После того как я замолчал, ошарашенная Ольга еще пару минут сидела молча, переваривая полученную информацию, потом громко и с расстановкой выговорила несколько матерных фраз, в превосходных степенях характеризующих как личность господина Витте, так и его морально-деловые качества. При этом она использовала обсценную лексику сразу двух эпох, из-за чего Дарья пустила в кулак смешок, а я покраснел самым неприкрытым образом.
Впрочем, выругавшись, императрица, как ни в чем не бывало, тряхнула головой и сказала, что, мол, между своими можно. Зато теперь, высказав то, что накипело на душе, она вполне может обсуждать ситуацию в деловом ключе. И тут есть два вопроса. Во-первых – как исправлять ситуацию с золотым стандартом? Во-вторых – что говорить французскому послу?
– Главное, – сказал я, – никакой паники и резких движений. По первому вопросу нам необходим такой министр финансов, который, особо это не афишируя, доведет денежную массу до такого объема, что золото будет обеспечивать только внешнеторговый оборот, а деньги, необходимые для внутренней торговли, будут обеспечены товарами, выпускаемыми в России для внутреннего употребления. Если два мужика на рынке меняют воз картошки на откормленного хряка, то парижским банкирам до этой бартерной торговой операции нет никакого дела. Так почему они должны иметь какой-то интерес с того, когда эти же мужики за свои российские рубли покупают жатку или сеялку, произведенные на российском заводе, российскими рабочими из российского металла? Или, например, российского ситца женам на платья, детишкам на рубашки. Только в этом вопросе важно не перебрать и сгоряча, покрывая государственные нужды, не выпустить денег больше чем надо, потому что тогда вместо сжатия денежной массы и кризиса неплатежей начнется галопирующая инфляция, что тоже скверно. Также в соответствии с интересами российской экономики необходимо отрегулировать импортные и экспортные таможенные тарифы. Например, на ввоз машин и оборудования, не производящихся в Российской Империи, тариф стоит обнулить, а на товары, конкурирующие с продукцией российских предприятий, напротив, поднять до запретительного. То же и с экспортом. То, чего у нас излишек, можно разрешать вывозить по фискальному тарифу, а на то, чего самим не хватает, пошлину поднять так, чтобы никто и ничего вывезти не смог. Одним словом, нужен человек, который четко понимает, сколько вешать в граммах и какой объем эмиссии и тарифы мы сможем себе позволить в каждый конкретный момент времени. Кстати, в наши времена этот прием вброса в экономику дополнительных денег с целью оживления деловой активности очень распространен и называется «количественное смягчение». Вопрос только в грамотном распределении вброшенных сумм, а иначе они быстро осядут в банковских хранилищах и снова выпадут из оборота. Тот же самый рецепт я хочу предложить и в разговоре с французским послом. Никаких резких движений и угроз разорвать союзный договор. Эту возможность мы должны иметь в виду, да и только. Следует попенять месье Бомпару на недружественные шаги его правительства в отношении Российской империи, в том числе и на их шашни с англичанами, и попросить, убедительных разъяснений столь недружественной политики. Сейчас мы французам нужны больше, чем они нам. Пусть побегают. А не то мы спустим с цепи злого добермана Вильгельма, и он их покусает. Быть может, даже насмерть.
– Очень хорошо, Павел Павлович, – сказала Ольга, вставая с кресла, – так и поступим. Министра финансов вы приищите сами, или будем обращаться к мерзавцу Витте?
– Думаю, – ответил я, – что надо обратиться к Менделееву. Нам нужен человек с математическим образованием, способный точно рассчитать необходимый объем денежной массы. И в то же время он должен быть далек от политики, а также не подвержен влиянию сильных мира сего. Этот человек должен исполнять только нашу с вами программу, и больше ничью. Вот тогда у нас есть шанс сделать все, что необходимо, да еще и в самые сжатые сроки.
– Отлично, – сказала Ольга, – думаю, что лучше всего пригласить Дмитрия Ивановича на чай, и в неформальной, как у вас говорят, обстановке обговорить с ним все вопросы. Надеюсь, вы тоже не откажетесь присутствовать. И на встречу с французским послом мы также пойдем вместе. Ваша помощь мне будет нелишней. Вы будете говорить, а я поддержу вас своим официальным видом. А сейчас извините, мне надо идти. Меня ждет Александр Владимирович, который наконец-то смог найти немного времени, чтобы уделить его своей несчастной невесте.
[2 (15) августа 1904 года, полдень. Санкт-Петербург, Зимний дворец, Готическая библиотекаПосол Третьей Республики (Франции) в Российской Империи месье Луи Морис Бомпар.]
Я долго добивался аудиенции у старого царя Николая, а затем и у новой императрицы Ольги, и все никак не мог добиться, так что уже пришел в отчаяние. События в мире грохотали ревущим горным потоком, меняющим мировой политический ландшафт; с набережной Ка де Орсе министр иностранных дел Теофиль Делькассе бомбардировал меня телеграммами, требующими неотложного решения важнейших вопросов, а русский царь был недоступен в своем Царском селе, как Диоген, спрятавшийся в бочку[4]. Причиной такой добровольной самоизоляции называли траурные настроения, охватившие русского монарха после смерти супруги. Хотя я подозреваю, что дело в обиде Николая на действия нашего правительства, ради примирения с Великобританией отказавшегося поддержать Россию в ее войне с Японией. Прямо мне этого не говорили, но я же видел, что с того дня как было заявлено, что наш союзный договор распространяется только на Европу, отношение в местном обществе к Третьей Республике стали более прохладными.
И продолжался этот императорский траур почти четыре месяца, пока в начале августа не случился неожиданный государственный переворот и на трон при поддержке военных моряков не взошла младшая сестра предыдущего царя принцесса Ольга. Дела там крутились такие запутанные, кто против кого строил козни, что, как говорят русские, без полштофа[5] не разобраться. А это значит, что нормальному европейцу этого никогда не понять, потому что после такого количества русской водки любой из нас упадет без сознания и будет видеть пьяные сны, в то время как русские только-только начинают по-настоящему входить во вкус своей обычной безудержной пьянки. Впрочем, старого царя Николая, вопреки тому, как это обычно водится у дикарей, не убили, а оставили жить с семьей частной жизнью. Правда, сразу после мятежа русская секретная служба арестовала множество дружественных Франции сановников (в том числе и бывшего министра финансов Витте), и это не могло не вызвать у меня тревоги. Впрочем, новая императрица поначалу тоже была недоступна (наверное, устраивалась на новом месте), а потом, так же неожиданно, как случился переворот, меня пригласили в Зимний дворец на аудиенцию, хотя я уже перестал на нее напрашиваться.
Приглашение пришло заблаговременно, так что у меня было чуть больше суток. И вот я уже в Зимнем дворце, на том самом месте, где русская императрица назначила мне аудиенцию. Интересное дело – это оказалась Готическая библиотека, скопление редких книг, обитель тишины и покоя. Не лучшее место для дипломатического приема, но я подумал, что буду стараться выполнить порученное мне задание и любой ценой удержать русско-французский договор от распада.
И снова меня ждали неожиданности. Во-первых – императрица пришла не одна, а со своим государственным канцлером мсье Одинцовым. Этот самый Одинцов, глава пришельцев из иных времен, держался с императрицей независимо и в то же время уважительно. Во-вторых – не дав мне раскрыть рта, мадмуазель Ольга предъявила Франции претензии – по поводу, как она выразилась, нашего закулисного марьяжа с британцами; а отказ в помощи России в войне с Японской империей возмутил ее до глубины души. По крайней мере, она так сказала. И хоть тон ее речи был не очень свиреп и его можно было счесть дружеской выволочкой, но все же последствия, какие ждали ля Бель Франс в случае неблагоприятного исхода событий, могли быть тяжелыми. Эту юную девушку, туго затянутую в черное траурное платье, можно было счесть воплощенной во плоти богиней судьбы, которая грозилась обрезать жизненную нить Французской Республики.
– Милейший месье Бомпар, – говорила она, – после всего, что произошло, после отказа французского государства поддержать подвергшуюся вероломному нападению Российскую империю, после ваших тайных переговоров с враждебным нам британским правительством мы более не можем рассчитывать на французскую дружбу, ибо опасаемся еще одного предательства. Мое величество находится в сомнении, стоит ли русским солдатам вступаться за такого союзника, который и сам по-настоящему не ценит этот союз. Вы сейчас можете уверять нас в своей верности союзным обязательствам и в добром отношении к русскому народу, а завтра в вашей Франции пройдут выборы, сменится правительство, и на вашем месте и месте вашего министра окажутся совсем другие люди. И эти люди будут отрицать ваши слова. Мы уже знаем, что они скажут: что этот договор Франции не выгоден и что Россия должна сделать Франции дополнительные политические уступки, чтобы иметь честь защищать колыбель европейской цивилизации от диких, но технизированных германских варваров… Скажите, зачем нам нужна такая головная боль, за которую нас же подвергают упрекам и бомбардируют требованиями изменить наше законодательство?
Такая перспектива, честно сказать, приводила меня в ужас. В молодые годы я пережил одну франко-прусскую войну, после которой наша семья была вынуждена уехать из родного Меца, – и воочию представил повторение того кошмара, тем более что сейчас соотношение сил изменилось и стало еще более неблагоприятным для французской республики. Проклятые боши размножаются как кролики, и такими же темпами растет их промышленность, поэтому без открытия второго фронта на восточных рубежах Германской империи французская армия не продержится и двух недель. Второго Седана милая Франция не перенесет.