– Ну что же, – хмыкнул Ленин, – это хорошо, что товарищ Одинцов тоже не любит пустопорожних болтунов. И, кстати, товарищ Коба, какую работу он поручил вам?
– Для начала, – сказал Коба, – мне предложили наладить выпуск двух газет. Одной легальной – социал-демократического толка, и одной нелегальной – с чисто большевистской направленностью…
– Так, – удивленно произнес ошарашенный Ленин, – а нелегальная газета товарищу Одинцову еще зачем?
– Запретный плод сладок, – сказал Коба, – к тому же деятельность господина Победоносцева по зажиму цензурных гаек привела к тому, что никто не верит легальным изданиям, которые напропалую врут под давлением цензуры. А вот если газета нелегальная, то в ней непременно напишут самую настоящую правду. По мнению товарища Одинцова, легальная газета должна называться «Известия», а нелегальная – «Правда», и при этом «Правда» должна быть чуть острее «Известий», но вот именно что чуть… и если мы не будем нарушать некоторых простых правил, то типографию и редакцию нелегальной никто не будет разыскивать…
– Так уж и никто, товарищ Коба? – усомнился Ленин.
– Вам товарищ Баев американский анекдот про неуловимого ковбоя Джо рассказывал? – вопросом на вопрос ответил Коба, и Ленин кивнул. – Так вот – мы будем, как этот ковбой, делать вид, что старательно прячемся, притом что нас никто не будет искать. Товарищ Мартынов лично дал мне гарантию…
– Ну ладно, – махнул рукой Ленин, – я уже все понял, хотя идея монархического социализма не укладывается у меня в голове.
– На самом деле, – пожал плечами Коба, – социалистическая монархия по своему устройству ничуть не менее вероятна, чем социалистическая республика. Тут все зависит от личности монарха и его окружения, насколько стойко они придерживаются социалистических идеалов. Но это только в первом поколении. Во втором и последующих поколениях возникает проблема, свойственная любой монархии. Старший, или, может быть, даже единственный, наследник может оказать непригодным к управлению государством. Но это опять же проблема любой монархии. Впрочем, негодный преемник может оказаться при власти и при исполнении всех догм демократического централизма. Не знаю, насколько хорошо вы посвящены в историю будущего, но там при каждой передаче власти с каждым новым руководителем партии и правительства живые правила партийной жизни превращались в закостеневшие догмы, качество международной дипломатии постоянно падало, как и качество управления внутренними процессами, а последние финансовые резервы растрачивались на политические авантюры…
– Эту тайну, – мрачно кивнул Ленин, – передо мной раскрыли. Если бы не она, я бы еще потрепыхался, несмотря ни на какие угрозы. Но, знаете, Коба, вот смотрю я на этого человека… не хочу ему верить, а сам знаю, что он не врет. Не врет – и все, и поэтому так оно и было. Или почти так, поскольку историки тоже могли немного приврать, излагая ход событий… Но ведь страшный же соблазн – попробовать все сделать заново, лучше и точнее, когда нам открыты все карты, а штаб врага уже захвачен нашими людьми…
– Да, товарищ Ленин, – сказал Коба, – тот, кто нам раньше мешал, тот нам и поможет. Товарищ Одинцов обещает. Но сейчас главное – составить список товарищей, которые смогут помочь нам на различных государственных и общественных постах. Если из них кто-то сидит по тюрьмам, каторгам и ссылкам, то нужно обратиться к товарищу Мартынову. Он обещал помочь в максимально короткие сроки доставить всех в Петербург и освободить.
[27 августа 1904 года, полдень. Санкт-Петербург, Зимний дворец, кабинет Канцлера Российской Империи.]
Два дня спустя после разговора Одинцова с Лениным в том же кабинете собрались почти те же люди. Большевиков представляли Ленин, Коба, Красин и сочувствующий Савва Морозов, а власти Российской империи – соответственно, канцлер Одинцов и замначальника Службы Имперской Безопасности полковник Мартынов. Императрица и ее супруг на этой встрече отсутствовали. Полковник Новиков, которому вся эта политика была не по профилю, занимался боевой подготовкой со своей бригадой. В то же время императрица Ольга вместе с вдовствующей императрицей Марией Федоровной и в сопровождении статс-дамы Дарьи Михайловны Одинцовой инспектировала Смольный институт, вызывая своим прибытием приступы тихой паники у тамошнего начальства и такой же тихий восторг у девиц-пансионерок. Да, кстати, к Дарье Михайловне вдовствующая императрица отнеслась значительно теплее, чем к Новикову и Одинцову, полностью одобрив дружбу младшей дочери с этой пришелицей из будущего, имеющей несвойственный обычным дамам офицерский чин.
Итак, после того как в головах улеглись страсти и осели мысли, канцлер Одинцов еще раз официально пригласил к себе актив большевиков для откровенного разговора о том, кому на Руси жить хорошо и как дальше взаимодействовать власти и большевикам – через ведомство товарища Мартынова (вот он стоит), или напрямую. И мизансцена на этот раз в кабинете была совсем другой: туда наконец доставили длинный стол для совещаний, приставив его торцом к столу хозяина кабинета – так, что получилась буква «Т». Вдоль этого стола гости и расселись, причем полковник Мартынов в своем устрашающем черном мундире очутился по одну сторону, а большевики и сочувствующие уселись по другую, как бы непроизвольно дистанцируясь от этого палача и держиморды. Канцлер Одинцов только усмехнулся, глядя, как товарищи большевики и сочувствующие непроизвольно стараются держаться подальше от пугающего их человека в черной форме.
– Итак, – сказал он, открывая толковище, – тем, кто не знает, для начала хочу представить Евгения Петровича Мартынова, полковника имперской безопасности, который у себя на службе занят тем, что помогает разным грешникам покаяться за их прегрешения.
– Товагищ Одинцов, – картавя чуть больше обычного, заявил Ильич, – зачем тут этот человек? Неужели вы думаете, что мы не поняли всех ваших уггоз и посулов, и без пгиставленного к голове пистолета не способны пгодуктивно габотать?
– Нет, товарищ Ленин, – усмехнувшись, ответил канцлер, – я так не думаю. Евгений Петрович необходим во время этого обсуждения. Во-первых – потому, что он, так же как и я, сочувствует всем вашим устремлениям, за исключением низвержения самодержавия Романовых и полного разрушения государства. Во-вторых – из-за того, что крупная буржуазия и ее прихвостни так просто вашим инспекторам не сдадутся. Тут будут и попытки подкупа, и угрозы, и, возможно, даже убийства. Вы не хуже меня знаете, как звереет капитал, когда думает, что хоть что-то угрожает его прибылям. Так вот – поскольку это озверение несет угрозу безопасности империи, в задачу службы имперской безопасности (а если конкретно, то подчиненных господина Мартынова) входит приведение озверевших к общему знаменателю. Это когда они, несчастные, выбритые на полголовы, звеня кандалами, на десять лет отправятся в далекую страшную Сибирь, а все их имущество будет конфисковано в доход государства. Ну и ваши инспектора, конечно. О них тоже требуется позаботиться подобным образом, точнее о тех из них, которые возьмут у хозяев заводов, газет, пароходов на лапу и не доложат об этом по начальству… Думаю, что несколько подобных случаев того и другого рода, широчайшим образом распубликованные в прессе, приведут к тому, что ваша система по охране прав трудящихся заработает как швейцарские часы…
– Да… – покачал головой Ильич, – жестокий вы человек, товарищ Одинцов, а еще меня и моего брата обзывали мерзавцами. Невинных буржуа, нежных, как хорошо откормленные каплуны – и сразу на каторгу…
– «Невинный буржуа», уважаемый Владимир Ильич, – под общие смешки произнес полковник Мартынов, – это такой же оксюморон, как «жареный лед». Работая над расчисткой военных заказов от казнокрадов и коррупционеров, сколько таких «невинных» буржуа мы уже пропустили через свою мясорубку, отправив по дальнему этапу на Сахалин! И вот ведь что интересно – у каждого из этих «невинных» к рукам прилипли государственные деньги, которые по копеечке были собраны с нашего и так не богатого народа. Думаю, что и ваши клиенты так же никуда от нас не денутся. Воровать у собственных рабочих так же нехорошо, как и воровать у государства.
– Гм, товарищ Мартынов, – недоверчиво произнес Ильич, – неужели вы пойдете против представителей своего класса и будете сажать их в тюрьму только для того, чтобы защитить рабочих от разных несправедливостей?
– А почему нет? – пожал плечами Мартынов, – к моему служилому сословию – заметьте, сословию, а не классу – принадлежат только люди, которые верой и правдой служат Отечеству и Государю. Своими мы признаем тех, кто водит в атаку полки и корпит над делами в присутствиях, а также классово близких нам сельских учителей и земских врачей, которые изо всех сил бьются против опутавших Россию всяческих неустройств. С владельцами заводов, газет, пароходов у меня и моих товарищей нет ничего общего. Любой из нас, кто спутает частный интерес с государственным, немедленно будет уволен со службы, после чего на общих основаниях отдан под трибунал.
– Ладно-ладно, – замахал руками Ильич, – мы вас поняли и надеемся, что вы действительно будете так безжалостны с нашими общими врагами, как обещаете. Но я до сих пор не понимаю – ЗАЧЕМ ВАМ ВСЕ ЭТО?! Ведь вы и так достигли всего, о чем только может мечтать человек. Один из вас получил царицу в жены, другие стали подле трона так плотно, что не пробиться, третьи из нижних чинов одним махом выбились в господа офицеры… Зачем при всем этом вам еще и социалистическая революция, улучшение условий жизни рабочего класса и крестьянства и прочий социальный прогресс? И самое главное – зачем это императрице, которая в шелках родилась и в дворцах среди серебра-золота росла?
– Вас, товарищ Ленин, – хмыкнул полковник Мартынов, – мама тоже не в хлеву на соломе рожала. И присутствующий тут Савва Тимофеевич тоже не из босяков произошел. Морозовы – это, как-никак, одна из богатейших купеческих фамилий. Если у человека есть совесть, то, вне зависимости от происхождения, при виде несправедливости она гонит его на баррик