4. Machiavelli, by Miles J.Unger, Simon & Shuster, 2011, page 250.
5. Благодаря скрещению династических линий Карл получил в наследство огромные территории в Западной, Южной и Центральной Европе, доныне никогда не объединявшиеся: а) от отца, Филиппа: Брабант, Голландия, Зеландия, Бургундия, Франш-Конте и прочее; б) от матери, Хуаны Безумной: Кастилия, Леон, Гранада, Канары, Сеута и Вест-Индия; в) от деда по материнской линии, Фердинанда II Арагонского: Арагон, Ломбардия, Балеарские острова, Сардиния, Сицилия, Неаполь, Морея и Руссильон; г) от деда по отцовской линии, Максимилиана I: корона Императора Священной Римской империи, Австрия, Штирия, Венгрия, Богемия, Моравия, Силезия, Передняя Австрия, Тироль, Истрия и прочее.
«Государь» Макиавелли, прочитанный как самиздат...
I
Чтобы не томить читателя, сразу скажем, что из попытки Макиавелли обратить на себя благосклонное внимание Медичи своим «Государем» ничего не вышло – они его так и оставили в забвении. Другое дело, что написанный им текст уже через год-два стал ходить по рукам, хотя и не был напечатан. Ну, итальянцы того времени – те, что принадлежали к «политическому классу» – были люди очень и очень грамотные, так что «Государь» получил хождение в рукописных копиях. Но мы сейчас на время прервем наше повествование о Никколо Макиавелли и поговорим о его наиболее знаменитом труде, которому была в конце концов суждена громкая известность. Что, собственно, вызвало такой большой интерес к книге, который, кстати, не угас и поныне?
Есть такой английский анекдот: школьник после первого просмотра «Гамлета» говорит о пьесе:
«Подумаешь! Cкучно, непонятно и ничего нового – просто набор старых цитат».
Сошлюсь на собственный опыт: примерно такое же впечатление было и у меня, когда в далекой юности я в первый раз прочел «Государя». Ну, что сказать? С годами впечатление менялось, и сейчас, пожалуй, мы можем попробовать посмотреть на книгу Макиавелли так, как она читалась впервые, и читалась людьми, «осведомленными об обстоятельствах».
У них она вызывала совершенно другую реакцию.
Конечно, аромат запретного плода очень способствовал интересу к книге. Людьми почтенными и благонамеренными она рассматривалась как «манускрипт, полный зла, внушенный самим дьяволом», в котором автор – и его устами как бы и сам Сатана – советует некоему абстрактному государю, как ему завоевывать и удерживать власть посредством лжи, жадности, жестокости и обмана, цинично используя религию и фальшивые добродетели как инструмент – и все это для того, чтобы удерживать население в покорности его воле.
Была и другая, довольно экзотическая интерпретация текста: утверждалось, что автор книги – тайный республиканец, цель которого состоит в том, чтобы раскрыть глаза народу на сущность власти государей и тем подорвать их могущество. Она, правда, возникла не сразу и распространение получила намного позднее, лет эдак через 200—250.
Однако мало кто держался такой точки зрения – и при жизни Никколо, и много лет потом, уже после его смерти. B основном Макиавелли рассматривался и рассматривается и сейчас как «мастер зла» – без всяких шуток.
Но начнем по порядку, прямо со вступления: книга посвящается Лоренцо ди Пьеро дe Медичи, сынy покойного Пьеро Медичи, племяннику папы римского Льва Х [1], а также и племяннику Джулиано II.
Таким образом, адресат – представитель четвертого поколения рода Медичи, если считать от Козимо.
Макиавелли вообще-то думал сперва поднести свой труд Джулиано II, но тот уехал в Рим, и Флоренция перешла под управление молодого Лоренцо.
В принципе – это прошение о милости:
«Пусть же ваша светлость примет сей скромный дар с тем чувством, какое движет мною; если вы соизволите внимательно прочитать и обдумать мой труд, вы ощутите, сколь безгранично я желаю вашей светлости того величия, которое сулят вам судьба и ваши достоинства. И если с той вершины, куда вознесена ваша светлость, взор ваш когда-либо обратится на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоянные удары судьбы...»
С другой стороны, прошение написано в довольно независимом тоне – предлагается не столько «униженный дар, недостойный высоких достоинств покровителя», что было стандартной формулой того времени [2], сколько нечто другое: «вознамерившись засвидетельствовать мою преданность вашей светлости, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших».
То есть предлагается «многолетний опыт в делах настоящих и в непрестаннoм изучении дел минувших» – все это в сумме звучит скорее как «заявление о приеме на работу», делаемое мастером своего дела.
И даже не без гордости сообщается и подчеркивается, что автор сознает свое невысокое социальное положение. Hо считает его скорее плюсом, чем минусом:«желал бы также, чтобы не сочли дерзостью то, что человек низкого и ничтожного звания берется обсуждать и направлять действия государей. Как художнику, когда он рисует пейзаж, надо спуститься в долину, чтобы охватить взглядом холмы и горы, и подняться в гору, чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу».
Структуру книги пока отложим в сторону – о ней есть смысл поговорить отдельно, – а покуда обратимся к самой работе. Она вызывала шок. Начнем с того, что ее автор, Никколо Макиавелли, противоречил всему, чему до него учили другие авторы, писавшие сочинения на подобные темы. Все они в полном согласии друг с другом твердили, что государю надлежит «следовать стезе добродетели» – он как правитель должен быть справедлив, тверд и умерен, а как государь милосерден, щедр, честен и верен своему слову.
«Отнюдь нет», – отвечает им Макиавелли. – «Все зависит от обстоятельств».
Он говорит читателю, что свои советы основывает не на пустой теории, а на реальности и на примере не воображаемых государств, а самых настоящих республик и королевств.
И дальше он начинает систематически, кирпич за кирпичом, разносить стену, веками стоявшую вроде бы незыблемо.
II
Про стену, стоявшую веками – это вовсе не преувеличение. Можно даже сказать – тысячелетиями, если начинать от Платона. Toго интересовали вопросы государства – и диалоги Платона выстроены так, что кажyтся разбором идей справедливости и блага на примере государства как объекта, пригодного для анализа.
Аристотель тоже определяет государство как «общение, организованное ради общего блага».
Это, так сказать, то, что касается античности – предмета, глубоко чтимого гуманистами. Но и авторитетнейшие авторы эпохи христианства думали в том же направлении. Скажем, доминиканский монах, ученый-богослов Фома Аквинский (Аквинат), творивший в ХIII веке, чьи сочинения стали своего рода энциклопедией официальной церковной идеологии, в труде «О правлении властителей» касается вопроса власти, и положения свои строит как раз на Аристотеле.
Заглянем в энциклопедию, и мы увидим там вот что:
«От Аристотеля Аквинат перенял мысль о том, что человек по природе есть «животное общительное и политическое». В людях изначально заложено стремление объединиться и жить в государстве, ибо индивид в одиночку удовлетворить свои потребности не может. По этой естественной причине и возникает политическая общность (государство)».
То есть государство – естественная вещь, упорядоченная общность. И даже более того. Согласно Фоме Аквинскому, «деятельность монарха схожа с активностью бога. Прежде чем приступить к руководству миром, бог вносит в него стройность и организованность. Так и монарх первым делом учреждает и устраивает государство, а затем начинает управлять им. Цель государственности – «общее благо», обеспечение условий для достойной, разумной жизни».
Этические вопросы права и справедливости, как мы видим, стоят на первом месте – так что Эразм Роттердамский свой трактат «О воспитании христианского принца с точки зрения этики» писал не на пустом месте, а на более чем солидном классическом основании.
Что же до сущности государства, то тут, по Фоме Аквинскому, дело обстоит так:
«Сущность власти – это порядок отношений господства и подчинения, при котором воля лиц, находящихся наверху человеческой иерархии, движет низшими слоями населения. Данный порядок заведен Богом. Таким образом, по своей исконной сути власть есть установление божественное. Потому она неизменно добро, всегда нечто хорошее, благое».
В общем, к 1514 году, тому году, в котором Никколо Макивелли был написан «Государь», известно как незыблемая истина, что государь должен быть милостив к своим подданным.
В истинности этого положения не сомневаются. В этом сходятся ненавидящие друг друга гуманисты (вроде Лоренцо Медичи Великолепного, для которых радостно-языческие картины Сандро Боттичелли есть олицетворения красоты) и угрюмые аскеты вроде Савонаролы, для которых нет ничего, кроме истинно христианских добродетелей, истинного благочестия.
Ибо известно и от праведных христианских авторов, и от превозносимых гуманистами Платона и Аристотеля, что «государь должен быть милостив к своим подданным».
«Да ну?» – спрашивает Макиавелли и обьясняет:
«По каковому поводу уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести».
А надо отметить, что герцог миланский, Лодовико Сфорца, про которого нам кое-что известно из чтения предыдущих глав, именно так и поступал: вырезал под корень весь клан тех, кому навредил, нo никогда не трогал людей, от которых ожидал верности.