— О нет… Нет, — сказал он, примирительно выставляя вперёд ладони. — Плохо же ты обо мне думаешь, если решила, что я пришёл, чтобы приставать к тебе. Я лишь хотел пожелать спокойной ночи и сладких снов, моя дорогая.
— И вам желаю того же, ваше превосходительство, — торопливо ответила я, давая понять, что пускать его к себе в постель не собираюсь. Ещё не хватало!
Октавиан отошёл ещё на шаг, откровенно любуясь мной.
— Столь очаровательное дитя, — проговорил он. — Даже жаль…
Оборвав себя на полуслове и не соизволив объяснить мне, чего же ему жаль, он нагнул в поклоне блестящую голову и покинул комнату. Шорох длинных пол его красного кафтана, стремительные мягкие шаги — и я осталась одна.
Да, вы верно поняли: я не всегда была такой жуткой, какой меня впервые увидела Аврора — тогда ещё Лёля. В моей жизни было не так много зеркал, и мой настоящий облик уже почти стёрся из памяти. Смутно, как отражение в запотевшем стекле, всплывает лишь миловидное личико с высокими монгольскими скулами и раскосыми тёмными глазами, обрамлённое чёрным гладким шёлком волос. «Цветок Азии» — так назвал меня Октавиан. Не стану спорить, может быть, и я правда была когда-то красива, но я этого почти не помню. Как я уже сказала, я не имела привычки любоваться собою в зеркале — очевидно, потому что по бедности не имела сего предмета, а глядясь в воду, можно составить о своей внешности лишь приблизительное представление.
«Спи, малышка, баю-бай,
Поскорее засыпай…»
* * *
Я могла бы сказать, что мой палец вдавил кнопку дверного звонка, но это было бы неправдой: я не любила ходить через двери. Как и сидеть на стульях. Можете считать это моим пунктиком.
Как и Лёле, ему тоже было жарко, и это ускорило нашу встречу. Вот именно, окно.
Когда я спустилась с подоконника, он ещё не подозревал, что его судный день настал. Кухню озарял свет из холодильника, а из-за дверцы торчал зад, обтянутый тренировочными штанами. Если вы думаете, что маньяки каждую ночь (или день, у кого как) рыщут в поисках жертвы, то ошибаетесь. Нет. Далеко не каждую.
Вот и наш маньяк сегодня вечером был дома и собирался выпить пива. В комнате работал телевизор. Да, маньяки тоже пьют пиво и смотрят телевизор. Почему бы нет?
Вынырнув из холодильника с очередной банкой в одной руке и упаковкой каких-то морепродуктов в другой, он увидел меня и застыл. Вы хотите знать, как его звали? А зачем вам его имя? Я не помню, честно. Да если бы и помнила, то не стала бы называть. К чему ему теперь слава? Впрочем, чтобы не повторять всё время «он», назовём его условно Васей.
Пряди редких засаленных волос прилипли к его блестящему от пота лбу, подбородок потемнел от щетины, а глаза напоминали два куска холодца — такие же мёртвые и студенистые, только вместо мясных волокон в них застыли отнятые им жизни. Вот так он и жил — со студнем из жизней в глазах. Каждый день Вася смотрел ими на людей, но люди ничего не видели и не знали, кто едет рядом с ними в автобусе и вежливо передаёт деньги на билет, стоит следом в очереди в кассу в супермаркете или улыбается, глядя на очаровательного пухлого младенчика («Сколько ему? Ух ты, уже восемь месяцев! Скоро ходить начнёт!»). Вася был как все, со среднестатистическим лицом, фигурой и одеждой. И это делало его невидимкой.
Он не отличался мощным телосложением, да ему это было и не нужно: он выбирал жертв гораздо слабее себя — таких, как сестра Лёли. Он весил семьдесят пять килограммов, а она — сорок пять. Впрочем, дело в конечном счёте, конечно, не в весе: когда мы с Васей стояли лицом к лицу на кухне, разница была что-то около двадцати пяти килограммов в его пользу, но это не дало ему никаких преимуществ. Исход нашей встречи вам известен.
Нож был тупой, увы. Видимо, Вася не имел привычки поддерживать кухонную утварь в рабочем состоянии — точить, время от времени покупать новую и так далее. Этим ножом нельзя было толком даже селёдке голову отрезать, не то что человеку. Ни пилы, ни топора в хозяйстве у этого товарища не нашлось — ну, не любил он, видно, режущие предметы, отдавая предпочтение тупым и тяжёлым. Но прежде чем испытать на себе отвратительное качество собственного кухонного инвентаря, Вася оценил отличное качество моих кулаков, а также зубов. Когда костяшки моих пальцев встретились с его глазницей, раздался характерный хруст: треснули лицевые кости. От удара Вася отлетел, стукнулся затылком о дверцу холодильника, сполз на пол и затих.
Неужели он был такой хлипкий, что с одного удара из него дух вылетел вон? Жаль, а я-то намеревалась покуражиться!.. Присев на корточки, я всматриваясь в его лицо. Нет, мерзавец был ещё жив, просто без сознания. Ну, значит, веселье должно было состояться. За неимением других инструментов прихватив с собой уже упомянутый нож, я взвалила бесчувственное тело на плечи и вылетела в окно, под начинавшийся дождь.
Лёжа под дождиком на подстилке из прошлогодней хвои, Вася вскоре очнулся: свежий воздух, видно, подействовал. Очухавшись, он тут же начал задавать вопросы:
— Кто вы?.. Что вам от меня надо?.. Где мы вообще?
Синяк у него уже расплылся на пол-лица. Держась за пострадавшую сторону физиономии, Вася тихонько постанывал и раскачивался из стороны в сторону. Вместо ответа я подняла его на ноги и угостила кулаком ещё раз — в нос. Удар был не таким сильным, как первый, и Вася не потерял сознание, но на ногах не устоял — снова растянулся на хвое.
— Какого хрена? Что происходит? — всхлипывал он, размазывая кровавые сопли по лицу.
— Пришла пора платить по счетам, — сказала я.
Не думайте, что он не сопротивлялся. Рыпался, и ещё как — жить страсть как хотелось. Вот только потягаться со мной он не мог, силёнок не хватало, хоть и весу в нём было на двадцать пять кило больше, чем во мне. Но, как я уже говорила, дело не в весовой категории: человеку против хищника не устоять, это аксиома. Всё кончилось судорожным подёргиванием конечностей и отвратительной вонью: Вася обделался. Тапочки слетели с его ног, хвоя прилипла к штанам, а пальцы скрючились. Мои зубы вонзились ему в глотку, и он захрипел. Через миг хрипеть ему было уже нечем: я выплюнула его гортань на землю.
Нож никуда не годился, но я всё-таки кое-как отпилила им голову Васи. Вернее, наполовину отпилила, наполовину оторвала. Вы говорите, могла бы и отгрызть, коль зубы оказались лучше ножа? Может, и могла бы, да только кровь его с некоторым содержанием алкоголя была не слишком приятна на вкус. Когда я выгрызала ему гортань, её струйки протекли мне в горло, вызвав спазмы тошноты… Нет, зубами я однозначно делать это не буду, решила я.
Если вы сейчас что-то жевали — приношу свои извинения за испорченный аппетит. Я не смакую жестокость, просто рассказываю, как всё было.
Ну, а дальше вы знаете. Лёля увидела смерть своей сестры его глазами, когда я приложила её руку к отрезанной Васиной голове. У девочки действительно были способности, нужно было их только открыть, подтолкнуть, что ли. Она, ещё будучи человеком, уже была обречена…
Нет. «Обречена» — не то слово. Ей было СУЖДЕНО стать их лидером. Авророй. Великим Магистром.
Хотя, может, и обречена тоже. Неоднозначно это всё…
Почему я сказала «их лидером», а не «нашим»? Так ведь теперь я кошка, верно?
«Спи, малышка, баю-бай,
Поскорее засыпай…»
* * *
Сияющая дева стояла на древних развалинах, поросших травой. Складки её белых одежд туманом струились на каменный постамент под её ногами, просачиваясь в щели, а волосы живым плащом окутывали фигуру. За спиной виднелись две едва различимые, призрачные пары белых крыльев.
«То есть… всего этого кошмара не было?» — удивлённо спросила я.
Она обратила на меня перламутровый взгляд из-под ресниц, словно покрытых мерцающей пыльцой.
«Смотря что ты называешь кошмаром».
Ну разумеется, я имела в виду этот проклятый испытательный напиток. Я думала, что у меня кишки взорвутся! Октавиан, будь он трижды, нет, четырежды неладен, подносил его мне, словно это был нектар… Хорошее пойло, нечего сказать! Ощущения были такие, словно кто-то пускал фейерверки у меня в животе: нутро жгло невыносимо, а потом… Потом я перестала что-либо чувствовать и очнулась здесь, в этом удивительном месте.
Кстати, что это было за место? Горы… Зелёные склоны, извилистая древняя дорога. Закутанные в облака вершины. Какие-то развалины. Старые камни. Взгляд девы плыл, перламутрово переливаясь, по этим загадочно молчащим вершинам.
«Там, в Цитадели, сто семьдесят семь жуков ждут своих достойных, — проговорила она. — Жаль, ты не будешь одною из них».
Я в немом изумлении слушала её, зачарованная переливами её взгляда, ничегошеньки не понимая и стараясь уследить, не упадёт ли крошка искрящейся пудры с её неимоверно длинных ресниц. Какие жуки? Какие достойные? И почему я не буду одной из них? Хоть и непонятно, но обидно…
«У тебя другая стезя, — ответила дева на мои удручённые мысли. — Не менее важная. Ты должна найти мою наследницу, которая придёт в этот мир и перевернёт его… Сложность в том, что она родится среди людей, а не среди хищников, но ты почувствуешь её. Ты, имеющая, как и она, белые крылья, узнаешь её из тысяч. Отныне твоя единственная задача — найти её и привести из мира людей в мир хищников, а всё остальное — забудь».
Она сказала «забудь». Наверно, с этого момента и начались мои нелады с памятью. Я действительно забыла всё…
Мы долго сидели в этом дивном месте, и дева с перламутровым взглядом поведала мне ещё много вещей. Я слушала её с чувством, близким к экстазу… Да, с трепетом, с окрыляющим восторгом, и её слова журчали сквозь меня, оставаясь почти не понятыми, но при этом что-то делая со мной… Изменяя меня. Что она творила со мной? Не знаю. Она говорила как будто и не со мной вовсе, а с какой-то частью моей души, глубоко запрятанной и никогда раньше не подававшей голоса. И эта часть, в отличие от остального моего «я», кажется, понимала эту журчащую речь. Мне даже представлялось, как она согласно кивала головой… Хотя какая могла быть голова у души — а тем более, у её части? Но он