В декабре 1922 г. в сорока километрах от Архангельска на берегу Белого моря был учрежден специальный лагерь для политических заключенных. В 1923 г. лагерь «особого назначения» на Соловках («СЛОН») был открыт для сотен тысяч человек, неугодных Ленину и его окружению. Только в Москве с 1919 г., кроме 5 тюрем, действовало 9 концлагерей, 4 из которых в крупнейших монастырях. В Новоспасском содержались женщины. Конечно, монастыри с высокими толстыми стенами как нельзя лучше подходили для мест заключения. Вместе с тем это был еще один удар по всесильной и ненавистной Ленину Церкви. В статье «Об отношении рабочей партии к религии», написанной еще в мае 1909 г., он категорически настаивал: «Мы должны бороться с религией… Марксист должен быть материалистом, т. е. врагом религии…»[567]
Таким образом, все верующие, составлявшие подавляющее большинство населения России, становились врагами небольшой кучки большевиков, из которых лишь единицы проповедовали марксизм. Вождь большевиков с негодованием указывает в декабре 1919 г.: «…надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за «Николы»[568]. В то же время Ленин понимал, что открытый красный террор не может быть официальной политикой Советской России в условиях мирного строительства социализма. Необходимо было принять юридические основы, ограничивающие государственный капитализм.
В решении XI Всероссийской конференции РКП(б) (19–22 декабря 1921 г.) подчеркивалась первоочередность задачи водворения «во всех областях жизни строгих начал революционной законности». «Новые формы отношения, созданные в процессе революции и на почве проводимой властью экономполитики, должны получить свое выражение в законе и защиту в судебном порядке»[569]. Однако сложившееся в ходе Гражданской войны представление о «революционной законности» не претерпело изменения. Оно вытекало из ленинской идеи о диктатуре пролетариата, функционирующей не по общечеловеческим принципам, а в соответствии с «революционным правосознанием». Последнее же определялось тем, отвечают ли юридические акты идеологии партии и взгляду на юстицию как на классовую. «Значит ли, что изданием писаных законов революционное правосознание как база решений и приговоров сдается в архив?» – ставился вопрос в первом номере 1922 г. ежегодника советской юстиции, и здесь же давался ответ: «Отнюдь нет. Революцию в архив еще никто не сдал, и революционное правосознание должно проходить красной нитью в каждом приговоре или решении: оно лишь ограничено писаными нормами, но оно не упразднено»[570].
Ленин изложил свои соображения «О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики» в письме наркому юстиции Д.И. Курскому 20 февраля 1922 г., подчеркнув: «Прежде боевыми органами Советской власти были главным образом Наркомвоен и ВЧК. Теперь особенно боевая роль выпадает на долю НКЮста…»[571] Ленин довольно круто указывает: «Усиление репрессий против политических врагов Соввласти и агентов буржуазии (в особенности меньшевиков и эсеров); проведение этой репрессии ревтрибуналами и нарсудами в наиболее быстром и революционно-целесообразном порядке; обязательная постановка ряда образцовых (по быстроте и силе репрессий; по разъяснению народным массам, через суд и через печать, значения их) процессов в Москве, Питере, Харькове и нескольких других важнейших центрах; воздействие на нарсудей и членов ревтрибуналов через партию в смысле улучшения деятельности судов и усиления репрессий; все это, – настаивал Ленин, – должно вестись систематично, упорно, настойчиво, с обязательной отчетностью…»[572]
И так Ленин, юрист по образованию, выступает с типично политическими требованиями, нарушая сознательно главный принцип законотворчества – независимость судов и судей, упорно требуя «усиления репрессий», отвергая презумпцию невиновности.
Особое внимание Ленин уделял кадрам Наркомата юстиции. «Каждого члена коллегии НКЮста, каждого деятеля этого ведомства, – считал он, – надо бы оценивать по послужному списку, после справки: скольких коммунистов ты закатал в тюрьму втрое строже, чем беспартийных за те же проступки? скольких бюрократов ты закатал в тюрьму за бюрократизм и волокиту? сколько купцов за злоупотребление нэпа ты подвел под расстрел или под другое, неигрушечное (как в Москве, под носом у НКЮста, обычно бывает) наказание? Не можешь ответить на этот вопрос – значит, ты шалопай, которого надо гнать из партии за «комболтовню» и за «комчванство»[573].
Однако «закатать» коммуниста в тюрьму было трудно, так как по циркулярному письму, разработанному комиссией Оргбюро ЦК РКП(б) в составе Бухарина, Дзержинского, Курского, Молотова и Соколова, утвержденному ЦК РКП(б) 16 июня 1921 г., в случае ареста коммунистов судебно-следственные учреждения должны об этом немедленно извещать партийные комитеты и давать им для ознакомления само дело подследственного; они обязаны освобождать коммунистов под поручительство партийных комитетов за персональным поручительством трех членов РКП(б), уполномоченных на то партийным комитетом: «Мнение комитета о направлении и судебном решении по делу есть партийная директива работников-коммунистов судебно-следственного учреждения»[574].
Казалось бы, грозное требование Ленина спрашивать с коммунистов «втрое строже», чем с беспартийных, нивелирует всех перед законом, но партийные указания были выше каких-либо законов. Постановление Оргбюро ЦК от 16 марта 1923 г. предусматривало особый порядок привлечения к судебной ответственности секретарей губкомов и обкомов: прежде чем дать делу ход, губернский прокурор обязан был направить материалы и свое заключение прокурору республики для согласования с ЦК РКП(б)[575].
Таким образом, партийное окружение Ленина становилось сильнее своего вождя, который своими решениями еще больше укреплял его функции.
Ленин поясняет членам Наркомюста, Политбюро, Президиума ВЦИК, своим заместителям по СНК и СТО А.Д. Цюрупе и А.И. Рыкову: «…мы признали и будем признавать лишь государственный капитализм, а государство, это – мы, мы сознательные рабочие, мы коммунисты. Поэтому ни к черту не годными коммунистами надо признать тех коммунистов, кои не поняли своей задачи ограничить, обуздать, контролировать, ловить на месте преступления, карать внушительно всякий капитализм, выходящий за рамки государственного капитализма, как мы понимаем понятие и задачи государства»[576].
Ленин, не имея на то полномочий, вопреки общепринятому законодательству, дает указания: «…расширить применение государственного вмешательства в «частноправовые» отношения; расширить право государства отменять «частные» договоры; применять не corpus juris romeni (свод законов римского права. – В.П.) к «гражданским правоотношениям», а наше революционное правосознание; показывать систематически, упорно, настойчиво на ряде образцовых процессов, как это надо делать с умом и энергией; через партию шельмовать и выгонять тех членов ревтрибуналов и нарсудей, кои не учатся этому и не хотят понять этого»[577].
Вот так волюнтаристски признавался лишь государственный капитализм, который строил социализм, а под государством признавалась лишь небольшая часть его подданных, которые должны были управлять обществом не на основании правосудия, а исходя из революционного правосознания, т. е. политической конъюнктуры и, точнее, беззакония.
По мнению Ленина, Наркомюст должен «добиться того, чтобы у нас капитализм был «вышколенный», был «приличный»… и карать не позорно-глупым, «коммунистически-тупоумным» штрафом в 100–200 миллионов, а расстрелом…»[578]. Понимая, что это не просто «задачи Наркомюста», а политический наказ вождя РКП(б) и требования председателя СНК, Ленин после своей подписи сделал приписку: «P. S. и малейшего упоминания в печати о моем письме быть не должно. Пусть, кто хочет, выступает за своей подписью, не упоминая меня, и побольше конкретных данных!»[579] Что это – политическая дальновидность или просто трусость?
Ленин не мог найти выхода из кризисных моментов средствами и методами нормальных экономических отношений, общепринятыми законами. Главными методами социалистического строительства он продолжал считать диктатуру и террор, а основными орудиями – РКП(б) и ВЧК. Ленин предлагает ВЧК проект плана «работы по ликвидации белогвардейских организаций на вторую половину 1921 года и первую половину 1922 года». 21 апреля 1921 г. на имя Дзержинского была передана выписка из записки Ленина Молотову, в которой он требует включить в план ВЧК:
«1. Ликвидация с-р и усиление надзора.
2. То же меньшевиков.
3. Чистка партии: долой нестойких коммунистов.
4. Чистка Саратова и Самарской губернии.
5. Отряды особого назначения.
6. Курсанты в провинции.
7. Чистка аппарата государственной власти в деревне…»[580]
4 июня 1921 г. Ленину был представлен проект плана, адресованный также и членам Политбюро[581]. Он предусматривал «доликвидацию» партий меньшевиков и эсеров. Тщательно, детально указано, как это будет сделано, намечен график проведения «массовых операций». Речь в нем также идет об операциях против остатков других партий, о мерах борьбы с «черносотенным духовенством», подавлении рабочих и крестьянских волнений, о «чистке» ответственных работников милиции, кооперации, аппарата государственной власти в деревне и аппарата управления экономикой. Даны рекомендации ЦК РКП(б), как подключить к проведению репрессивных мероприятий партийные органы.