ак не надо строить линкоры.
– Простите, Константин, – сказал я, разглядывая схему британского линкора, – а что тут не так?
– Во-первых, Алексей Николаевич, – сказал молодой человек, – мы подбирали проекты, у которых носовой залп был бы не намного хуже бортового. Так вот: тут носовой залп мнимый. Выстрелить из всех шести орудий разом можно только по цели, находящейся прямо по курсу; стоит ей сместиться чуть вправо или влево – и одна боковая башня выпадает из игры, то есть по одной цели на носовых курсовых углах могут стрелять только две башни из пяти. Второй фатальный недостаток этой серии кораблей – это как раз башни главного калибра. Желая поскорее наляпать своих уродцев, адмирал Фишер распорядился взять для них готовые двухорудийные башни и орудия, приготовленные для постройки броненосцев серии «Дункан». Естественно, это была уже устаревающая конструкция, в то время как все вероятные противники Великобритании корабельную артиллерию имели самую современную. Третий недостаток – корабли этой серии были лишены системы центрального управления огнем, а без нее линкор не линкор, а только баржа с большими пушками. Четвертый недостаток. Даже те примитивные системы артиллерийской наводки, что имелись в наличии, нельзя было нормально использовать, потому что мачта, на которой смонтирован командно-дальномерный пост, установлена позади дымовой трубы. Собственные дымы частенько заволакивают цель, а раскаленные дымовые газы превращают командно-дальномерный пост в филиал ада, объединенный с жарочным шкафом…
Потом молодой человек последовательно рассказал о российских линкорах типа «Императрица Мария», после чего перешел к так и не реализованному в их мире линкору-крейсеру «Измаил». Эти корабли, по его мнению, были уже гораздо ближе к идеалу, потому что могли вести огонь вперед тремя башнями из четырех при небольшом отклонении от диаметральной плоскости. «Измаил» был еще замечателен тем, что орудия у него не двенадцати, а четырнадцатидюймового калибра, что в полтора раза увеличивает вес залпа, а корпус имеет скоростные обводы и полубак, придающий мореходности. Константин попросил нас запомнить данную конструкцию корпуса. Мол, пригодится. Гениальный человек проектировал корабль, некто И.И. Бобров… После этих слов наш Ваня Бобров, младший помощник кораблестроителя (первый офицерский чин), только в этом году окончивший курс Кронштадтского морского инженерного училища, вдруг покраснел как девица и упер глаза в пол. А я подумал, что таким вот образом возможно выявлять не только успешные проекты кораблей, но и хороших инженеров-кораблестроителей…
Правда, эта мысль так и пропала втуне, потому что следом нам была показана схема британского линкора «Нельсон» (не путать с броненосцами «Лорд Нельсон»), построенного в середине двадцатых годов. Вот уж воистину уродец, замечательный только своими девятью шестнадцатидюймовками. Три башни главного калибра по три орудия – и все три в носовой части корпуса, при этом вторая башня линейно возвышена над первой, в результате чего они вдвоем изрядно ограничивают возможности третьей башни… а на кормовых углах противник и вовсе появиться не может. Ну-ну… явно же этот корабль создавался не для линейных сражений, а для обстрела береговых целей. (Автору, кстати, тоже интересно, кого эти британские конструкторы, создавшие эдакого уродца, в середине двадцатых годов видели в качестве вероятного противника Роял Нэви? Ведь и СССР, и Германия тогда еще лежали в руинах…).
И вот, наконец, нам была представлена вершина кораблестроительной мысли. Несколько проектов разных стран, отличающихся друг от друга только деталями. Две линейно-возвышенных трехорудийных башни на баке, одна такая же – в корме. Бортовой залп девять стволов, носовой шесть, причем на тупых углах вперед начинает доставать и кормовая башня. И тут же у американского проекта линкора «Айова», построенного на четверть века позже «Измаилов», точно такие обводы носовой части, только полубак заменен седловатостью носовой палубы. А эти корабли прослужили больше полувека – значит, оказались удобными в эксплуатации и эффективными в бою. Так что, как ни печально было это признавать, лучшим вариантом стали линейно-возвышенные башни, так нелюбимые нашими корабельными инженерами. Именно этот концепт из наиболее выгодных для скорости обводов и расположения башен главного калибра должен стать основой для концепта русского линкора. Четвертая башня главного калибра, куда ее ни пихай, по условиям задачи, во всех случаях (кроме чисто линейного боя) превращалась в балласт. А линейный бой, как поведал господин Синельников – явление, в двадцатом веке вымирающее по определению, так что рассчитывать под него боевой корабль было бы глупостью.
– Итак, господа, – сказал Костя напоследок, – на этом моя лекция закончена, более откровений не будет. Но должен заметить, что все эти проекты середины века рассчитаны на шестнадцатидюймовые орудия, но они – детища достаточно отдаленного будущего. Более того, у нас нет даже морских четырнадцатидюймовок, к проектированию которых тоже пока даже не приступали. Все, что у нас сейчас есть – это достаточно неплохое, но быстро устаревающее двенадцатидюймовое орудие образца тысяча восемьсот девяносто пятого года. Если проектировать линкор выбранной вами компоновки под существующие орудия, то получается карманный малыш водоизмещением в восемнадцать-девятнадцать тысяч тонн и с весьма скромной осадкой. И в то же время в линейном или одиночном бою он будет вполне адекватен детищам адмирала Фишера, имеющим схожее водоизмещение, при этом всего на одно орудие больше. Зато прослужит ваш карманный линкор гораздо дольше одноразовых британских поделок, ибо будет адекватен даже в середине наступающего века.
– Константин, – с удивлением спросил я, – так вы предлагаете проектировать корабль под существующие орудия главного калибра, а не, наоборот, подбирать пушки к выбранному проекту?
– Ну, разумеется, Алексей Николаевич, – ответил мне Синельников, – в случае линейного корабля, каким бы он ни был, большие пушки являются главной его составляющей. Остальное же – это только инструмент их доставки в ту точку, из которой они могут нанести противнику максимальный ущерб, а также средство обеспечения их живучести в бою, чтобы после полученных повреждений наш корабль смог вернуться в базу и отремонтироваться, а вражеский – утоп и больше никогда не всплывал.
– Вот, Константин, – сказал я, поднимая вверх палец, – а говорили, что откровений больше не будет…
Впрочем, на этом все далеко не закончилось. Молодого человека приказом его командира прикомандировали на помощь к нашей команде корабельных инженеров, и вот уже два дня мы не отходим от чертежных досок. Ящичек господина Синельникова, помимо демонстрации картинок, оказался способен к проделыванию множества вычислений, что существенно ускоряет работу. До ее конца еще достаточно далеко, но мне уже нравится тот ладный и мощный корабль, который прямо на глазах рождается на чертежных досках. Ничего лишнего, только эффективность и простота. Проект пока носит условное название «Гангут-2». Думаю, что через месяц эскизный проект девятиорудийного компактного линкора будет уже готов. Как раз к тому моменту, по данным наших потомков, адмирал Фишер на верфи в Портсмуте заложит киль своего «Дредноута». Линкорная гонка началась. Только он будет закладывать киль одного корабля, а мы сразу семь: четыре единицы на Балтике и еще три на Черном море.
[12 сентября 1904 года, около полудня. Царское село, Александровский паркАнна Горенко (Ахматова) (15 лет) и Николай Гумилев (18 лет).]
Осенний Александровский парк тих и прекрасен. Облетают с пожелтевших берез листья, усыпая опустевшие дорожки, на которых больше не появляется высокая фигура бывшего царя в офицерской шинели и с винтовкой на плече. Совсем недавно тут творилась история: неподалеку от этого места, в Александровском дворце, умерла императрица Александра Федоровна, а ее безутешный супруг бродил по этим аллеям, и именно здесь его утешал капитан первого ранга Иванов, по служебным делам прибывший с Тихого океана. Поговаривают, что этот суровый господин, с которым царь Николай держался запросто, будто с равным – и не человек вовсе, а сам Господень посланец, за спиной которого незримо развернуты белые ангельские крылья. Здесь, на этих дорожках, состоялось покушение на царя, и здесь он, уже будучи ранен насмерть, застрелил покушавшегося из своей винтовки выстрелом прямо в сердце. Здесь, совсем рядом, раненый царь, уже причастившийся Святых Даров, не надеясь выжить, подписал отречение от престола в пользу младшего брата… А потом бывший царь, несмотря на усилия врачей, выздоровел. И совсем недавно он уехал в Гельсингфорс, оставшийся в майорате[25] за его семьей.
И хоть прочие события, всего за полгода изменившие облик мира, происходили в других местах, все равно это место дышало историей…
И сейчас по усыпанным палой листвой дорожкам гуляют юноша и девушка. Девушка холодна и печалится о судьбе умершей императрицы (что доказывает, что даже сильных мира сего не обходят горести и печали), а юноша влюблен, самоуверен и возбужден победой в войне с Японией, а также переменами, которые произошли в России после смены власти, и грядущими сияющими перспективами. Для таких, как он, любая перемена к лучшему. Как бы он хотел встретиться с теми людьми и поговорить с ними… но он чувствует настроение спутницы, а потому читает ей подходящее к случаю стихотворение «По стенам опустевшего дома…». Он все еще надеется завоевать ее сердце, как обычно надеются на это восемнадцатилетние юноши, безумцы, не признающие слова «нет».
– …И рыдают печальные гномы
В тишине своих новых владений…
Последние строки стихотворения, казалось, вызвали отклик у природы: листья, схваченные порывом ветра, внезапно взметнулись с дорожки у ног этих двоих и, закрутившись вихорьком, перенеслись на другое место. Но дева осталась внешне бесстрастна. Несколько минут она пребывала в задумчивости, и в это время молодой человек напряженно наблюдал за ней. Ему нравилось смотреть на нее, видя, как движение мысли неуловимо меняет ее лицо. Всякий раз он пытался читать по нему, словно по книге с загадочными, смутно-знакомыми письменами, он выискивал в нем признаки восхищения иди хотя бы удовольствия… пусть даже не от самих стихов, а хотя бы от того, что он, верный ее поклонник, читает их ей – ей одной – в этой романтической атмосфере осеннего парка, преподнося как на блюдечке свою душу влюбленного рыцаря… Но она, эта холодная, горделивая русалка, была равнодушна к своему поклоннику. Она воспринимала его ухаживания как должное, в то время как сердце ее было занято другим. И верный ее кавалер, конечно же, догадывался, что о стихах его она не самого лучшего мнения, и только из вежливости позволяет себе не критиковать их. Но он не обижался. Он старался писать еще лучше, стремясь достичь совершенства, он хотел превзойти всех и заслужить ее одобрение. Он свято верил, что однажды он завоюет признание не только у нее, но и у всего народа.