– Он и у вас преподавал? – поинтересовался я. – Я его помню, прекрасный был человек…
– А с каким чувством юмора, – сказал Кричевский живо. – Лицо каменное, ни смешинки в глазах, не сразу и сообразишь, куда запрятал иронию!.. Редкий был человек.
Напряжение испарилось, я мысленно поставил Кричевскому высший балл за начало разговора. Уже у нас взаимная симпатия, оба выделяем этого яркого преподавателя, оба помним с нежностью. А второй, полковник, вообще располагает внешностью, позой, манерами добродушного крестьянина.
Подошла молоденькая шустрая официантка, я заказал кофе, бутерброд с семгой и три кусочка сахара. Она посмотрела иронически, трое мужчин должны сидеть за бутылкой водки, но смолчала, удалилась, эффектно двигая из стороны в стороны широкими ягодицами.
– Так чем вам интересен я? – спросил я, проводив ее взглядом.
– Из России все еще бегут, – сказал Кричевский. – И капиталы вывозят со страшной силой. Остается только поражаться, что в нашей стране все еще столько талантливейших людей… и что еще не развалилась вдрызг. Любая Америка, вывози у нее деньги такими темпами, уже валялась бы нищая в канаве… Мы не можем воспрепятствовать ни тому, ни другому, у нас свободная страна… черт бы побрал эту свободу!.. но стараемся хотя бы защитить своих граждан… когда это удается.
Я спросил очень спокойно:
– А в моем случае… как?
Он торопливо проглотил последний кус бутерброда, явно в самом деле проголодался, и вряд ли только для того, чтобы произвести на меня впечатление, я слишком крохотная мошка в этом мире, а особенно – с точки зрения всяких спецслужб.
– В вашем доме, – сообщил он, – под видом благоустройства были установлены дополнительные средства наблюдения и защиты.
– Ого! – сказал я.
– Удивлены?
– Еще как!
– Это все в рамках программы защиты особо ценных граждан.
Я откинулся на спинку кресла, рассматривал его внимательно. Начинается сложная игра, что сведется к примитивнейшему торгу. Но чтобы торг не выглядел торгом, мы же интеллигентные люди, надо его облагородить, замаскировать или подать как нечто другое.
– Это комплимент?
– У нас нет денег, – сказал он невесело, – для таких комплиментов. Вам в самом деле грозила опасность.
– А теперь?
– Практически… нет, – ответил он с заминкой. – Я не хочу давать стопроцентную гарантию, но тот канал мы перекрыли… Исполнителей пока что не нашли, однако подобное теперь исключено. Но, вы же знаете, безопасная жизнь разве что у слесаря или даже бомжа… да и тех могут забить просто для забавы, мир жесток. А вы – человек ценный, очень ценный. Увы, мы на вас только теперь обратили внимание…
Полковник скептически хмыкнул. Кричевский бросил на него быстрый взгляд, поморщился, сказал извиняющимся голосом:
– Да и то, стыдно признаться, лишь после того, как перехватили информацию от зарубежных секретных служб.
– Вы всерьез?
– Абсолютно, – заверил он, полагая, что для меня это новость. – Созданы целые отделы, которым поручено разрабатывать вашу кандидатуру.
– Ух ты!
Возможно, я сказал чересчур иронически, ибо он на миг запнулся, взглянул остро, но тут же упрятал стальной блеск клинка под полой незримого плаща.
– Вот вам и ух. Я же говорю, мы всегда опаздываем.
Ищенко сказал негромко:
– Не преувеличивай, Владислав. Не всегда, еще как не всегда.
– Но в этом случае опоздали. Очень сильно. Владимир Юрьевич, вы написали роман, который в корне изменил общественное мнение целого региона и позволил проложить нефтепровод по невероятно короткому пути… А другим своим романом всколыхнули Среднюю Азию.
Я запротестовал:
– Не слишком многое приписываете?
Появилась официантка, мы замолчали, она поставила передо мной чашку с кофе, молодец, догадалась сделать очень крепкий, явно ориентировалась по трем кусочкам сахара, поставила блюдечко с бутербродом.
– Спасибо, – сказал я.
Кричевский дождался, пока отойдет, взглянул на Ищенко, тот развел руками. Кричевский улыбнулся.
– Я бы тоже решил, что приписываем много. Но я озвучиваю мнение вот этого товарища. Когда я сказал, что еду на встречу с вами, он напросился со мной хотя бы шофером. Для него тот нефтепровод – больное место. Он там сидел в окопах, выдерживал натиск… И когда вдруг враги стали друзьями, а воинствующие группировки предложили сотрудничество, для него это было громом с ясного неба.
– Но это случилось в одном-единственном районе! – возразил я.
– Да, но в остальных… гм… сопротивление пошло на убыль. Началось почти русское: «а что делать», «а кто виноват», а это, сами понимаете, уже поражение. Мой друг именно тогда о вас услышал. И полагает ваш эквивалент в две воздушно-десантные дивизии.
Полковник покачал головой.
– Не бреши. Это я сказал тогда, когда вылез из окопов. А потом, разобравшись, я оценил товарища Факельного, как крупный завод оборонного значения, который бесперебойно производит атомные подлодки, крылатые ракеты с ядерными зарядами, ракеты стратегического назначения… опять же, сразу с термоядерной начинкой.
– Да? Но тогда, помнишь, когда мы влипли в Персидском заливе, он пришел, как могучий авианосец! Это был удар… Прямо какая-то Илиада. Их же сдунуло, рассеяло, они бежали! Мы захватили столько оружия… Вас тогда еще сравнивали с Гераклом, тот тоже вроде в этих местах завалил огромную многоглавую гидру.
Я жмурился, как кот на большой толстой рыбе, которого сверху еще солнышко обласкало. Да, была пара хулиганских романов, я их так назвал, да и общественность так оценила, но в том регионе, где идеям придается значение такое же важное, как жратве и шмоткам в России, они произвели впечатление взорвавшейся бомбы.
– Да, – ответил я наконец, – да, было… Но тогда сложилась такая ситуация… Да и настроение у меня как раз… Не помню, то ли сосед-среднеазиат насрал в лифте, то ли его дети расписали стены подъезда бранью… но я выстрелил по всем этим… Чтоб одним снарядом. Стрельба, что называется, по квадратам. Когда сметают и правых, и виноватых.
Полковник широко улыбался.
– Это был великолепнейший выстрел!.. Ковровая бомбежка не смогла бы сделать такое!
Я развел руками.
– Теперь я подобного не делаю даже в раздражении.
– А в злости? – спросил Ищенко.
– Даже в ярости, – ответил я честно.
Ищенко всматривался в меня, словно просвечивал, потом обмяк и откинулся к спинке кресла. Я его не убедил, вижу, такого так просто не проведешь, но он должен ощутить мою искренность… которая неподдельная.
Кричевский спросил быстро:
– А как воюете теперь?.. Простите, заранее говорю, что не поверю, будто ушли с поля боя.
– А я на него и не заходил, – ответил я так же искренне. – У вас устарелые термины. Даже баллистические ракеты можно запускать из дальних бункеров, не видя ни противника, ни поля боя, а только цели в виде кружков на географической карте. А уж война методами инфистов…
– Инфистов, – повторил Кричевский. Он кивнул, в голосе прозвучало удовлетворение. – Вот мы и добрались до сути. Владимир Юрьевич, нам известно, что некоторые заказы правительства вы все-таки выполняли…
– Чепуха, – ответил я.
– У нас данные…
– Неверные.
– По крайней мере дважды выполняли, – сказал он спокойно. – Первый раз, когда на Северном Кавказе возникла новая ветвь ислама, ходжисты… Перед этими радикалами даже ваххабиты показались политкорректными демократами из окружения Старохатской. Но молодежь к ним потянулась. К счастью, на этот раз правительство сразу оценило опасность… ну, не само правительство, там в то время работал Мельник… жаль, очень недолго. Мельник посоветовал двинуть туда войска, а сам тут же обратился к вам. Так было? Вы в короткий срок создали произведение, что на глубоком эмоциональном уровне разрушило их стойкость и уверенность. А до этого ходжисты успели нанести ряд поражений правительственным войскам, они смеялись над пропагандой, довольно хилой и никчемной… Но вам удалось.
Я отмахнулся.
– При чем здесь правительство? Даже Мельник? Я не работал на правительство. И не собираюсь. Просто в том случае наши интересы совпали. Я счел, что ходжисты… ну, неправы. Ваххабиты, моджахеды – в какой-то мере правы, но не ходжисты. Конечно, то было не мое дело, вмешиваться не собирался, но когда Мельник явился и выложил на стол пухлый бумажник, очень пухлый, надо сказать, я не заколебался.
Полковник задвигался в кресле, глаза стрельнули по сторонам, сказал негромко:
– У нас бумажники тоже не тощие.
Я покачал головой.
– Я же сказал, в том случае мои интересы и интересы правительства совпадали. И хотя ему, правительству, до фени мнение такой мошки, как я, но, как видите, это хорошо, когда есть поддержка в народе. Во мне, то есть.
Кричевский молчал, заглядывал на дно стакана с остатками кофе. Ищенко стиснул челюсти, побагровел, под кожей напряглись рифленые желваки, глаза сузились. После глубокого выдоха он перевел дыхание и сказал почти задумчиво:
– Так на какой же козе к вам подъехать? Может быть, вам не чуждо понятие патриотизма?
– Не чуждо, – согласился я. – Однако я сам определяю его рамки.
– Что, они совсем узкие?
– Это смотря под каким углом рассматривать.
– Гм, – сказал он замедленно, – второй случай с правительством был еще интереснее… Правда, в нем тоже просматривается ваш личный интерес, ваши пристрастия.
– Вы говорите о… том незначительном случае с танкером?
Ищенко кивнул, а Кричевский задумчиво улыбнулся.
– Не такой, – проговорил он, – уж он незначительный. Кроме того, были и другие отголоски того выстрела, осколки от ваших снарядов летят далеко и бьют сильно. Даже теперь все еще летят и все еще бьют! Никакое другое оружие так не действует. Так на чем вас поймать?.. Я говорю с вами очень откровенно и очень трезво. Вы нам нужны. Очень! Но в то же время я понимаю, что принудить вас не сможем. Принудить можно выкопать канаву или нарубить дров, можно даже принуждением или шантажом завербовать шпиона, заставить работать на себя главу чужого правительства… но вот только творческого человека, чувствую, принудить невозможно. Он выдаст требуемый роман, картину, песню, симфонию… вроде бы все сделано, но в произведении не будет того огня, который ожидали, а… а придраться невозможно! Работа сделана. Так что мы хотим, как видите, чтобы вы работали с нами добровольно.