Таким образом, Новогеоргиевская крепость своим сопротивлением могла дать России лишь новую героическую главу для истории ее армии. Но вправе ли были современники ее ожидать при тех средствах, которые для этого были затрачены?
Значение крепостей-точек и весь характер инженерной подготовки территории претерпели в последнее время существенные изменения в результате условий современных войн, и нельзя было не приветствовать ответственного распоряжения великого князя Николая Николаевича о том, чтобы в будущем все остальные наши крепости, находившиеся в смысле обороны в еще худшем положении, чем Новогеоргиевск, эвакуировались по распоряжениям командующих армиями, как только выяснится бесполезность их дальнейшей обороны для полевых действий. В силу этого распоряжения эвакуированы были Осовец, укрепления Ивангорода, Гродно и Брест-Литовска.
В середине августа в ясный солнечный день среди полной тишины чудного соснового леса, в котором близ Барановичей была расположена Ставка Верховного главнокомандующего, неожиданно раздался артиллерийский выстрел, гулко разнесшийся по всей Ставке. Затем послышался шум быстро опускавшегося аэроплана.
Что это, свой или чужой? Неприятель неизменно надвигался на восток, и появление его воздушной разведки над нами могло казаться вполне естественным.
«Молодцы артиллеристы», – подумал я о взводе, находившемся при Ставке и кустарным образом приспособившем свои полевые пушки к стрельбе по аэропланам. Но если опустившийся аппарат свой, то как бы не был на нем кто-либо ранен!..
Через несколько минут стало известно, что опустился свой из Новогеоргиевска и что на нем прибыл из крепости офицер.
Вести, доставленные им, были плохие. По словам прибывшего, крепость находилась в безнадежном состоянии. Северо-восточные форты, обращенные к Млаве, были разрушены, и настроение в гарнизоне подавленное. Победителем явилась мощная неприятельская артиллерия, бросавшая снаряды ужасающей силы. Распространявшиеся при разрывах ядовитые газы и звуковой эффект поражали нервы защитников.
Тяжелые предчувствия прибывшего вестника оправдались: крепость, как потом выяснилось, была 19 августа сдана немцам.
Печальные подробности хода ее обороны долго не были известны. Ходили кошмарные слухи об измене каких-то инженерных офицеров, якобы выехавших из крепости навстречу немцам с подробными планами. Этому плохо верилось, ибо на кого только в то тяжелое и обидное для русского национального чувства время не падали легкомысленные обвинения в предательстве. И действительно, в приведенном рассказе, насколько мне известно, правда только в том, что три инженерных офицера, выехав однажды в автомобиле на передовые позиции, действительно там случайно попали в район действий немецкой разведки. Возможно и даже вероятно, что при них были некоторые планы, без которых при работе обойтись невозможно. В завязавшейся с немцами перестрелке два офицера были убиты, а третий вместе с автомобилем и содержимым в нем взят в плен. Так именно рисуется в письмах ко мне картина печального эпизода теми, для которых дорога память и доброе имя упомянутых офицеров. Своим нравственным долгом считаю и я предать гласности сообщенный мне рассказ.
К концу августа на фронте северо-западных армий уже не было войск западнее линии Белосток – Брест и, таким образом, роковая опасность, висевшая над армиями этого фронта, быть сдавленными двухсторонним охватом в русской Польше миновала.
Наш вынужденный отход из Галичины и Польши летом 1915 г. вызывал у верховного главнокомандования естественный вопрос: где же тот наивыгоднейший рубеж, на котором желательно было бы остановить дальнейшее продвижение неприятеля в глубь страны? Казалось, что наиболее удобной и короткой линией для нашего будущего фронта к северу от Полесья представлялась линия к юго-западу от железной дороги Либава – Радзивилишки – Кошедары (например, в южной части по течению р. Дубиссы); затем среднее течение р. Немана (с крепостями Ковно, Гродно и предмостным укреплением у Олиты); далее Беловежская Пуща и крепость Брест-Литовск, которая уже примыкала к верховьям Пинских болот.
На фронте этой линии имелись природой заготовленные для неприятеля препятствия в виде рек, которые были усилены в некоторых наиболее важных пунктах крепостями и долговременными укреплениями. Правда, крепости были в период перестройки, но все же представляли известную силу. Правый фланг названного фронта упирался в Либаву, представлявшую передовую базу для нашего минного и подводного флота. Обход же левого фланга заставил бы противника втянуться в лесисто-болотистые пространства Полесья. Наконец, в тылу прилегала в виде рокадной линии железная дорога Либава – Вильно – Барановичи с несколькими ответвлениями в сторону фронта.
Но не все оценивали так значение упомянутой линии.
«Отечественная война», – пустил кто-то мысль, быстро привившуюся.
Надо, впрочем, сказать, что сближение наступившей войны с Отечественной носилось вообще в воздухе с самого ее начала. Известные, например, слова императора Александра I об условиях, при которых мог быть заключен мир с Наполеоном, почти дословно вошли в речь, произнесенную 2 августа 1914 г. его правнуком после торжественного молебна в Зимнем дворце по случаю открытия военных действий с немцами.
В тот период времени, о котором идет речь, оскорбленное самолюбие русских людей сравнением развертывавшихся событий с обстановкой 1812 г., по-видимому, стремилось вложить в отступление, являвшееся, несомненно, вынужденным, идею какого-то преднамеренного внутреннего замысла.
«Чем дальше мы уйдем на восток, тем лучше. Придет наше время, тогда зарвавшемуся немцу труднее будет убраться восвояси».
Да, конечно, война в конце лета 1915 г. приняла для русской стороны характер отечественной. Но лишь в смысле перенесения ее на отечественную территорию. Всякое иное сближение переживавшегося времени с эпохой 1812 г. являлось неправильным и практически только вредным.
В самом деле, оно приводило лишь к тому, что под конец отступления довольно легко отдавалось то пространство родной земли, которое, в сущности, можно было оберечь от тяжестей неприятельского нашествия. Начиная с конца августа враг уже не с прежней энергией нажимал на наши войска.
Замечалось даже некоторое ослабление его сил вследствие увода ряда австро-германских дивизий в тыл. Теперь-то мы знаем, что во второй половине августа германское командование задумывало уже новую операцию в сторону Балкан и потому стало перевозить в южную Венгрию часть своих дивизий. Между тем в наших войсках под влиянием мысли об отечественной войне постепенно вырабатывалась дурная деморализующая привычка, как тогда говорили, «выравнивать» фронт. Достаточно было неприятелю толкнуть наши войска назад в одном каком-либо месте, чтобы отступали и соседи во избежание угрозы флангу. С этой легкостью отхода на неатакованных или слабо атакованных участках боролись вначале недостаточно энергично, и зло постепенно пустило более глубокие корни; оно приобрело даже как бы право некоторой законности.
С другой стороны, обратное отобрание каждой пяди отданной врагу земли при современных способах ее закрепления и отсутствия у нас достаточных технических средств должно было столкнуться с крайними трудностями, почти невозможностью.
Обо всех этих обстоятельствах мне неоднократно приходилось докладывать великому князю Верховному главнокомандующему, убеждая его громко произнести свое властное слово для прекращения дальнейшего отхода. Я напоминал великому князю, какое магическое действие произвело его слово в августе 1914 г., когда потребовалось вырвать победу из рук австрийцев. Великий князь терпеливо меня выслушивал, но… молчал. Была ли это потеря веры в войска или же сознание, что он доживает в должности Верховного свои последние дни и потому не должен затруднять работы генерала Алексеева, главнокомандующего Северо-Западным фронтом, приобретавшего все большее влияние на ход дел и, очевидно, шедшего ему на смену, мне осталось неизвестным.
– Ваше Высочество, пока вы у власти, Россия знает только вас одного, и только вы один отвечаете за общий ход войны! – сказал я ему однажды.
– Я подумаю, – коротко ответил мне великий князь, замяв тем дальнейший разговор. Только в последнем слове перед своим отбытием из Ставки, благодаря меня за совместную годовую работу, великий князь добавил:
– Я особенно ценил ваше откровенное слово, высказывавшееся мне во всех случаях!
Я понял, о каком случае он говорил.
Явились, впрочем, и другие обстоятельства, которые сделали неосуществимой остановку русской армии на той линии фронта, о которой я говорил в начале моего настоящего очерка.
Пока наши войска удерживали в своих руках, хотя бы только и частично, территорию Восточной Пруссии, до тех пор было немыслимо распространение неприятельских вооруженных сил в направлениях к среднему и нижнему Неману. Но с отступлением после февральских боев нашей 10-й армии к Неману и Бобру и после окончательного оставления в середине марта мысли о восстановлении прежнего положения правый фланг нашего стратегического фронта оказывался на весу. Германцы получали возможность продвижения не только в направлении на Ковно, но и в обход этого пункта с севера, со стороны Тильзита на Шавли. Значение Риго-Шавельского района, через который возможен был обход наших войск с севера, начало вырисовываться тогда с полной отчетливостью.
Опытный глаз генерала Людендорфа сразу оценил выгоды вторжения германских войск в Россию через Литву и Курляндию. Однако настойчивые атаки русских армий на Карпатах и грозивший нашим противникам развал австро-венгерского фронта отвлекали в то время внимание германского верховного командования в другую сторону. Тем не менее Людендорфу под предлогом демонстрации все же удалось собрать на фронте Юрбург – Мемель несколько кавалерийских и пехотных дивизий, с которыми генерал Лауенштейн – бывший германский военный агент в Петербурге – и произвел в конце апреля вторжение в Литву на Шавли и Либаву.