Глядя в зеркало, я видела там красавицу, которая еще и продолжала хорошеть с каждым днем. “Мария Луиза Изабелла Эсмеральда де Гусман…" – произносила я, глядя на свое отражение, привыкая выговаривать свое новое имя в аристократической манере. Да уж, какая там циркачка-наездница… Просто в детстве мое воображение не могло шагнуть дальше того, с чем у него была возможность сталкиваться. Безусловно, образ графини гораздо привлекательней образа циркачки. И ничего, что мне пришлось отказаться от своего звучного имени. Да, оно годилось бы для цирка, но едва ли принесло бы мне счастье… Все теперь в прошлом – и имя, и мои убеждения, и моя больная “любовь"… Странно теперь подумать, что когда-то я поэтизировала смерть во имя идеи, и целенаправленно шла к этому. Я думала, что я была рождена как раз для того, чтобы погибнуть ради народного блага, оставив о себе бессмертную славу… Какой абсурд! Неужели кто-то рождается лишь для того, чтобы умереть? Нет. И мой ребенок будет рожден, чтобы жить – жить и быть счастливым. Так и будет. Так и будет… Я знала, что со всем справлюсь, все преодолею, я стану лучшей из лучших – потому что это и есть НАСТОЯЩЕЕ, а тот мрак, в котором я раньше блуждала, был лишь хитроумным обманом.
Вообще я никогда прежде не могла бы подумать, что с таким удовольствием буду учиться. Мне нравилось становиться лучше, умнее, овладевать новыми навыками. По мере своего обучения я открывала для себя все больше удивительных вещей. И все дальше в прошлое уходила невежественная еврейка со звучной фамилией, все меньше оставалось у нас с ней общего… И я знала, что в конце концов образ Доры Бриллиант останется в моей душе подобием блеклой фотографии… фотографии человека, которого уже нет, но который всегда живет в памяти…
Надо отметить, что там, в этой школе, имелись, кроме меня, и другие ученики, но я никогда не встречалась ни с кем, кроме преподавателей. Наверное, так делалось для того, чтобы я не смогла никого выдать, ведь я не видела никого в лицо. Впрочем, я не страдала от недостатка общения. Я всегда была нелюдимкой, и меня скорее тяготила необходимость общаться с людьми, нежели отсутствие такой возможности. Здесь же для меня общения было в самую меру.
Весьма увлекательным оказалось учиться “хорошим манерам". Моей наставницей в этом мудреном искусстве была пожилая дама, которую звали Юстина Армандовна. Весь ее облик являл собой полное олицетворение этих самых “хороших манер": одетая всегда безупречно, без единой складочки, прямая, сухощавая, бледнолицая, она в любой ситуации хранила непроницаемое выражение лица. И первое, чему она меня научила – с первого раза запоминать имена людей, как бы сложно они ни звучали. В общем-то, мы с ней неплохо поладили. Она никогда не выходила из себя, а если и бывала недовольна мной, то лишь чуть сильнее поджимала губы и приподнимала брови. Надо заметить, что вся ее мимика была великолепна – в том плане, что у нее я научилась одним лишь “движением брови" показывать свое отношение к человеку или его действиям. Я была прилежной ученицей, и чаще всего Юстина Армандовна оставалась довольна мной.
Испанский язык тоже давался мне на удивление легко. Он был прекрасен: мелодичный, красивый; я сразу полюбила его и с наслаждением выговаривала сложные фразы-скороговорки, заставляя учителя цвести от радости. Даже во сне я разговаривала по-испански… Учитель говорил, что это замечательно, это значит, что программу я освою в срок.
Собственно, в процессе обучения мне не приходилось прикладывать чрезмерных усилий. Моя уверенность в собственных силах росла изо дня в день. Я, оказывается, талантлива и способна на многое – радостно убеждалась я. А ведь могла совершенно бездарно погибнуть во цвете лет… Подумать только – я была на волосок от этого; сама, сама хотела пожертвовать собой! Как хорошо, что этого не произошло! Наверное, за это я должна сказать спасибо господину Мартынову, ведь он более прочих принял участие в судьбе бедной еврейки, устроив ей блестящее будущее. А я-то, дура, еще сопротивлялась изо всех сил…
С тех пор как я поняла эту истину, меня стала просто одолевать жажда кипучей деятельности. Я чувствовала в себе небывалую силу… Все мне было интересно, я стремилась получать все больше новых знаний; казалось, мир во всем своем потрясающем многообразии распахнулся передо мной, маня неведомыми тропами, увлекательными перспективами. Я получу все, чего достойна! Я обязательно овладею всеми необходимыми знаниями и реализую в полной мере все свои таланты! Я непременно стану одной из тех, кто вершит судьбы мира, кто послан сюда волею Высших Сил… А Высшие Силы – это, собственно, и есть Правда и Справедливость… А не за это ли я боролась всю свою сознательную жизнь?
[7 сентября 1904 года, около полудня. Санкт-Петербург, Зимний дворец, кабинет Канцлера Российской ИмперииКанцлер Империи Павел Павлович Одинцов.]
Вчера к нам в Петербург с Дальнего Востока прибыл адмирал Макаров, назначенный главкомом флота, а уже сегодня у нас состоится совещание по поводу планирования нашего оборонного строительства. Время не ждет, а шпорит бока, тем более что по большинству других ключевых направлений подходящие люди уже назначены и работа идет полным ходом, а на ниве военного дела у нас пока и конь не валялся. Единственного достижения в этой сфере добился полковник Мартынов, по собственной инициативе привлекший капитана Федорова к конструированию автоматического оружия. А вообще вопрос назрел и перезрел, ибо в равной степени оказываются неприемлемы как простаивающие мощности военных заводов, так и напрасные траты денежных средств на оборонные нужды (производство ненужного и неэффективного вооружения).
От флотских на совещании присутствовали главком флота адмирал Макаров, морской министр контр-адмирал Григорович, а также командир «Кузбасса» контр-адмирал Степанов. Вытащить бы Сергея Сергеевича Карпенко, но нельзя. Он нужен на Цусиме, потому что там тоже нельзя оставлять дела без присмотра надежного человека. От армейцев на совещание пришли Великий князь Михаил Александрович, командир особого восточно-сибирского корпуса Федор Эдуардович Келлер, а также князь-консорт и полковник Александр Владимирович Новиков. В качестве арбитров в их спорах готовились выступить ваш покорный слуга и государыня-императрица Ольга Александровна. А споры предстояли ой какие! Морякам хотелось построить целый флот линкоров-дредноутов, зато армейцы желали отделиться от европейской угрозы несокрушимым рубежом обороны. По их замыслам, это должен быть некий аналог линии Сталина, который перечеркнет континент от Балтийского до Черного моря. А еще лучше, чтобы таких рубежей обороны было два или три…
– Итак, господа генералы и адмиралы, а так же приравненные к ним лица, – открыла наше почтеннейшее собрание государыня-императрица, – попрошу вас друг другу бород не рвать и словесных оскорблений не наносить. Наша задача – выработать разумную и взвешенную политику по военному вопросу, а не перессориться между собою насмерть…
– Ваше Императорское Величество, – сказал я, вставая, – дозвольте для начала озвучить общие граничные условия решения нашей стратегической задачи, а уже потом запустить общую дискуссию.
– Излагайте, Павел Павлович, – кивнула моя ученица.
– Хорошо, Ваше Императорское Величество, – кивнул я своей ученице и обратился к присутствующим. – Если исходить из постановки задачи, так сказать, в общем, то Российская империя должна быть готова отражать вооруженное вторжение всех европейских стран сразу, объединившихся в единый военный союз. Турция, Румыния, Австро-Венгрия, Швеция и даже Германия имеют к нам территориальные претензии…
– Погодите, Павел Павлович, – с некоторым недоумением спросил Великий князь Александр Михайлович, – а какие территориальные претензии к нам имеют Германия и Румыния?
– Румыния, – назидательно произнес я, – вожделеет нашу Бессарабию, и заодно Одессу с окрестностями, а Германия совсем не прочь отщипнуть у нас Курляндию, Лифляндию и Эстляндию, где имеется довольно значительное германоязычное меньшинство, заодно являющееся там привилегированным классом. Не обращайте, пожалуйста, внимания на то, что кайзер Вильгельм хочет показаться нам другом и время от времени посылает в нашу сторону умильные улыбки. На самом деле он иногда спьяну проговаривается о вещах, о которых бы ему лучше помалкивать. Хорошо, если это случается в узком семейном кругу, но порой он начинает болтать то перед депутатами рейхстага, то перед выпускниками военных училищ. Но не это самое страшное. При всех своих недостатках кайзер Вильгельм является англофобом и воспринимает британских джентльменов в весьма критическом ключе. Он понимает, что они ни за что не дадут Германии усилиться за счет России, а потому вряд ли купится на посулы обменять Эльзас и Лотарингию, так нужные французам, на русскую Прибалтику и, к примеру, Польшу. Он понимает, что, даже потерпев поражение от коалиции наших ближних соседей – Швеции, Германии, Австро-Венгрии и Румынии – Россия нанесет им тяжелейшие потери, раны от которых надо будет зализывать десятилетиями; и вот тогда Англия и Франция (возможно, в союзе с Италией) объявят войну победителям и заберут весь приз себе. Но кайзер Вильгельм не вечен, а его наследники вполне могут поддаться на призывы объединить Европу и совместно ударить по русским варварам. При этом мы должны помнить, что Россия не часть Европы, а равновеликая ей цивилизация, а потому может и должна сдержать удар объединенных европейских армий и, перемолов их в тяжелой изнуряющей борьбе, закончить войну на пылающих развалинах вражеских столиц.
– И что из этого следует? – с некоторой настороженностью спросил морской министр адмирал Григорович. – Неужели вы скажете, что флот Российской империи совсем не нужен?
– Ну почему же, – ответил я, – флот России нужен, и без него никак. В грядущей войне у нас будет три вероятных морских театра военных действий: Северный, включающий Баренцево и Норвежское моря, Балтийский и Черноморский. Ставить целью построить такой крейсерский флот, чтобы он сумел прервать все морские коммуникации противника, у нас, простите, пока кишка тонка. Надорвемся, но не построим. Тем более что наши вероятные противники первой очереди (за исключением Турции и пары Германия – Швеция) мало завис