Из земли кангитов въехали мы в землю бисерминов… В этой земле мы нашли бесчисленные истреблённые города, разрушенные крепости и много опустошённых селений… Мы вставали рано утром и ехали до ночи без еды; и очень часто приезжали так поздно, что не ели и ночью, а то, что мы должны были есть вечером, нам давалось ранним утром, и мы ехали, как только могли скакать лошади…
А ведь был ещё и обратный путь… Когда Плано Карпини и его спутники вернулись на Русь, их встречали будто восставших из мёртвых — таково было всеобщее отношение к тем, кто проделал путь «к Кановичам» и обратно.
Но главным испытанием было каждодневное общение с татарами. Князья Александр и Андрей и их спутники имели охранную грамоту от Батыя — и всё равно они должны были чувствовать себя среди свирепых язычников так, словно оказались в преисподней. Во всяком случае, именно это сравнение приходило на ум многим путешественникам-христианам, побывавшим в их землях.
Вот как, например, описывал татар армянский историк второй половины XIII века Киракос Гандзакеци:
Вид их был адский и наводил ужас. У них не было бороды, а только несколько волос на губах и на подбородке. Глаза узкие и быстрые, голос тонкий и острый. Они сложены прочно и долговечны. Когда имеют что поесть, то едят часто и пьют с жадностью; в противном случае легко переносят голод. Едят безразлично всех животных — чистых и нечистых, но всему предпочитают конину… Они берут столько жён, сколько хотят. Прелюбодеев с их жёнами умерщвляют, но сами безразлично имеют общение с чужестранками, где бы их ни встретили. Они ненавидят воровство и жестокою смертью умерщвляют воров…
…Мне прямо представилось, что я вырвался из рук демонов.
А это уже слова Гильома Рубрука после его первой встречи с татарами.
При этом татары ни во что не ставили любых чужеземцев, какого бы высокого сана они ни были, жестоко и бесцеремонно обирали их, требуя себе всё, что попадалось им на глаза: еду, питьё, украшения…
Зато на всём пути на расстоянии дневного перегона располагались ямы — особые станции для смены лошадей. Впоследствии эта дорожная, ямская служба — совершенно необходимая в условиях огромной евразийской империи — будет устроена и в России.
…Пребывание Андрея и Александра в ставке великих ханов совпало по времени с очередным междуцарствием, всегда сопровождавшимся неразберихой в управлении делами[129]. Регентшей престола стала вдова покойного Гуюка ханша Огул-Каймиш. Восточные авторы дают ей весьма нелестную оценку:
…По повелению Огул-Каймиш гроб с ГУюк-ханом перенесли в Имиль, где была его ставка. Соркуктани-беги[130] по обычаю послала ей в утешение наставление, одежду и бохтаг[131]. И Бату таким же образом обласкал её и выказал дружбу. Он говорил: «Дела государства пусть правит на прежних основаниях по советам Чин-кая[132] и вельмож Огул-Каймиш и пусть не пренебрегает ими, так как мне невозможно тронуться с места по причине старости, немощи и болезни ног; вы, младшие родственники, все находитесь там и приступайте к тому, что нужно». И хотя, кроме сделок с купцами, никаких дел больше не было и Огул-Каймиш бблыпую часть времени проводила наедине с шаманами и была занята их бреднями и небылицами, у Хаджи и Нагу (сыновей Гуюка. — А. К.) в противодействие матери появились свои две резиденции, так что в одном месте оказалось три правителя. С другой стороны, царевичи по собственной воле писали грамоты и издавали приказы. Вследствие разногласий между матерью, сыновьями и другими царевичами и противоречивых мнений и распоряжений дела пришли в беспорядок. Эмир Чинкай не знал, что делать, — никто не слушал его слов и советов.
Междуцарствие будет продолжаться долгих три года, в течение которых князья и нойоны Монгольской империи окажутся не в состоянии договориться об избрании нового великого хана. Для свержения Огул-Каймиш понадобится личное присутствие на курултае Батыя, на время забывшего о своих недугах, и только после этого летом 1251 года на ханский престол будет возведён его союзник Менгу (Мункэ).
Впрочем, в 1249 году отношения между Батыем и Огул-Каймиш — по крайней мере внешне — выглядели вполне дружественными, и можно полагать, что именно этим объясняется в целом успешное завершение визита в Каракорум посланцев Батыя Александра и Андрея. Успеху их поездки могло способствовать и то обстоятельство, что упомянутый в источниках Чинкай, правивший делами при Огул-Каймиш, был известен своим расположением к христианству и в его окружении находилось немало священнослужителей, в том числе и из Руси (см.: 59. С. 120–121). Русские князья — разумеется, не без обязательных в таких случаях богатых подношений — сумели получить желаемое: им обоим достались ярлыки на великое княжение, причём старший, Александр, получил Киев «и всю Русскую землю», а младший, Андрей, — отцовский престол во Владимире. Напомним, что отец Александра и Андрея Ярослав владел обоими ярлыками — и на Киев, и на Владимир. Но теперь к великому хану явились сразу два князя, и разделение ярлыков между ними казалось вполне логичным. Это было и в интересах самих монголов, всегда умевших столкнуть друг с другом подвластных им русских князей.
Формально статус Александра был выше, ибо Клев по-прежнему считался главным, стольным городом Руси. Но разорённый татарами и обезлюдевший, он не представлял для князя особого интереса, и потому Александр едва ли мог быть удовлетворён принятым решением. Возможно, настороженное отношение к Александру Огул-Каймиш унаследовала от своей старшей родственницы Туракины-хатун, некогда тщетно призывавшей русского князя в свою ставку. Тогда Александр отказался ехать в Каракорум, и об этом здесь, наверное, не забыли.
Но делать было нечего. Братья отправились в обратный путь. Спустя два с половиной года после своего отъезда из Владимира, в конце 1249 года, они наконец возвратились на Русь.
ЗИМА 1249/50 ГОДА
Владимир. Новгород
Из Лаврентьевской летописи
…Той же зимой приехали Александр и Андрей от Кановичей, и приказали Александру Киев и всю Русскую землю, а Андрей сел во Владимире на столе.
Александр не поехал в доставшийся ему Киев, но задержался во Владимире — стольном городе своего брата.
Той же зимой преставился во Владимире князь Владимир Константинович, на память святого первомученика Стефана[133]. Плакал над ним много князь Александр с братией, и проводили его с честью из Золотых ворот, и повезли в Углич; блаженный же епископ Кирилл с игуменами отпели [над ним] погребальные песни, и положили его у Святого Спаса, и плакались много.
Той же зимой преставился во Владимире князь Василий Всеволодович, на память святого Феодора[134], и повезли его к Ярославлю; провожали же его князь Александр, и Борис с Глебом, и мать их; блаженный же епископ Кирилл с игуменами и священниками отпел погребальные песни, и положили его с честью у Святой Богородицы, и плакали над ним много.
В том же феврале 1250 года князь Александр Ярославич вернулся в Новгород.
Приехал князь Александр из Орды, и была радость великая в Новгороде.
Некоторые дополнительные подробности приведены в «Истории Российской» В. Н. Татищева:
…А Александр пошёл в Новгород и оттуда хотел идти к Киеву, но отговорили его новгородцы татар ради. Он же остался в Новгороде…
Вероятно, именно в это время, вскоре после возвращения из Орды в Новгород, князь Александр получил два послания от римского папы Иннокентия IV, отправленные ему ещё в 1248 году. Наслышанный об Александре от Плано Карпини и, несомненно, знавший о победах русского князя над шведами, ливонцами и литвой, папа хотел видеть его среди своих союзников по антиордынской коалиции. Кроме того, папа полагал, что разорение Руси создаёт хорошие возможности для католической пропаганды в русских землях и присоединения новгородских и псковских земель к церковной унии между католичеством и православием — разумеется, под эгидой папы. Первое из этих посланий было датировано 23 января:
Благородному мужу Александру, герцогу Суздальскому, Иннокентий епископ, раб рабов Божиих.
Отец грядущего века, князь мира, сеятель благочестивых помыслов, Спаситель наш Господь Иисус Христос окропил росою своего благословения дух родителя твоего, светлой памяти Ярослава, и, с дивной щедростью явив ему милость познать Себя, уготовил ему дорогу в пустыне, которая привела его к яслям Господним, подобно овце, долго блуждавшей в пустыне. Ибо, как стало нам известно из сообщения возлюбленного сына, брата Иоанна де Плано Карпини из Ордена миноритов, протонотария нашего, отправленного к народу татарскому, отец твой, страстно вожделев обратиться в нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через этого брата, в присутствии Емера, военного советника[135], и вскоре бы о том проведали все люди, если бы смерть столь неожиданно и злосчастно не вырвала его из жизни[136]