Как это могло случиться?
По-видимому, как часто бывает, тут сложилось сразу несколько факторов. Шерман чуть ли не все лето старался обойти противника и вынудить его сражаться. А осторожный командующий силами южан, генерал Джозеф Джонстон, каждый раз от сражения уклонялся, отступал на новую позицию, и вообще всячески тянул время, сохраняя армию. Но это не могло тянуться без конца, сдать Атланту он просто не мог.
Тем временем его действия вызвали сильное недовольство в Ричмонде. Президент КША Джефферсон Дэвис, как он говорил, «отчаялся в том, что генерал Джонстон хоть когда-нибудь станет сражаться…» и сменил его на более агрессивного человека, генерала Худа.
Тот был храбрец – сам Роберт Ли называл его «львом» – но вот «качеств лисицы у него не было совсем…» Как, собственно, и говорил генерал Ли в своем письме к президенту Дэвису – Ли назначение Худа не одобрял. И оказался совершенно прав – тот немедленно перешел в наступление, наделал ошибок, потерял много людей, а Шерман тем временем далеко обошел саму Атланту и повернул на восток, перерезая линии железных дорог, шедших к городу. Генерал Килпатрик тут ему очень пригодился, хоть он и был, по мнению Шермана, дураком. Ну, дурак он был или все-таки не совсем дурак – вопрос дискуссионный.
Но Килпатрик был лихим кавалеристом и в набегах на тылы южан оказался очень полезен.
Войска Шермана медленно двигались по Джорджии, разрушая все на своем пути. Особое внимание уделялось железным дорогам. Поскольку никакой взрывчатки мощнее, чем артиллерийский порох, у армии не было, рельсы ломали способом, который получил название «шермановский галстук» – полотно снималось, шпалы складывались в большие костры, на которых рельсы нагревались до такого состояния, что их можно было гнуть. Ну, их и гнули вокруг стволов деревьев или даже вокруг телеграфных столбов и завязывали иной раз в такие причудливые узлы, какими и вправду было впору вязать галстуки.
Позднее офицеры из инженерного корпуса Шермана придумали способ поэффективней – к двум концам рельса прикручивали что-то вроде огромных гаечных ключей, и рельс в результате изгибался так, что починить его было уже невозможно. «Галстуки Шермана» остановили вокруг Атланты все железнодорожное движение.
Когда последняя дорога, ведущая в Атланту, оказалась перерезанной, генерал Худ решил спасать то, что еще было можно – то есть армию. Солдаты могли двигаться и без железных дорог. Но вагоны со снаряжением пришлось сжечь. 1 сентября южане ушли из Атланты, оставляя за собой пылающий город. 2 сентября туда вошли федеральные войска. Шерман отправил Линкольну, военному министру Стэнтону и генералу Гранту короткую телеграмму с извещением о победе.
4 сентября в Вашингтоне ударил 100-пушечный торжественный салют.
Все сразу же начало выглядеть совершенно по-другому. Когда за месяц до падения Атланты отважный адмирал Фаррагут ворвался в порт Мобил в Алабаме, буквально наплевав на поставленные там мины, особого внимания это событие не привлекло. Теперь же оба события вместе выглядели как комбинированный двойной удар, готовый вот-вот перерезать КША пополам. Фаррагут теперь широкой публикой почитался почти как Нельсон – что же до Шермана, то по сравнению с ним бледнел и Наполеон.
На Юге царило отчаяние. Офицер из армии Роберта Ли писал домой, в Южную Каролину: «…Никогда я не чувствовал себя беспомощным и всегда был готов сражаться, несмотря ни на что. Но сейчас мне кажется, что Господь нас оставил…»
На Севере, конечно же, чувства были прямо противоположными – Господь наконец-то «благословил правое дело…» Не вникая в побуждения Провидения, политики делали из случившегося свои выводы – и одним из них был генерал Макклеллан. Демократическая партия номинировала его своим кандидатом в президенты. Теперь ему следовало ответить на это специальным письмом, принимающим номинацию, – и такое письмо по определению должно было включать в себя заявление о взглядах кандидата на идущую войну.
До Атланты все было понятно – Макклеллан должен был осудить проклятую, бесконечную, заливающую страну реками крови бойню и сообщить, что немедленно после избрания он начнет переговоры о мире.
После Атланты такое заявление было бы очень плохим ходом – и Макклеллан в своем письме убрал абзац об «…ужасной бойне…», а к словам о предложении перемирия присоединил оговорку: «…только в том случае, если Юг примет условие восстановления Союза…»
Тем временем хорошие новости продолжали прибывать: Филип Шеридан начал успешное наступление в долине Шенандоа и 22 сентября нанес поражение южанам и отогнал их на добрую сотню километров. Федеральная армия шла через Виргинию, сжигая все фермы, которые попадались ей на пути. Фиктивный приказ о поджогах, якобы найденный в бумагах убитого Ульриха Дальгрена, теперь стал настоящим и вполне официальным. Грант дал Шеридану инструкции опустошить завоеванную местность так, чтобы она не могла больше давать приюта партизанам, – и приказание было выполнено с большой точностью.
Шеридан распорядился ничего не оставлять даже местным жителям, «…кроме разве что слез…». 7 октября 1864 года в отчете командованию он сообщил, что его люди сожгли 2000 амбаров, полных зерна, больше 70 мельниц, отогнали порядка 4000 тысяч голов крупного рогатого скота и пустили на мясо не менее 3000 овец. Сам Шеридан считал, что это только начало. В его штабе подсчитали, что долина Шенандоа тянется с севера на юг на 92 мили, то есть примерно на 150 километров – и там есть еще достаточно объектов, заслуживающих его внимания.
Генерал полагал, что в его задачу входит сделать так, чтобы «долина не прокормила и сороку…».
Партизаны южан в его тылу делали, что могли, – захваченных в плен офицеров северян они резали на месте, – но питаться им стало действительно нечем, опустошенная местность не могла прокормить конные отряды числом в несколько сот сабель.
18 октября корпус Джубала Эрли попытался напасть на Шеридана врасплох, но в итоге сам оказался совершeнно разбит. Тем временем Грант растянул линию обороны генерала Ли до 50 километров и подошел на десяток километров к Ричмонду. Роберт Ли написал Джефферсону Дэвису, что «необходимо где-то изыскать подкрепления, а иначе КША ждет большая беда…».
Пополнений, конечно, взять было неоткуда, а «…большyю бедy…», о которой говорил Ли, избегая называть беду по имени, на самом деле следовало бы называть «поражением в войне…».
Теперь, после падения Атланты, выборы 1864 года вряд ли принесли бы Югу спасение.
Выборы состоялись, как им было и положено, в начале ноября 1864 года, и самым поразительным для стороннего наблюдателя является то, что они состоялись. В стране, как-никак, шла Гражданская война. Представить себе свободные выборы в России, скажем, в 1920 году, да еще и при том, что оппозиция стояла на платформе «…скорейший мир с белыми…», просто невозможно – это за пределами воображения.
Ну, положим, Россия – случай особый. Пропасть, разделявшая условного «русского мужика» от не менее условного «русского барина», была действительно непреодолимой. Но и в США к 1864 году накопилось немало ожесточения. Партизанская война, которая шла в пограничных районах штата Миссури или в тылу федеральных войск в Теннесси и в Джорджии, велась без всяких правил и влекла за собой весьма жесткие ответные меры. Скажем, военная администрация где-нибудь в Миссури могла арестовать женщин, чьи сыновья, мужья или братья были известны как воюющие сторонники Конфедерации, и засадить их в тюрьму по обвинению в пособничестве мятежникам.
Добрых чувств это не вызывало, и городки в некоторых графствах Канзаса вполне могли стать объектом нападения банд числом в несколько сотен человек, прямо как это случалось при Махно где-нибудь на Украине. И тем не менее, выборы 1864 года все-таки состоялись, и даже прошли довольно честно.
Конечно, правительство по мере сил использовало административный ресурс.
Законодательные ассамблеи тех штатов, где имелось солидное республиканское большинство, провели постановление, по которому солдаты федеральной армии, набранные в этих штатах, получили право на заочное голосование. Штаты вроде Индианы, где имелось большинство партии демократов, этого не сделали – армия рассматривалась как прореспубликанская, и солдатские голоса было желательно исключить.
Так вот, Линкольн лично разослал письма командующим, в которых рекомендовал широко предоставлять отпуска солдатам родом из «проблемных» штатов – например, из той же Индианы. Вообще, были пущены в ход все возможные политические механизмы, какие только можно было измыслить. Например, никакой республиканской партии на национальных выборах не было – а была так называемая «Национальная Партия Союза» – «National Union Party», которая представляла собой как бы коалицию республиканской партии с той частью демократов, которая стояла за Союз и за войну до победы.
Эндрю Джонсон, напарник Линкольна и кандидат в вице-президенты, как раз таких «про-военных демократов» и представлял. Демократы рассматривали это как «циничную попытку расколоть их партию…» – в чем, несомненно, были правы. Но все-таки, надо сказать, партия раскалывалась надвое и без всякой помощи со стороны.
Демократы попытались ответить таким же трюком. Дело тут в том, что и республиканцы раскололись на две фракции – так называемые «радикалы» собирались во что бы то ни стало добиваться не просто полной победы над Югом, а его полного сокрушения, и в качестве механизма такого сокрушения настаивали на предоставлении неграм уже не свободы, а прав гражданства. Демократы в своей предвыборной пропаганде всячески поносили Линкольна, утверждая, что он в число 10 заповедей включил и 11-ю – «Ты не должен поклоняться никому, кроме негра», так что радикалы-республиканцы вроде бы должны были быть им глубоко противны – но тактические соображения оказались важнее принципов. Поскольку республиканцы-радикалы были сильны главным образом на востоке США, а на западе преобладали республиканцы-консерваторы, которые стояли только за одно, за единство Союза, то у демократов была надежда расколоть своих оппонентов по территориальному признаку.