о мерзки. Бывшего Великого князя Владимира Александровича, как не подлежащего обычному суду, государыня-императрица самолично лишила всех прав состояния и засунула в самый дальний и пыльный угол Империи, остальные же участники той несостоявшейся в этом мире драмы находятся здесь, в соседних апартаментах Трубецкого бастиона. Бывший директор департамента полиции Лопухин попал сюда за соучастие в заговоре Владимировичей, Пинхас Рутенберг сидит у нас как видный эсер и руководитель террористической ячейки, а вот попа Гапона мои люди сцапали, можно сказать, нечаянно, как раз за связь с этими самыми эсерами. Что ж поделать, если почти все наши сотрудники являются чистыми исполнителями и не посвящены в тайны такого уровня…
– Евгений Петрович, – тихо спросил Красин, – скажите, а с какой целью вы обо всех этих тайнах рассказываете лично мне? Я, конечно, польщен, но все же нахожусь в некотором недоумении, какое отношение я имею к господину Гапону. Вы что, строите на меня в этом направлении какие-то планы?
– В некотором роде да, – ответил полковник Мартынов, – сам Гапон нам не сдался ни в каком виде, и в самое ближайшее время мы с господином Зубатовым или отправим его по этапу на стройки Сахалина, или сунем головой в крематорий, предварительно проделав в этой голове дырку. Каким будет конец этого человека, лично мне без разницы, настолько он мне противен. Но от него осталось, можно сказать, осиротевшее Собрание фабрично-заводских рабочих, и кто-то должен будет подобрать, обогреть и обиходить сироту, которая включает в себя несколько десятков тысяч человек. Так вот мы с Павлом Павловичем хотим, чтобы этим кем-то были именно вы…
– Ого, – присвистнул Красин, – масштаб, однако. Скажите, Евгений Петрович, а это обязательно должен быть я, а не кто-нибудь другой?
– А кто еще? – удивился полковник Мартынов. – Товарищу Ленину некогда, ему на пустом месте еще целое министерство организовывать. Сказать честно, это адский труд, да и уровень руководства таким вот профсоюзом он уже перерос. Товарищ Коба тоже занят – наши хотят, чтобы вдобавок к своей Семинарии он еще закончил Петербургский университет (разумеется, экстерном), и теперь ближайшие пару лет он сможет отвлекаться только на краткосрочные акции. Из известных нам деятелей вашей партии остаетесь только вы. Кроме того, Леонид Борисович, я и не знал, что у вас, большевиков, принято манкировать партийными поручениями. Мне почему-то казалось, что исполнительская дисциплина у вас все же на высоте…
– Евгений Петрович, – удивленно спросил Красин, – а с чего вы взяли, что вправе давать мне партийные поручения? На такое способен только ЦК нашей партии, или, в крайнем случае, товарищ Ленин…
– Вот оно как, – удивленно протянул Мартынов, – я с потрохами на блюдечке подношу вам организацию, в которой несколько десятков тысяч членов, а вы мне тут строите из себя гимназистку-недотрогу. Э, была не была; хотите, я сейчас свистну – и через полчаса товарища Ленина привезут прямо сюда на совещание по гапоновскому вопросу…
– А вот этого, Евгений Петрович, не надо, – мгновенно отреагировал Красин, – лучше я сам сегодня вечером зайду к товарищу Ленину в гостиницу и проведу с ним беседу в спокойной домашней обстановке. Обещаю, я выполню любое поручение, которое возложит на меня партия, поскольку исполнительская дисциплина у нас все же на высоте. Поэтому давайте встретимся завтра в то же время… а сейчас мне лучше идти, потому что я, наверное, сильно надоел вам своей настойчивостью.
– Разумеется, идите, – сказал Мартынов, берясь за колокольчик.
– Этого господина, – сказал он заглянувшему на звон служителю, – со всем возможным почтением вывести прочь с территории нашего богоугодного заведения…
[28 августа 1904 года, вечер. Санкт-Петербург, отель «Европа», номер снятый для семьи Ульяновых-Крупских.]
Семейство Ульяновых-Крупских доживало в отеле «Европа» последние дни. Для них уже подобрали соответствующую статусу пятикомнатную квартиру в доходном доме на Невском проспекте: супружеская спальня, столовая, библиотека, рабочий кабинет главы семейства и, кроме того, маленькая комнатка для прислуги. Прислугу в квартиру тоже уже нашли – ловкая и хлопотливая крестьянская девица Акулина (в противовес бледной, вечно унылой хозяйке, розовощекая и румяная) подрядилась исполнять обязанности кухарки, горничной, прачки и уборщицы. Наденька хотела пристроить на это место свою старенькую маму, но ей отчетливо дали понять, что такое было бы невместно. Чай, ее муж не мелкий чиновник, а целый министр Труда Российской Империи. Кстати, здание для Министерства Труда тоже подыскали довольно быстро. Императрица отдала под его размещение принадлежащий ей особняк Барятинских по адресу Сергиевская улица[22] 46–48 – она хотела избавиться от него, ибо он напоминал ей о жизни с чужим ей душой псевдомужем-мужеложцем Петром Ольденбургским. Примечательно, что в другом крыле того же здания планировалось разместить министерство экономического развития, в силу чего Савва Морозов с Владимиром Ильичом как бы оказывались соседями.
Когда Красин вошел в номер Ульяновых-Крупских, Ильич сосредоточенно читал какую-то толстую книгу, время от времени делая пером записи в толстой тетради. Уж где там Одинцов нашел ему оригинальный КЗОТ развитого социализма от семьдесят первого года – Бог весть; наверное, только на танкере «Борис Бутома», корабельная библиотека которого не обновлялась с момента спуска на воду и могла хранить и не такие раритеты. Одним словом, оторвать Ильича от увлекательного занятия было не проще, чем отобрать у голодного кота миску сметаны, поэтому, присев в сторонке, Красин терпеливо ждал. Но вот Ильич заполнил очередную страницу тетради своим стремительным почерком; теперь, чтобы перелистнуть ее, следовало подождать, пока высохнут чернила.
Вставив перо в письменный прибор, он поднял взгляд и наконец-то заметил Красина.
– Товарищ Красин? – удивленно спросил Ильич, – а вы ко мне какими судьбами? Я, знаете ли, занят, штудирую один прелюбопытнейший документ, трудовое законодательство развитого социализма – ну прямо бери и пользуйся, чтобы привести наших хозяев в чувство и заставить ходить по струночке.
– Товарищ Ленин, – сказал Красин, – вы помните, как вчера товарищ Мартынов попросил меня подойти к нему на службу, чтобы обсудить некий крайне важный вопрос?
– Помню-помню, – потер руки Ильич, – и вы сейчас пришли ко мне, чтобы рассказать, в чем там было дело?
– Да, товарищ Ленин, – кивнул Красин, – более того, товарищ Мартынов сам просил меня встретиться с вами в любое удобное для вас время и обсудить этот вопрос.
– Решительно интересно… – Ильич снова потер руки, – и какое же дело к вам было у этого нового Малюты Скуратова?
– Дело, товарищ Ленин, вот какое… – сказал Красин и принялся рассказывать историю попа Гапона в той и этой истории со всеми ее ответвлениями, разумеется, в меру собственного восприятия и понимания.
– Значит, так… – сказал Ленин, когда Красин выговорился и замолчал, – насколько я понял, полковник Мартынов арестовал всех участников истории с расстрелом рабочих из своего мира, а теперь не знает, что с ними делать?
– Да нет же, товарищ Ленин, – покачал головой Красин, – вы неправильно меня поняли. Специально за участниками той истории никто не охотился. Все они попали в застенки Петропавловки, с позволения сказать, совершенно естественным путем – кто за соучастие в попытке переворота, а кто и за причастность к эсеровской боевой организации. Дело не в них, а в оставшемся бесхозном санкт-петербургском собрании фабрично-заводских рабочих. Товарищ Мартынов при полном одобрении товарища Одинцова хочет, чтобы мы, партия большевиков, взяли эту рабочую организацию под свое крыло. Точная ее численность на сегодняшний момент неизвестна, но при этом ясно, что счет ее членов ведется на тысячи и десятки тысяч. Тем более, я узнавал – среди ближайших помощников попа Гапона в руководстве этого Собрания уже имеются наши товарищи…
– Так это же замечательно, товарищ Красин, – потер руки Ильич, – вы правильно сделали, что пришли с этим вопросом ко мне. Если наша партия в дальнейшем будет существовать в качестве легальной политической силы, то брать этот подарок господина Мартынова следует пренепременно.
– Товарищ Ленин, – с серьезным видом произнес Красин, – а если этот подарок как раз и задуман с той целью, чтобы принудить нас к этому самому легальному существованию? Вы знаете, как в Индии ловят обезьян на продажу англичанам без всяких капканов, на одну только жадность? Для этого индусы берут тыкву, прорезают в ней отверстие, чтобы внутрь пролезла только обезьянья ручка, и засыпают внутрь всяких вкусностей, вроде изюма, чищенных орехов, кусочков сушеных фруктов и прочего, до чего так охочи проказливые мартышки. Потом охотник оставляет эти тыквы на земле рядом с деревом, на котором живут обезьяны, и притворно удаляется прочь. Дальнейшее нетрудно предугадать. Мартышки слезают с дерева, видят тыквы, наполненные соблазнительной приманкой – и пытаются ее оттуда достать, но кулачок, в котором зажато вкусное, не желает пролезать в узкую дырку. Оно, это вкусное, рядом, но достать его нет никакой возможности. И в этот момент появляется охотник – и перед обезьянами встает выбор: то ли бросить все и спасаться бегством, то ли вцепиться насмерть в то, что они считают своим и, оскалив зубы, защищать это от наглого агрессора…
– Я вас понял, товарищ Красин, – кивнул Ильич, – вы считаете, что правительство может выдвинуть нам неприемлемые условия, а чтобы мы были послушны и пошли на соглашательство, начнет давить на ту нашу структуру, которая будет настолько громоздка, что ее никак не переведешь на нелегальное положение. Ведь так?
– Да, товарищ Ленин, – согласился Красин, – именно этого я и опасаюсь.
– Напрасно-напрасно! – хмыкнул Ильич, – если для того возникнет настоятельная необходимость, то ничего не помешает лучшей части нашей партии немедленно уйти в подполье, хотя и не уверен, что это поможет. Товарищ Мартынов весьма неплохо умеет ловить скользкую рыбу в мутной воде. Что же касается соглашательства, то мы уже на него пошли. Единственный пункт нашей программы, который их в этом смысле интересует – это отказ нашей партии от курса на низвержение самодержавия и построение государства рабочих и крестьян с его дальнейшим отмиранием…