Но только о самом гиганте, что пошел ломиться через лес из обжитого литературного мирка, можно наслушаться столько дряни и презрительных отзывов, что надо иметь дьявольское самомнение, чтобы пренебречь мнением всего литературного мира.
В моем же случае – всего мира. Не только литературного. Так что пусть умоются со своим презрением.
– Хороший бифштекс, – сказал я официанту. – Потом стакан крепкого кофе. Не чашку, а именно стакан.
– Будет сделано. Что будете пить?
– Кофе, – отрезал я.
Он исчез, я хмуро обвел взглядом зал. Раньше не было этой модной притемненности, что на самом деле всего лишь та же экономия на электричестве. Раньше горели все люстры, зал был залит светом, ощущение приподнятости не покидало с момента, как переступал порог.
Бифштекс превосходен, нежнейший, прекрасное мясо, мой желудок радостно хватал куски, даже подпрыгивал, чтобы поймать на лету, а когда я закончил и принялся за кофе, еще и спросил с надеждой: а может быть, повторишь?
В дверях показался Коваленко, крупный, розовощекий, пышущий здоровьем. Его бы на рекламные плакаты, продажи бы сразу увеличились, что бы ни рекламировал: рыбий жир, масло, кукурузу, дубленки, кирзовые сапоги…
Улыбаясь, пошел ко мне с протянутой рукой.
– Владимир Юрьевич!.. Простите, я опоздал!.. Надеюсь, не очень сильно?
– Это я раньше, – успокоил я. – Еще целых три минуты в запасе.
Он сел напротив, широко и открыто улыбнулся:
– Фу, от сердца отлегло. Ненавижу опаздывать. И самих опоздунов не люблю.
Официант выслушал его с большим удовольствием, чем меня, Коваленко только холодную закуску назаказывал на троих, плюс – охлажденное коллекционное вино, название я не расслышал, но вижу, что киношники наконец-то зажили.
От стола, где трое, к Коваленко искательно присматривался тот, у которого оказались три квартиры, а когда перехватил брошенный им вскользь взгляд, торопливо поднял рюмку и поклонился. Улыбка сладенькая, но следом бросил на меня взгляд, полный ненависти.
– Как вам здесь? – поинтересовался Коваленко.
– Грустно.
– И мне, – согласился он. – Раньше было веселее, праздничнее.
– Не для нас, – заметил я.
Он усмехнулся, кивнул.
– Да, мы довольствовались чашечкой кофе в буфете. Здесь гуляла партийная знать.
– Точнее, лауреаты, – сказал я.
– Они же и партократы, – возразил он. – А что раньше: курица или яйцо, спорить не берусь! Я их не любил за партбюрократию. И еще, конечно, кто спорит, что они каждый вечер шикарно ужинали в ресторане, а мы с тобой на бутерброд к кофе наскрести не могли…
– Но сейчас, – заметил я, – дела твои идут неплохо.
– Да и твои, – отпарировал он. – Я видел рейтинг! Верхняя десятка зарабатывает хорошо даже в России.
Официант снова подлетел к Коваленко, как на крыльях, уже с вопросом, что на горячее. Я с улыбкой наблюдал, как Коваленко священнодействует, заказывая из длинного меню компоненты обеда, словно составлял мощное снадобье для воскрешения Иисуса Христа. Официант тоже млел от счастья, есть шанс показать и кухню во всей красе, и свое умение подсказать, какие ингредиенты с какими соединить.
Я перехватил брошенный в мою сторону насмешливый взгляд: мол, учитесь!.. А мне по фигу, ответил я взглядом. Я все жру. Без штучек.
Как принято в России, сперва выпили за встречу, за будущий успех, потом некоторое время стучали ножами и вилками молча. Я уничтожал второй сочный бифштекс, Коваленко – нечто сложное, что пахло и мясом, и рыбой, и креветками, но сверху виднелись маслины, ломтики лимона и чего-то ну совсем странного.
Когда выпили по третьему бокалу, Коваленко сказал с улыбкой:
– Видел, видел, как поступила в продажу допечатка вашего видеоромана «Серый рассвет». Народ так и ломанулся к прилавку, едва объявили… Я не думал, что даже старые вещи уходят со свистом. Но как вы относитесь к этому новому делу?
– Новому?
– Ну да. Вы же начинали с бумажных книг?
– Верно.
– Издали книг двадцать, так?
– Двадцать пять, – уточнил я скромно. – Но последние пять были уже в формате импа.
Он пригубил вино, смеющиеся глаза остро взглянули поверх края бокала.
– И как вам? Старый текстовый формат был проще, понятнее.
– Чем?
– Ну, хотя бы многозначностью. Вы же сами говорили, что при чтении текста происходит колоссальная перекодировка в мозгу. Глаз видит только значки, а вы видим картины. Причем – разные. Вот четыре буквы «стол», но я вижу огромный массивный канцелярский стол с массивными тумбами, вы – изящный компьютерный, а официант – обеденный, с шалашиками салфеток… А с образами персонажей так и вовсе простор! Читатель додумывает сам очень многое.
Я сказал с некоторым раздражением:
– Я?.. Я счастлив! Да, я счастлив, что этим бумажным книгам пришла хана!.. Капут, звиздец, копыта кверху и хвост набок. Осточертело объяснять, оправдываться, уверять, что меня не так поняли, что я не то хотел сказать, тыкать пальцем в текст и говорить, что здесь же вот написано, что ж вы так?.. А мне в ответ тычут в те же буковки и нагло так мне отвечают, что они-де поняли вот так!.
Он хорошо и вкусно расхохотался.
– И что не так? Это значитца, произведение многозначное. Неординарное даже. Чего еще?
– Да мне охренела такая многозначность, когда понимают не так! Я хочу, чтобы меня понимали так, как я задумал, как сделал!.. А каждый ублюдок толкует мои книги, как ему хочется. Один видит разгул насилия, другой нашел патриотические струны, третий увидел призыв бросить все и бежать в Африку спасать пингвинов!.. Ну где у меня пингвины, где?.. Так нет же, этот идиот разразился статьей, где меня долбает именно за пингвинов!. А сотни других идиотов, что не читают мои книги, но читают «Обозрение», поверят, что у меня такая херня, и будут говорить, о, этот Владимир Факельный? Который призывает бросить все и бежать в Африку спасать пингвинов?.. Нет, несерьезный автор. Я таких не читаю.
Он тонко улыбнулся.
– Владимир Юрьевич, но ведь и ваши видеороманы ценят как раз за многозначность! Помню, я прочел одно, жена – другое, сын – третье. Потом давал читать сотрудникам. Каждый, представьте себе, увидел свое!
Я отмахнулся.
– Ту многозначность я запрограммировал сам. И сам до конца проработал все линии развития. И все хлесткие концовки придумал сам, сам нарисовал все-все, вплоть до прилипшего листика на сапоге в финале. Так что не надо мне о ложной многозначности!
– Гм… А мне уши прожужжали… Я еще подумал, что придется выбирать только одну линию, а это непросто. Что вы думаете по этому поводу?
Я пожал плечами.
– Я не киношник. Все лезут с советами, как писать роман, так что поостерегусь советовать, как снимать кино. Одно бесспорно: в схватке с книгами нового поколения кино явно проигрывает..
– Вы уверены?
– Факты…
Он в задумчивости потягивал вино, словно это был виноградный сок.
– У кино есть особенности, которых не будет у книг. Во-первых – широкий экран, во-вторых – множество народа в зале… Уже это создает некую атмосферу. Видеокнигу можно смотреть-читать с экрана ноутбука или пальмика, лежа без штанов в постели или сидя на унитазе, что, согласитесь, снижает особую атмосферу приобщения к искусству… А у нас ваш роман будут смотреть в кинозалах, все прилично одетые, почти все чувствуют некое единство… Да, теперь посещающие кинотеатры – уже отдельный тип людей. Это раньше, когда не было телевидения и видеомагов, в кино ходили все! Теперь все разделились… Ходящие в кино стали чем-то вроде собачников. Те тоже отдельная социальная или психологическая категория, основанная на общности взглядов и вкусов. И даже уровня жизни… Словом, ваш роман будет ориентирован именно на такой слой населения. Вы об этом не думали?
– Для меня это ново, – признался я. – Надо об этом подумать.
– Но в принципе мы договорились?
– Да, – сказал я. – Но только сценарий пишите сами, все остальное делаете тоже сами. От меня только авторские права. Обещаю не досаждать придирками… но и от меня не ждите помощи. У меня своих дел выше крыши. Да и не уверен, если честно, что сумеете достать необходимую сумму. Ко мне уже столько раз обращались с предложениями снять фильм по моим книгам!
– И как?
– Даже сценарии уже делали!.. Но денег всегда не оказывалось.
– У нас будут, – пообещал он. Посмотрел на меня хитрым глазом, расхохотался. – Дело в том… гм… что я сам распорядитель одного киношного фонда!
Гости попросили свозить их в Крылатское. Я подумал, что там открылся новый вещевой рынок, но на этот раз однокашнику восхотелось смотреть соревнования. Я не сразу вспомнил, чем же он увлекался: греблей или велоспортом, и то и другое в Крылатском, а спросить неловко.
Доверился интуиции, привел на гребные соревнования. Приятель в восторге, мы с его женой скучали. Она думала о магазинах, которые успела бы за это время, я – о своей Главной Книге, изо дня в день откладывается, тормозится из-за этих мелочей быта, черт бы его побрал, надо и с этим что-то делать…
Руки сами вытащили из нагрудного кармана пальмбук. Крохотный экранчик засветился, и тут этот чертов болельщик сразу забыл о соревнованиях, повернулся ко мне всем телом, в глазах азарт:
– В тетриквест играешь?.. Что, не играл?.. Ну и дикие в Москве люди!
Я успел убрать с экрана текст до того, как он заглянул, промямлил:
– Да я, собственно… в другие игры…
– Какие?
– Другие, – жалко сказал я. – И жанр, и масштабы иные…
– А-а-а, – сказал он понимающе, – это рэпэгэ, что ли?..
– Не совсем, – ответил я, – скорее… ну, даже термина такого еще нет…
Он почесал в затылке.
– Черт, как техника быстро шагает!.. Уже вспотел, догоняя. Как думаешь, скоро остановится? Или хотя бы притормозит?
– Нет, – ответил я с полной уверенностью, – но свернет – это точно.
Он не понял, конечно, почему я отвечаю с железобетонной уверенностью, от канала раздались вопли, крики, звуки труб на трибунах, он повернулся и тоже начал свисте