На апрельских Цереалиях никто из адептов в городских торжествах не участвовал — все удалились в предгорья, где из веток принялись строить хижины и шалаши.
XVIII. Началась заключительная стадия последнего этапа разжигания пожара — «мутунотутунии», как окрестил ее Гней Эдий Вардий.
С Цереалий до Палилий, с апрельских ид до шестнадцатого дня до майских календ, пока строили шалаши и хижины, рыли глубокую яму и сооружали над ней широкий деревянный помост — всё было велено делать собственными руками, ни рабами, ни наемными слугами не пользовались, — после работы, за вечерней трапезой, слушали Корнелия Сципиона, который, словно бродячий учитель, переходил от костра к костру и наставлял-разглагольствовал.
Великий Август, вещал Сципион, призывает римлян вернуться к славной и праведной жизни наших любимых предков.
Что для этого требуется? Прежде всего, надобно прекратить лицемерить перед другими и лгать самому себе, войну называя миром, произвол — справедливостью, излишества — благосостоянием, стяжательство — трудолюбием, неравенство — государственным устройством, блуд — браком. Надо подлинными именами назвать вещи. И в первую голову надо понять, что добродетель к нам никогда не вернется, ежели ее движущую силу, первооснову гражданского общества — семью — мы по-прежнему будем создавать, нарушая священные обычаи предков и пренебрегая исконно-римскими богами. Почему едва не погубили Отечество гражданские войны, кровопролитные и богомерзкие? Да потому, что своим вероломным предательством мы оскорбили великого Мутуна, мы в слепоте своей предпочли ему пришлого Марса, отца Ромула-братоубийцы, в честь которого переименовали наш город. Почему мы погрязли в разврате? Не потому ли, что теперь поклоняемся не нашей древней Тутуне, богине естественной и нелицемерной любви, а гречанке, богине-шлюхе, лживой Венере, которая ежедневно, ежечасно с Марсом, богом ненависти и раздоров, наставляет рога своему мужу-труженику, терпеливому и усердному богу Вулкану? Нам этого предательства не простят наши предки, маны и лары, и давно уже перестали прощать, судя по тем бедствиям, которые на нас обрушились и до Юлия Цезаря, и при нем, и после него.
Когда мы это поймем, продолжал измышлять Сципион, мы ужаснемся и устыдимся. И от ужаса прозреем, а стыдом своим начнем очищаться. Мы отречемся от чужеземных лживых богов, Марса, Венеры и Аполлона. Обратив свои виноватые взоры к Мутуну и Тутуне, мы выведем их из мрака ночи на свет дня. Они нас в ответ осветят, вернут нам правдивость, добродетельную естественность, счастье и покой, невозмутимую мудрость и справедливое величие. Поклоняясь нашим исконным богам, мы вернем на землю древнейшего Сатурна и вместе с ним Золотой век, век первозданной любви, равенства и братства всех сословий и состояний. Тогда каждый день будет праздником и весь год — Сатурналиями.
Так ораторствовал Сципион. И адепты ему покорно внимали: почти все — со вниманием, многие — с интересом. А некоторые, особенно молодые, когда Сципион умолкал, нетерпеливо выкрикивали: «Ну, когда же?! Когда, наконец, начнем поклоняться?! Мы на этой проклятой диете уже целый месяц!»
«Сначала надо очиститься от лицемерной любви, — глубокомысленно изрекал Сципион и таинственно прибавлял: — Скоро наступят Палилии…»…
XIX. Палилии наконец наступили. И вот что на них учинили: на деревянном помосте одного за другим принесли в жертву трех быков; первого — Мутуну, второго — Тутуне, а третьего — двум этим богам одновременно. Закладывали соответственно жрец Аполлона Руф Сальвидиен, салий Гай Цезий и Ренит, Осирисов раб. Им прислуживали — подавали жертвенные орудия, удерживали быков — четверо «разноцветных». Гимны для жертвоприношений сочинили Понтик и Федр. Солировали при их исполнении: при первом жертвоприношении — Пилад, при втором — Стефанион, при третьем — Гилас своим чарующим голосом. Резали животных таким образом, чтобы кровь как можно дольше лилась и сочилась из раны. Через щели в помосте кровь капала в яму, и в те места, куда она истекала, по очереди ставились «фециалы» и «фециалки», кровью этой окропляя себе голову, руки и грудь. Всем еще до обряда арвалец Карнулкул объявил, что резать будут, дескать, потомков того самого быка, которого Мать Земля создала в отместку Юпитеру, изгнавшему Сатурна; хотя великан Бриарей быка сокрушил, но тот перед смертью успел порезвиться и оставил потомство.
Юлия в длинных белых одеждах и с золотым венком на голове — не лавровым, а смоковным — Юлия, рассказывал Вардий, уже не на телеге, а на позолоченной колеснице кружила вокруг помоста, на котором убивали быков. А Юл Антоний в жреческой тоге-претексте управлял конями. Похоже, изображали: Юлия — богиню Тутуну, а Юл — фламина ее. Два красных пятна теперь уже не выступали на Юлином лице — лицо было под стать ее одеянию: белым, словно гипсовым, как посмертная маска, и на этой белой нежити особенно ярко выделялись «пронизывающе-зеленые, сверкающе-стеклянные глаза»; Вардий утверждал, что Юлия с помощью притирок и капель наверняка что-то сделала со своим лицом и со своими глазами, потому как сами по себе не могут глаза так истуканно блестеть, а лицо быть таким мертвенно-бледным.
«Гирпины» и «гирпинки» в кровавом окроплении не участвовали. Но, возлежа на траве, издали наблюдали за обрядом. А когда всех быков умертвили и всех перворазрядных, как греки говорят, «причастили мистериям», настала и их очередь, второразрядных: сначала их заставили, парами, мужчина с женщиной, взявшись за руки, прыгать через костры, а после «причащаться» у Сальвидиена, Цезия и Ренита: они тоже парами подходили к одному из жрецов, и тот возливал на них коровье молоко, которое велено было слизывать друг у друга… нет, только с волос и со щек, и ни в коем случае не целоваться!
Воздержание продолжалось. На вечерней трапезе вина не пили. Первостепенным, среди прочих закусок, подали жареные бычьи яйца, второстепенным — вареные коровьи языки. По окончании пиршества мужчины удалились в свои шалаши, женщины — в свои отдельные хижины. Юл и Юлия ночевали в центре праздничного лагеря, но тоже по отдельности — каждый в своем сооружении из дерна, веток и листьев.
Вакханалия, вернее, мутунотутуния, была разрешена и состоялась на Виналиях, на девятый день до майских календ. С утра напившись вина, головы украсив венками из мирта и мяты, адепты устремились на гору, возвышавшуюся над поляной, и там, срывая друг с друга одежды, предались любви — голодной, неразборчивой, ненасытной, тем более плотоядной, что делалось это не в укромных местах, не по одиночке, а свально, всем пьяным скопом, на всеобщем возбуждающем обозрении… Гней Эдий мне достаточно подробно описывал, кто с кем и как сочетался; как на самой вершине горы, на плоском широком камне, устланном александрийским ковром — Вардий несколько раз подчеркнул, что ковер был именно александрийским, — на этом-де камне, со всех сторон окруженная совокупляющимися парами, Юлия отдалась Юлу, то есть богиня Тутуна сопряглась со своим жрецом, ставшим «на это священное время» богом Мутуном… Я эти его описания, с твоего позволения, опущу…
В горах целый день отбезумствовав, ушли из предгорий и спустились на подгородную виллу Тиберия. На территорию виллы никто не вступил, даже Юлия, которой эта вилла принадлежала по праву законной супруги. Нет, велено было адептам из тростника и соломы строить для Юлии дом, точно напротив главного входа на виллу: дескать, так вот и жили в благословенную эпоху, во времена Сатурна, в Золотом веке. Дом этот соорудили за один день и нарекли «дворцом», так как в нем поселилась Юлия-богиня со жрецом своим Юлом, а все остальные разместились в простеньких шалашах, теперь уже не раздельно мужчины и женщины, а теми парами, которые составились в горах, на Виналиях.
Так жили несколько дней.
Отпраздновали Флоралии, встречая Богиню Цветов так, как ее встречают и чествуют в Городе. Было, однако, три отличия: во-первых, богиню именовали не Флорой, а Тутуной; во-вторых, всплески танцев почти всегда оканчивались откровенными любовными игрищами. В-третьих — вовсе неслыханное! По всему периметру лагеря были установлены статуи Августа, мраморные, бронзовые и гипсовые, и пары, предаваясь любви, под ними располагались — так им было предписано Сальвидиеном и Цезием, а Сципионом Корнелием заранее объяснено, что Август-де — прямой потомок Сатурна, и, стало быть, ему надо молиться перед соитием, а после благодарить за восторг, за спасительный мир на земле, за благодатный возврат к святоотеческим нравам.
Так они отмечали Флоралии.
А на следующий день приступили к тому, что Юл Антоний назвал «возрождением Легиона Любви». «Легатом Любви» Юл объявил себя. «Фециалы» были назначены «любовными префектами». Им в подчинение были выделены по два, по три «гирпина», получивших звание «любовных центурионов». А кто «легионеры» у этих начальников? Юл объяснил: надо сформировать третий круг, набрать «камиллов», вербуя всех желающих, без разбора сословий, не скупясь на подарки, как он, Юл Антоний, как прекрасная Юлия, как Пульхр, Сципион и Криспин, Луций Авдасий и Вибий Рабирий одаривали, поили и кормили нынешних «центурионов». Пусть они теперь раскошелятся и привлекут к себе как можно больше подвижников. Из них к началу мая составится «Легион Любви». И этот Легион, под божественным покровительством Мутуна и Тутуны, позволю себе процитировать: «…двинется с холмов на равнину, из добродетельной деревни в порочный город, истребляя лицемерие, устраняя несправедливость, попирая разврат и учреждая блаженные времена Сатурна, помогая великому Августу осуществить его радостную и прекрасную мечту!»
XX. — Ты понял? — тихо спросил меня Эдий Вардий, прерывая рассказ о «мистериях». — Ты понятливый юноша. Должен был догадаться… Так понял или не понял? Всё понял или не всё?
Я замешкался с ответом, соображая, что именно мой собеседник вкладывал в понятие «всё». Но Вардий тут же пришел мне на ПОМОЩЬ:
— Правильно, — так же тихо и теперь уже грустно произнес Гней Эдий. — Острие атаки было направлено как раз против тех богов, которых Август особенно чтил и культ которых стремился сделать центральным. От Венеры вел свой род божественный Юлий и, стало быть, Август, его законный наследник и преемник. И эта их божественная прародительница теперь объявлялась чужестранной захватчицей, потаскухой, родившей от собственного сына, Марса-Градива… да, великого Ромула, основателя нашего великого Города!.. Марс, которому Август долгие годы отстраивал новый форум и сооружал, пожалуй, величайший из римских храмов, — он, грозный и справедливый Марс Мститель, святотатственно именовался завистливым, злобным, кровавым. А солнечный Аполлон, даровавший Риму и миру великую Актийскую победу над египетскими демонами, над азиатскими силами мрака и хаоса, объявлялся самым коварным и лживым, волчьим, мышиным… О том, как чернили Энея и Ромула, величайших наших героев, ты слышал. Но обратил ли внимание на то, что им обоим противопоставлялся Геркулес, якобы прародитель Марка Антония и, стало быть, Юла?