Затем, в марте 1923 г., уже будучи в Париже, я послал в Антиб для ознакомления великому князю рукопись моей статьи «Основные идеи стратегического развертывания и первых операций русской армии в 1914 г.». Статья эта мною была составлена для французского военного журнала «Revue militaire franςais», в котором она и была помещена, в майском и июньском номерах того же года.
«С большим интересом, – сообщал мне мой корреспондент, – статья прочитана Его Императорским Высочеством великим князем Николаем Николаевичем, которому я имел честь ее представить…»
Наконец, осенью того же, кажется, года я был по своим личным делам в Ницце. Опасаясь нарушить ту же усвоенную великим князем позицию полного изолирования себя от течений современной жизни – позицию, которую я не мог не признавать правильной, я ограничился сообщением на виллу «Thenard» о своем случайном проезде через Ниццу. Основываясь на совместном переживании с великим князем многих тяжелых и радостных дней, выпавших на нашу долю в 1914–1915 гг., я просил засвидетельствовать ему мои чувства неизменного уважения. На это письмо ко мне прибыл в гостиницу доверенный великого князя, который, не застав меня дома, просил принять его вторично. Наше свидание состоялось; мы обменялись несколькими любезными словами и мелкими впечатлениями о прошлых днях войны.
Этими небольшими знаками внимания закончились наши личные отношения с великим князем, которые я справедливо счел несложившимися. Великого князя окружили впоследствии новые люди, которые вовлекли его в современную жизнь и выдвинули его имя, далеко не без внутреннего сопротивления и личного его колебания, на позицию руководителя политической деятельности части русской эмигрантской общественности. Из этой попытки, как я и предвидел, вышло очень немного. Хотя великий князь сразу выставил лозунг «непредрешенства» будущего устройства Русской земли, тем не менее русская левая общественность, которая окончательно сменила верхи монархические на республиканские, отказалась признать его авторитет. Возможно, что и заграничные политические деятели, всегда сдержанно относившиеся к русскому самодержавию, видели в великом князе также лицо прежде всего «царского» корня, почему неохотно отзывались на совместную с ним политическую работу, подозревая в нем стремление к восстановлению в той или другой форме прежних порядков. Да и обстановка на территории нашей родины оставалась для каких-либо прямых действий малоблагоприятной. «Завоевать» Россию, т. е. навязать ей чужую волю после всего пережитого, едва ли кому удастся! Время же для освобождения, видимо, еще не настало, ибо будущая Россия едва ли сама знает, чего именно она хочет и в какую форму выльется ее государственность. К тому же процесс освобождения для прочности выздоровления должен начаться, несомненно, изнутри, т. е. зародиться в толще самого народа, которому одному дано будет почувствовать в себе биение новой жизни. Роль эмиграции в этом процессе едва ли поэтому может быть первенствующей. Пока лишь ее работа лежит в области сохранения и развития для будущей России тех культурных сил и традиций, которые унаследованы ею от прежней, довоенной России. В этом отношении традиции ее доблестной армии, несомненно, унаследованы и усвоены теми военными контингентами, которые оказались за рубежом. Поэтому работа великого князя в области сохранения этих контингентов и развития их традиций, как более реальная, и не могла не быть более плодотворной. Для военных контингентов имя первого русского Верховного главнокомандующего в период небывалой мировой войны навсегда останется окруженным известным ореолом и сохранится как лозунг доблести, присущей всему русскому национальному воинству.
Последние пять с половиной лет великий князь Николай Николаевич прожил в имении Шуаньи, расположенном в 25 км от Парижа и в 11/2 км от железнодорожной станции Сантени – в департаменте Сены и Уазы.
Здесь с июля 1923 г. в еще более скромной даче по сравнению с виллой «Thenard» поселился тот, в чьих руках когда-то находилось руководство миллионной русской армией.
К его дому вела старая аллея пирамидальных тополей, прегражденная воротами с железной решеткой. Через эти ворота совершался подъезд к его дому. Тополя, составлявшие аллею, представляли особую прелесть, напоминая далекий Киев. К сожалению, сильным ураганом, пронесшимся года два тому назад, часть их была свалена. Сам дом, в котором жил великий князь, небольшой, выстроен из серого камня и имеет по сторонам ряд пристроек. К подъезду дома примыкало небольшое крыльцо с каменными старинными вазами по бокам, составлявшими единственное его украшение.
Пройдя стеклянную дверь, вы входите в небольшую переднюю, затем поднимаетесь на два марша по широкой лестнице и вступаете в кабинет хозяина, где вас встречает кудластый, кофейного цвета пес великого князя по имени Макс.
Кабинет – большая комната в два окна, выходящих на открытую зеленую площадку, поросшую отдельными деревьями. Главное место в комнате занимали столы. Их было три. Один большой – совершенно простой, даже некрашеный, который выполнял роль рабочего стола. Вероятно, он напоминал великому князю тот также некрашеный и огромный по величине стол, который стоял в Ставке в Барановичах в моем кабинете и за которым великому князю производились ежедневные доклады о действиях ему вверенной русской армии! Затем небольшой круглый стол с лампой посередине и двумя креслами вокруг, – очевидно, любимый. Принимая кого-нибудь, великий князь опускался в одно кресло и предлагал другое своему собеседнику. На этом столе были разбросаны мелкие вещи хозяина: блокнот, карандаш, пенсне, папиросница и т. д. Наконец, в глубине комнаты – третий стол с двумя ящиками, куда складывалось все подлежавшее впоследствии более внимательному прочтению. На полу во всю комнату стелился старенький ковер, около двери – книжный шкаф, а на стенах – прежняя Россия в портретах, гравюрах и литографиях.
«Все просто и не ново. Как на русской даче или в старом имении под Москвой», – говорит П. Краснов, недавно делившийся в печати своими впечатлениями об условиях жизни великого князя в Шуаньи.
Здесь, в этом кабинете, великий князь принимал всех тех, кто хотел думать или думал, что спасение России придет извне и что зарубежной эмиграции придется в этом движении сыграть едва ли не главную активную роль. Но неизменно пылкого собеседника встречали осторожные слова хозяина, что, прежде чем думать о спасении, необходимо найти почву для возможного объединения всех сил.
Великий князь обладал в эмиграционный период его жизни крайне ограниченными средствами. Но, отказывая себе во всем, даже в одежде, он неизменно соблюдал у себя дома привычное гостеприимство и всякого, которого в его доме захватывало время завтрака или обеда, он не отпускал, не накормивши.
Столовая помещалась внизу, и здесь, по словам бывавших в ней, особенно бросались в глаза старая широкая жизнь и скромная современность. Простой стол, покрытый клеенчатой скатертью, говорит генерал Краснов, – и вместе с тем старый, случайно вывезенный фарфор с великолепными царскими коронами. Верный старый дворецкий, торжественно провозглашающий: «Ваше Императорское Высочество, кушать подано», и простой обед, чаще из двух блюд, без сладкого, с обыкновенным столовым вином! Каждый десяток франков ведь надо было экономить!..
В чем только не мог себе отказать великий князь – это в удовлетворении своей религиозной жажды. В одной из пристроек к дому была устроена домашними средствами небольшая православная церковка. Иконостас был сделан простыми плотниками из темного дуба. Иконы простые; столь же просты были церковная утварь и облачение. Постоянного священника, конечно, не было – временами приезжал священник из Парижа и служил без дьякона. Пел просто дьячок и только иногда – в торжественных случаях – импровизированный хор из казаков, служивших в качестве прислуги при доме великого князя. Впрочем, изредка, в особо торжественных случаях, в Шуаньи приезжали русские хоры из военных контингентов, и тогда маленькая церковь не вмещала всех желающих присутствовать на богослужении. Чаще всего это было в пасхальную заутреню, которую великий князь особенно любил.
Несколько выше я сказал, что для зарубежных воинских контингентов имя великого князя всегда останется дорогим знаменем прежней доблести русской армии. В соответствии с этими настроениями великий князь Николай Николаевич после целого ряда настойчивых просьб, шедших из толщи этих контингентов, принял на себя с декабря 1924 г. высшее руководство жизнью всех русских военных зарубежных организаций, которые к тому времени были объединены в Русский общевоинский союз. Сначала это руководство шло через генерала Врангеля – основателя этих организаций, а после преждевременной кончины последнего – непосредственно.
История образования этого союза генералом Врангелем вкратце такова.
После вторичного захвата большевиками осенью 1920 г. Крыма прибыли на всякого рода судах на чужбину, в константинопольские воды, 150 тыс. русских людей, не пожелавших подчиниться нависшему над Россией игу, и в числе их до 100 тыс. русских воинов разных категорий. Эти последние были сведены их главнокомандующим в Крыму генералом Врангелем в три корпуса—1-й армейский, Донской и Кубанский, которые и были устроены в лагерях Галлиполи, Чаталджи и Лемноса. При этом большое число бывших войсковых начальников вследствие поредения рядов, естественно, осталось за штатом и вынуждено было временно оставить ряды армии. Временно были разлучены с ней и многочисленные чины тыловых учреждений. Наконец, оказались оторванными от родных частей раненые и больные, размещенные в госпиталях Константинополя, Пирея, Бизерты и т. д.
Деля долгие годы с родной им армией, они, временно от нее оторванные, просили числить себя в ее рядах. Помимо этих воинов за рубежом России находились уже многие десятки тысяч русских, эмигрировавших раньше и рассеянных по всем странам Старого и Нового Света. Большинство из них боролись за идею освобождения родины от интернациональной власти на всех концах русской земли – одни в Сибири, другие на Севере, третьи в Прибалтике, четвертые в Польше. Нищие и беззащитные, они несли в одиночку все тяжести эмигрантской жизни.