Заложив пальцы за проймы жилета, Ильич несколько раз прошелся по комнате туда-сюда. Будущего вождя мирового пролетариата, что называется, несло.
– И вы знаете, товарищ Красин, – сказал он, – ознакомившись с историей мира, откуда произошли товарищи Одинцов, Мартынов, Новиков и прочие, я пришел к выводу, что Маркс серьезно ошибся, утверждая, что по мере приближения к коммунизму произойдет отмирание государства. Да-да, Маркс ошибся. По факту получается, что роль государства при справедливом устройстве общества, напротив, чрезвычайно возрастает, а требование к качеству будущих социалистических чиновников будут настолько высоки, что старые николаевские министры не пойдут с ними ни в какое сравнение. Идея с отмиранием государства – по сути, анархистская, мелкобуржуазная и крестьянская, кругозор ее ограничен маленькой сельской общиной. Возможно, Маркс имел в виду, что по мере приближению к справедливому обществу народ станет более сознателен и для исполнения принципа примата общественных интересов над частными все реже и реже придется применять государственное принуждение. Но одной только функцией принуждения своих сограждан к тому, что им не нравится делать, государство далеко не исчерпывается. Те социальные функции, что у буржуазного государства находятся в зачаточном состоянии, у государства социалистического и коммунистического должны быть развиты до максимальных размеров. Тридцать пять лет назад деятели Парижской коммуны попробовали претворить в жизнь принцип отмирания государства и замены армии вооруженным народом – и тут же вдребезги были разбиты версальцами. Вот еще одна функция государства, которую следует сохранить и даже преумножить. Поскольку ожидаемая нами Мировая Революция может произойти только в несколько этапов, разделенных значительными временными промежутками, то до полного ее завершения защита социалистических государств от попыток буржуазной реставрации (как внешней, так и внутренней) также останется насущной необходимостью, ведь весь буржуазный мир ополчится против тех, кто будет призван стать его могильщиками. И на этом фоне прятаться и уходить в подполье мы считаем совершенно нерациональным образом действий…
– Так значит, товарищ Ленин, – сказал Красин, – вы считаете, что у нас просто не возникнет потребность уходить в подполье, а потому нам непременно следует установить контроль над этим Собранием фабрично-заводских рабочих?
– Вот именно, – воскликнул Ильич, – мы пренепременно должны подчинить себе эту организацию и использовать ее в качестве нашего кадрового резерва. Если мы планируем быть легальной партией, то нынешняя численность партийных рядов и известность наших товарищей в массах совершенно недостаточна. Сейчас нас сотни, быть может, тысячи; а скоро нас будет сотни тысяч и миллионы. Наши люди должны проникнуть везде и всюду, наши идеи должны быть известны во всех кругах общества – от аристократии до беднейшего крестьянства…
Немного помолчав, Ильич подошел к столу, за которым он совсем недавно работал, и взял из стопки плотный прямоугольник беленого картона, заготовку для визитки – на нем он начертал товарищу Красину мандат, требующий, чтобы в ходе выполнения особого задания Центрального комитета ему безоговорочно подчинялись члены партии большевиков. Все; дата, подпись.
– Вот, – сказал он, помахав картонкой в воздухе, затем, вручив ее ошарашенному Красину, – ступайте и сделайте так, чтобы это Собрание в полном составе присоединилось к большевикам, потому что для этого пришло время.
[30 августа 1904 года, 11:55. Санкт-Петербург, Зимний Дворец, рабочий кабинет правящей императрицы.]
Узнав о последних назначениях, а особенно о создании министерства Труда, на аудиенцию к императрице Ольге напросился Кощей Бессмертный русской политики и злой гений трех последних императоров – обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев. До сей поры ни у канцлера Одинцова, ни у императрицы Ольги до Константина Петровича банально не доходили руки, ибо навалились другие неотложные дела. И вот он сам нарисовался – да так, что и не сотрешь. Ольга еще по старой детской памяти боялась этого человека чуть не до жути, а потому попросила присутствовать при предстоящем разговоре своего мужа. В его присутствии она всегда чувствовала себя под надежной защитой, а потому могла сосредоточиться на деле, а не на обуревающих ее страхах. Супруг, конечно, не отказал ей в этом маленьком капризе – перед визитом неприятного государыне человека он тяжелой молчаливой тенью занял свое место у окна ее кабинета. При этом императрица подумала, что теперь так будет всегда. Она будет заниматься своими императорскими делами, а за ее плечом будут маячить ощетинившиеся штыками армейские полки, которые сейчас олицетворяет ее муж. Добрым словом и паровым катком русской армии можно будет сделать гораздо больше, чем просто добрым словом.
Господин Победоносцев, когда Адель допустила его в кабинет императрицы, сразу просек приготовленную для него мизансцену. Он-то рассчитывал, оказавшись наедине с молодой девчонкой, подавить ее мощью своего авторитета и любой ценой вырвать у нее обещание изменить политический курс, который, по его мнению, ведет Российскую империю прямо к погибели. Но теперь, когда императрица позвала на помощь своего мужа (который сейчас смотрит на него, Победоносцева, с выражением пренебрежительной скуки на лице), обер-прокурору Синода стало ясно: лучшее, что можно сделать в такой ситуации – это попросить отставки со всех постов и удалиться прочь, посыпая голову пеплом. Полковник Новиков – этот головорез, пришелец из бездны, в определенной околочиновной и интеллигентской среде носивший прозвище «Викинг» – сумел очаровать императрицу Ольгу ореолом победителя, магией грубой физической силы, ощущением надежного и твердого мужского плеча, а также сладостью плотского греха на супружеском ложе, отражение которого сейчас мягким светом сияет на ее лице.
Победоносцев видел, что государыня-императрица счастлива в браке с этим человеком, счастлива во всех трех смыслах сразу: духовно-эмоциональном, умственно-интеллектуальном и плотско-постельном. Видел – и едва не скрежетал зубами от досады. И ведь полковник Новиков – не просто какой-нибудь хлыщ, сумевший очаровать неразумную девчонку; за его спиной прекрасно обученная и вооруженная воинская часть, где один боец стоит трех, а то и пяти обычных солдат. За героизм в сражении под Тюренченом и при штурме Цусимы императрица даровала его бригаде права лейб-гвардии и георгиевское знамя; и пока его солдаты охраняют цитадель власти, трон юной монархини будет стоять неколебимой скалой, а взятый ею политический курс останется неизменным. Здесь нет еще одного исчадия ада, канцлера Одинцова, который непосредственно и творит все то, против чего собрался протестовать Победоносцев. Разговаривать с этим человеком обер-прокурор Синода не собирался. Демон – он и есть демон, несмотря даже на то, что дружбу с ним свел митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний.
Тот тоже хорош: заявил, что господство – это нехристианская идея, и что на этом основании надо оставить в покое всяческих инославных и иноверных людей, во множестве расплодившихся по Российской империи. Но если бы полную власть дали Победоносцеву, то в Российской империи остались бы одни православные, а остальных обер-прокурор Синода уничтожил бы, изгнал или обратил бы в истинную веру[23]. Причем православие у этого человека было какое-то свое, изрядно сдобренное душком манихейского нигилизма. Веря в Бога, Победоносцев не переносил эту веру на людей, и поэтому его жизнь была отравлена неверием в человеческую натуру; а церковную иерархию, над которой он был поставлен господствовать как обер-прокурор Синода, он просто презирал. Сам Победоносцев говорил: «Человек измельчал, характер выветрился. Гляжу вокруг себя, и не вижу на ком взгляд остановить». И Россия в его сознании тоже была какая-то особенная, кондово-патриархальная, существующая только за счет сохраняющихся в глухих местах остатков старины. Он считал, что русское государство погибнет, как только его перестанут подмораживать – будто это неупокоенный мертвец, а не живой и развивающийся государственный организм. А тут новая императрица не только собралась отключить морозильник, но и на полную мощность включила разогрев, чтобы по государственным жилам быстрее побежала кровь. Помимо всего прочего, Победоносцев был активным противником канонизации Серафима Саровского, настаивать на которой пришлось лично Николаю Второму.
И вот этот человек пришел на аудиенцию; нет, не просить – требовать вернуть все на дряхлые рельсы патриархальной домостроевской политики; и еще до того как было сказано хотя бы слово, получил решительный и свирепый отпор. Требовать от государыни хоть что-то при ее супруге – значило сразу нарываться на большие неприятности. Линию поведения Победоносцеву пришлось менять кардинально, хотя и проситься в отставку он тоже передумал.
– Ваше императорское величество, – сказал он, переводя взгляд с императрицы на князя-консорта и обратно, – я настоятельно прошу вас вернуться к консервативным традициям политики, которые исповедовал ваш великий отец император Александр Третий, а потом и брат Николай. Если вы этого не сделаете, то династию Романовых ожидает гибель, а российское государство великая смута и разные неустройства…
– Вы, Константин Петрович, – неожиданно твердо ответила императрица, – видимо, не понимаете того, о чем взялись судить. Вы что, думаете, будто есть возможность подмораживать Россию вечно, все сильнее и сильнее закручивая административные гайки? И это при том, что от такой политики крестьянство нищает, промышленность находится в угнетенном положении из-за затрудненного сбыта товаров и нехватки квалифицированных рабочих и инженеров, а экономика складывается по аграрно-сырьевому типу. А вокруг России далеко не райские кущи, в которых лани целуются с тиграми, а бурный и жестокий двадцатый век. Поэтому, даже если любимая вами политика замораживания не приведет к мужицкому бунту, который полыхнет от края и до края с необычайной свирепостью, свойственной доведенным до отчаяния людям, то рано или поздно придет иноземный завоеватель и разгромит нашу армию и положит русскую землю пусту. Случится это потому, что наши заводы из-за своей слабости не смогут произвести нужного количества оружия и снаряжения, а мужики, одетые в солдатские шинели, не будут иметь желания сражаться за тех, кто держит их в нищете. А потом все равно будет бунт и Смута, в которой погибнут миллионы, после чего русское государство уже никогда не будет прежним.