Таким образом, советское большевистское правительство во главе с Лениным зачастую игнорировало многопартийный ВЦИК, являвшийся верховным органом власти, перед которым Совнарком должен быть ответственен в полной мере. Это явное противоречие как в системе Советской власти, так и в социализме было обусловлено все той же деспотической мерой, какой являлся «военный коммунизм».
Левые эсеры настаивали на принципе разделения властей, требуя от СНК отчитываться перед ВЦИК. Большевики же исходили из того, что законодательная и исполнительная власть должны представлять собой единое целое, подчиненное партии. Совнарком декретировал больше законов, чем ВЦИК, не считая нужным соблюдать «формальную законность», если она «могла затормозить или даже поставить под угрозу быстрое принятие срочного декрета» многопартийным ВЦИК. Борьба большевиков и левых эсеров происходила во всех отделах ВЦИК, особенно в крестьянском, которым руководили левые эсеры. «Но большевики, сломив сопротивление левых эсеров, меньшевиков, максималистов, сумели превратить ВЦИК в революционный орган государства диктатуры пролетариата, действующий в единстве с СНК, проводящий в жизнь политику Коммунистической партии»[448].
Настойчивая узурпация большевиками власти, неуважение к своим политическим оппонентам приводят к тому, что левые эсеры выходят из правительства, формально заявив о несогласии по поводу Брестского мира, который, по их мнению, отодвигал перспективы мировой революции. Фактические причины разрыва с большевиками были обсуждены на втором съезде ПЛСР в апреле 1918 г. «Вряд ли можно говорить серьезно, – заявил член ЦК Б. Камков, – о влиянии нашей партии в советском правительстве. Это влияние было настолько слабо, – подчеркнул Камков, – что мы не смогли отстоять даже того вопроса, который лежит краеугольным камнем в нашей программе, – диктатуры пролетариата и трудового крестьянства».
О деградации Советов как результате политики правящей партии говорил со знанием дела бывший нарком юстиции Советского правительства И.З. Штейнберг. «Надо признать, – подчеркнул он, – что наши советские органы развращаются все больше и с каждым днем. Вино власти многим так ударило в голову, что мы почти не умеем с этим справиться… Создается впечатление, что за деньги все можно сделать, что никогда партийные синекуры и кумовство не были так сильны, как теперь, что создается особая, советская, я бы сказал, преторианская бюрократия. Советское дело делается не народными массами, а специально поставленными людьми, которые превращаются в «профессионалов власти». Все горе в том, что Советская республика еще не родилась, что до сих пор она заменяется диктатурой даже не пролетариата, а верхушек его – отдельных партий и лиц».
По мнению делегата от Псковской губернии О.Л. Чижикова, «мы не будем входить в правительство не потому, что мы не хотели ратифицировать мир – это сущие пустяки. Но в правительство мы не будем входить по более глубоким… причинам, именно по тем, что в настоящий момент партия большевиков разрушается… А раз так, то мы должны сконцентрировать все свои силы, чтобы быть в состоянии взять в свои руки власть».
Пессимистически закончила свое выступление М. Спиридонова: «Когда мы из СНК вышли, то этим самым, может быть, осудили себя на гибель».
Съезд одобрил выход из Совнаркома большинством всего в 5 голосов. В компромиссной резолюции «По текущему моменту» говорилось: «Исходя из того, что выход из Совета Народных Комиссаров ни в коей мере не должен был повести к подрыву как центральных, так и местных органов Советской власти, съезд санкционирует решение ЦК об оставлении всех работников – членов партии во всех учреждениях и коллегиях Комиссариатов и других органов…»
Делегаты съезда ПЛСР констатировали прогрессирующий отказ от участия в выборах масс. Они отмечали, что затруднен контроль ВЦИК над правительством, связь Советов с избирателями слаба, да и избирательная система несовершенна, многоступенчата, что лишает права голоса значительные категории трудящихся, отдает приоритет городским рабочим, дискриминирует крестьянство. По мнению делегатов, в целях усовершенствования конструирования ВЦИК он должен избираться не на съезде Советов, а на местах прямыми выборами, что не только освободит его от ЦК политических партий, но и привлечет к работе в нем более знающих и компетентных людей.
Съезд принял политическую программу, в которой констатировалось:
«Партия левых социалистов-революционеров в настоящий момент будет отстаивать в политической области следующие меры:
1. Диктатуру трудового народа: вся власть как в центре, так и на местах должна принадлежать трудовому народу – его классовые органы должны править страной.
2. Советскую Республику. Органами ее являются съезды или пленумы (общие собрания) и исполнительные комитеты; первые – это органы высшего руководства, вторые – это органы, объединяющие в себе и законодательную власть (общие собрания Исполнительного комитета), и исполнительную власть (отделы Исполнительного комитета).
3. Свободную федерацию Советских Республик, образуемых на основе национальных, бытовых, производственных и территориальных особенностей.
4. Полноту местной исполнительной власти для местных Советов, заключающуюся в сосредоточении местными Советами в своих руках всех исполнительных функций и в праве назначения на все должности своих представителей.
5. Ценз труда при выборах в Советы и суды (представительство лишь от класса трудящихся), постепенное проведение прямого, равного, тайного и пропорционального голосования среди трудящихся, выборность по организациям труда, право созыва депутатов, обязанность отчета перед избирателями.
6. Реальное обеспечение осуществимости для трудящихся отрицательных прав свободы (свободы совести, слова, печати, собраний и союзов) и проведение в жизнь положительных прав свободы (права на воспитание и образование)».
Съезд подтвердил: «Главным требованием трудового крестьянства является повсеместное проведение социализации земли, т. е. отмены частной собственности на землю и проведение уравнительно-трудового землепользования, исключающего наемный труд… Но социализация земли не может быть самоцелью, а лишь средством к конечной цели проведения социализма. Навстречу этому идет естественный процесс широкого применения коллективного труда на общественной земле…»
Резолюции «По рабочей программе» и «По экономической политике», дополняя друг друга, составили единый блок документов. Особое внимание уделялось рабочему контролю, который виделся «не как отдача фабрик и заводов рабочим, железных дорог – железнодорожникам и т. д., а как организованный централизованный контроль над производством в общегосударственном масштабе… как переходная ступень в национализации и социализации предприятий»[449].
Итак, левые эсеры по политическим позициям были солидарны с большевиками, но расходились по отношению к крестьянству. Они покинули СНК, но остались во ВЦИК, коллегиях наркоматов, других учреждениях. Однако к лету 1918 г. антибрестский настрой стал нарастать; на этот раз он был обусловлен порочной, по их мнению, продовольственной политикой большевиков. Левые эсеры выступили против декретов «О продовольственной диктатуре» и «О комитетах бедноты». Во-первых, как «чистые демократы», – считали Л.М. Овруцкий и А.И. Разгон, – они были «против продовольственной диктатуры, как против диктатуры вообще». Во-вторых, идее централизации продовольственного дела они противопоставляли идею децентрализации, предлагая передать осуществление продовольственной политики в руки местных Советов. В-третьих, в декрете о продовольственной диктатуре говорилось не только о «деревенской буржуазии», о «кулаках», но и о «держателях хлеба» вообще.
На наш взгляд, левые эсеры не отрицали диктатуры «пролетариата и беднейшего крестьянства», но многие опасались непонимания точных границ между деревенскими эксплуататорами и трудящимися. Так, В.А. Карелин спрашивал: «Что… обозначает то чрезвычайно расплывчатое понятие: крестьянская буржуазия, кулаки, люди, имеющие в деревне излишек хлеба, которое выставлено в этом проекте декрета? Само собой разумеется, что беспощадная борьба с теми, кто задерживает у себя излишки, должна быть; борьба с этим злом и составляет прямую обязанность Советской власти. Но нужно определить эту категорию… Нужно понять, что сейчас в деревне имеются элементы чисто трудовые, крестьянские, которые могут преследовать кулацкие элементы, и эти трудовые элементы могут быть оплотом в борьбе с кулаками…»
Левые эсеры были против кулака-мироеда, но опасались, что репрессии затронут мелкое и среднее крестьянство, поскольку декрет обязывал каждого «владельца хлеба» сдать его и объявлял «всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на сборные пункты… врагами народа». Проводившие четкое разграничение между эксплуататорами и эксплуатируемыми по источнику дохода, левые эсеры были не готовы, в отличие от большевиков, к признанию иной, «превращенной» формы эксплуатации «трудовым крестьянином» голодного рабочего, справедливо отмечалось в «Истории политических партий в России»[450].
Отношение левых эсеров к «комитетам бедноты» закономерно вытекало из их теории классов, не признающей за деревенской беднотой классово-категориального значения. Противопоставление деревенской бедноты всем другим слоям деревни, «трудовому крестьянству» им казалось бессмысленным и даже кощунственным. Не предполагая в деревенской бедноте созидательного начала, они называли комбеды не иначе как «комитетами лодырей». Более того, такие комитеты превращались в очередные экспроприационно-распределительные конторы бездельников и тунеядцев.
Первые же походы продотрядов в деревню вызвали в ней, как и предсказывали левые эсеры, «поножовщину», разрушили выборную Советскую власть. Среднее и мелкое крестьянство отшатнулось от большевиков. На VIII съезде РКП(б) Ленин вынужден был признать, что «сплошь и рядом по неопытности советских работников, по трудности вопроса удары, которые предназначались для кулаков, падали на среднее крестьянство», но он не мог объяснить, в чем состояла «трудность» столь очевидного вопроса. В то же время подчеркнул, «что тот, кто понимает переход к социализму без подавления буржуазии, тот не социалист»