Теодор Драйзер был приглашен на недельное празднование десятой годовщины Октябрьской революции. Но он попросил профинансировать его более длительную поездку по стране – и сразу получил на это согласие. Пышный прием и путешествие по стране (всего 77 дней) за чужой счет гостю понравились. В изданной в 1928 году книге «Драйзер смотрит на Россию» он писал: «Это замечательно – видеть новые заводы, новые школы, больницы, клубы и научные учреждения, которые уже сейчас усеивают всю страну».
Много позже был издан дневник Драйзера с рассказами о его встречах с такими заметными фигурами, как Николай Бухарин, Сергей Эйзенштейн, Владимир Маяковский, Константин Станиславский, Карл Радек.
«В 5 часов вечера я пообедал с Маяковским… Это молодой гигант, похожий на американского призового боксера. …Мы начали поедать множество блюд; черная икра в огромной миске, несколько видов рыбы, русские рулеты из мяса, водка, вино и легкие шутки, которые со временем становились все острее. Я наелся уже на первой перемене блюд, когда появился настоящий ужин: суп, гусь с яблоками и многие другие кушанья. Затем подали чернослив со взбитыми сливками……Потом они проводили нас до трамвая, где мы с ними расстались и поехали на запланированную встречу с Таировым, режиссером Камерного театра».
«Уважение, каким окружены здесь писатели, я имел случай испытать на себе, – писал Дьюла Ийеш, также посетивший СССР в 1934 году. – Почти во всех городах, стоило мне туда приехать, сразу же объявлялись сотрудники местных газет, чтобы спросить мое мнение о Рузвельте, о Лиге Наций… Приходили заводские делегации, иногда руководители городской администрации».
И если второстепенным, с точки зрения власти, писателям оказывалось такое внимание, то что же говорить о писателях с мировым именем, к числу которых, несомненно, принадлежал Андре Жид. Через год после председательства на организованном на советские деньги Парижском конгрессе Андре Жид, пребывавший тогда на пике славы, прибыл в Москву. Его путешествие в Советский Союз началось 17 июня 1936 года и продлилось аж до 24 августа. Принимали его по первому классу, за казенный счет. Поселили в шестикомнатном номере в «Метрополе», которым он остался очень доволен. Устроили череду пышных банкетов с участием представителей партийного руководства, свозили в Крым и на Кавказ, выплатили 1500 валютных рублей за издававшееся в СССР собрание сочинений – к тому моменту вышло четыре тома (набор пятого рассыпали позже). В валюте допускалась оплата в пределах 5–10 % от суммы гонорара (и только для «друзей СССР»), остальную часть выплачивали в советских деньгах – «совдензнаками».
«Сегодня Красная столица встречает виднейшего писателя современной Франции, лучшего друга СССР», – писали «Известия» в день его приезда в заметке под заголовком: «Привет Андре Жиду!». К этому дню было отпечатано 300 тыс. открыток с его портретом.
Начало визита омрачилось смертью 18 июня Максима Горького, с которым у него заранее была назначена встреча. Гроб с телом Горького был выставлен для публичного прощания в Колонном зале Дома Союзов. Андре Жид постоял рядом в почетном карауле. Похороны проходили на Красной площади, Андре Жид вместе с сопровождавшим его Михаилом Кольцовым находились на одной из стоявших там трибун. Как вспоминал брат Кольцова Борис Ефимов, неожиданно к Кольцову подошел сотрудник НКВД и попросил его подняться на Мавзолей. Оказалось, что с ним хочет говорить сам Сталин. Кольцов впоследствии пересказал эту беседу брату:
– Товарищ Кольцов, а что, этот самый Андре Жид пользуется там, на Западе, большим авторитетом? – Да, товарищ Сталин, пользуется большим авторитетом. Сталин скептически посмотрел на Кольцова и произнес: – Ну, дай боже. Дай боже.
После чего на трибуну Мавзолея позвали Андре Жида, и оттуда он, стоя рядом со Сталиным, выступил с траурной речью. В ней он повторил сталинскую формулу о писателях как «инженерах человеческих душ» и добавил, что вообще-то писатели всегда были против власти, но вот, появилась удивительная страна, где они с властью заодно. После чего, как писали в газетах, «А. Жид нес гроб Горького вместе с товарищем Сталиным, товарищем Молотовым и другими товарищами».
Андре Жид в Москве
Кольцов был инициатором приглашения Андре Жида в Советскую Россию, и Сталин, очевидно, хотел лично подчеркнуть это обстоятельство – мол, если что, ответственность лежит на нем. Сталина смущала в госте его, так сказать, нетрадиционная ориентация. С этим вопросом в СССР все обстояло непросто. Сразу после революции большевики декриминализировали однополые отношения и до 30-х годов к гомосексуалам относились лояльно. Это обнадеживало Жида и его окружение. Как он полагал, коммунизм автоматически означает сексуальное освобождение во всех его проявлениях. Писатель приравнивал маргинальность гомосексуалов к маргинальному положению рабочего класса при капитализме. В капиталистических странах таких людей продолжали преследовать – и не только в нацистской Германии (скажем, в Великобритании – тоже), что не могло не привлечь их симпатии к Советской России.
И вербовке советской разведкой «Кембриджской пятерки», некоторые из членов которой были гомосексуалами, способствовало это обстоятельство. В июне 1934 года Гай Бёрджесс побывал в Советском Союзе как турист, и уже тогда крупный чин из НКВД Александр Орлов посчитал его перспективным для вербовки. По его мнению, гомосексуалы, страшась наказания, должны были окружать свою жизнь тайной, что могло сослужить хорошую службу. Создатель «Кембриджской пятерки», советский разведчик-нелегал, считавшийся великим вербовщиком, Арнольд Дейч, ответственный за его обучение, писал в психологическом портрете, составленном в 1939 году: «Многие черты его характера можно объяснить гомосексуализмом. Он стал таким в Итоне, где рос в атмосфере цинизма, роскоши, лицемерия и поверхностности. …Его личные недостатки, пьянство, нездоровый образ жизни, чувство своей оторванности от общества – все это имеет корни именно в гомосексуализме. Но и его ненависть к буржуазной морали тоже идет от этого».
Забегу немного вперед – в 1949 году, когда о «Кембриджской пятерке» миру еще не было известно, Джордж Оруэлл передал в британский МИД список людей, которых, по его мнению, из-за их взглядов не следовало привлекать к антикоммунистической пропаганде. В этом списке есть пометки: «этот человек – еврей», или «этот человек – гомосексуал» или даже «это идиот». Эти пометки он делал потому, что пытался понять, что именно могло толкнуть человека к симпатиям к СССР – и, в частности, предполагал, что одной из причин становилась принадлежность к гонимому меньшинству.
Один из крупнейших философов XX века Людвиг Витгенштейн решил переехать в СССР вместе с возлюбленным, студентом-математиком Фрэнсисом Скиннером, и «вместе пойти учиться на врачей или работать простыми чернорабочими». Приехав в 1935 году, чтобы осмотреться, он с ужасом обнаружил, что с некоторых пор мужеложство в СССР квалифицировалось как уголовное преступление, и отбыл восвояси.
После принятия 7 марта 1934 года соответствующего закона английский журналист Гарри Уайт написал письмо Сталину с вопросом: «Достоин ли гомосексуал быть членом компартии?» Вождь написал на полях письма: «Идиот и дегенерат». Со страниц «Правды» Уайту ответил Максим Горький: «В стране, где мужественно и успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодежь, признан социально преступным и наказуем». Гомосексуалов фактически приравняли к врагам народа, поставив в один ряд с троцкистами, вредителями и кулаками. После убийства Сергея Кирова 1 декабря 1934 года в Ленинграде за одну ночь схватили всех известных чекистам гомосексуалов, кроме артистов балета.
Но несмотря на все это, Андре Жида приняли как дорогого гостя. Да еще и не одного, а в компании пятерых молодых друзей, двое из которых – Пьер Эрбар и Джеф Ласт – имели ту же отличительную черту.
«По дороге из Тифлиса в Батум мы проезжали через Гори, небольшой город, где родился Сталин. Я подумал, что это самый подходящий случай послать ему телеграмму в знак благодарности за прием в СССР, где нас повсюду тепло встречали, относились к нам с вниманием и заботой». Правда, с отправкой телеграммы вышла заминка. “Совершая наше удивительное путешествие по СССР и находясь в Гори, испытываю сердечную потребность выразить Вам…” Но в этом месте переводчик запинается: такая формулировка не годится. Просто “вы” недостаточно, когда это “вы” относится к Сталину. …Надо что-то добавить. И, поскольку я недоумеваю, присутствующие начинают совещаться. Мне предлагают: “Вам, руководителю трудящихся”, или – “вождю народов”, или… я уж не знаю, что еще. Телеграмму не примут, если я не соглашусь…». Видно, согласился – так хотел попасть к вождю. Зачем, с какой целью?
Илья Эренбург в книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» пишет об Андре Жиде: «Незадолго до своей поездки в Советский Союз он пригласил меня к себе: “Меня, наверно, примет Сталин. Я решил поставить перед ним вопрос об отношении к моим единомышленникам…” Хотя я знал особенности Жида, я не сразу понял, о чем он собирается говорить Сталину. Он объяснил:
“Я хочу поставить вопрос о правовом положении педерастов…” Я едва удержался от улыбки; стал его вежливо отговаривать, но он стоял на своем». Вероятно, Сталину доложили, о чем собирался Жид с ним говорить, и он его не принял.
А ведь Кольцов умолял об этом Сталина. Видно, предполагал, что после стольких трат на организацию его поездки по стране, с неслыханной по тем временам роскошью, может быть получен результат, далекий от ожидаемого. Сохранилась его записка вождю: «Андре Жид в крайнем напряжении ожидает приема у Вас. …Отказ в приеме глубоко омрачит его». И в самом деле омрачил. То ли из-за этого, то ли потому что он и в самом деле верил в декларируемую им необходимость для писателя говорить правду, но, вернувшись во Францию, он написал «Возвращение из СССР». Там было, в числе прочего, и о преследовании «инакомыслия в сексуальной сфере», но главное – Жид позволил себе сравнить сталинский социализм с нацизмом, да еще и в пользу последнего: