В Швеции рассекречены архивы Нобелевского комитета: конкурентом Пастернака в борьбе за премию в том же 1957 году был Лион Фейхтвангер.
«Он, если бы его спросили: “Доволен ли ты своей жизнью до сегодняшнего дня?” – ответил бы: “Да. Готов повторить”». Фейхтвангер так говорил о себе в тех же «Автобиографических записках». Стало быть, не считал, что той книгой испортил себе биографию. Прозрения не наступило, он так ничего и не понял или не захотел понять. В конце концов, что она ему, чужая отсталая страна, на которую он равнодушно смотрел с высоты европейской культуры, может быть, испытывая при этом некоторое чувство превосходства. По свидетельству Каравкиной, он однажды, ничтоже сумняшеся, ляпнул, «что в России никогда не было живописи, и теперь нет».
Ну и все же как писатель-гуманист мог оправдать творившийся в стране ужас? К однозначному ответу я так и не пришел, да его, вероятно, и не существует, тут всего понемногу, как это обычно в жизни бывает. Не скажешь же, что Фейхтвангера банально подкупили. Ко лжи его толкали страх и ненависть, испытываемые им по отношению к нацизму, надежда на Сталина, а возможно, и то, что называют «очарование злом», замаскированным великим мифом. Не он один, многие умные люди в очередном ожидании «конца Европы» испытывали социалистические иллюзии. Глупость умных людей, как и было сказано. В результате из лучших побуждений Лион Фейхтвангер изменил своему же постулату – «Историю нельзя подчистить ластиком».
Но есть же, должна же быть какая-то грань, отделяющая просто ложь от лжи, оправдывающей массовое смертоубийство! Или же нет никакой грани, немного того, немного другого, и коготок увяз, но это еще не значит, что всей птичке пропасть и можно будет до самого конца не отступать от собственных заблуждений?
И тогда в 20-х годах XXI века на сайте все еще живой партии российских коммунистов напишут: «Есть книги правды, пробивающей себе дорогу к людям через многие десятилетия. На одном из первых мест в ряду таких произведений стоит книга классика мировой литературы Лиона Фейхтвангера “Москва, 1937”».
Глава четвертая«Чудаки»
Барбюс обиделся – чего, мол, ради критики
затеяли спор пустой?
Я, говорит, не французский Панаит Истрати,
а испанский Лев Толстой.
В эпиграф вынесена подпись к дружескому шаржу на Барбюса в журнале «Чудак» (1929). Барбюса, понятно, никто не считал «испанским Толстым». Впрочем, французским – тоже. «Французским Толстым» называли не его, а Ромена Роллана. Если я еще окончательно не запутал читателя, то добавлю, что «балканским Горьким» Роллан назвал Панаита Истрати, «пролетарского писателя» родом из Румынии, переехавшего жить во Францию. В 1921 году он попытался покончить жизнь самоубийством, оставив предсмертное письмо Роллану, но выжил, а Роллан, узнав о письме, поддержал начинающего автора. В момент выхода журнала «Чудак» Панаит Истрати, почетный председатель Французской ассоциации друзей СССР, находился в Советском Союзе в качестве гостя и, более того, собирался остаться там навсегда.
Панаит Истрати
Свое путешествие по стране он начал, как все иностранцы, с гидом, но потом, благодаря помощи Луначарского, ему разрешили свободное перемещение на всей территории СССР, после чего оставаться раздумал. Вернувшись во Францию, опубликовал книгу «К другому пламени. После шестнадцати месяцев в СССР. Исповедь для побежденных». Начинается она с пересечения советской границы с надписью на арке: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» Истрати комментирует этот лозунг: «Объединяйтесь и не посылайте больше делегаций дураков, ничего не видящих и ничего не приносящих. Поезжайте одни, без гидов, без руководства, и вы почувствуете, сколь глупыми вы бы ни были, гораздо больше, чем все мировые вожди».
9 ноября 1929 года «Литературная газета» напечатала обращение группы советских писателей (в числе которых был и Маяковский) «к писателям Запада». В нем из «известного писателя» Истрати превратился в «гнуснейшего ренегата». Уезжая со своей «приемной родины», он «счел уместным прислать с границы братский привет трудящимся, – возмущались авторы письма, – и уже через несколько дней» обрушился с критикой на Советский Союз. Со страниц «Известий» Бела Иллеш, венгерский писатель, эмигрировавший в СССР, и вовсе обвинил его в связях с румынской охранкой. Этот пропагандистский прием был в ходу до самого конца СССР – чуть что не так, едва кто-нибудь из дружески настроенных к нам иностранцев проронит что-то крамольное, сразу же выяснялось, что «он сотрудничал с гестапо».
Проданные сокровища
«Бедные мы чудаки! – писал о себе Истрати. – Я тогда верил во все эти слова («революция», «большевизм» и т. п.), а теперь отказался от старых убеждений». Он и вправду верил. В ноябре 1928 года в «Известиях» вышла его статья под заголовком «Безделушки или тракторы?» Ее смысл сводился к одобрению начинавшейся тогда продажи на Запад картин из Эрмитажа. Дескать, надо с легкостью расставаться с музейными ценностями, «побрякушками», если на вырученные от их продажи средства государство может приобрести сельхозтехнику, чтобы люди не голодали. Статья была им написана под впечатлением посещения Музея голода в Саратове, вскоре закрытого. Там он увидел фотографии истощенных людей, свидетельства каннибализма среди голодающих в Поволжье (1921–1922 годы).
На самом деле продажа картин из Эрмитажа осуществлялась совсем не ради голодающих, а вовсе даже наоборот. Сталину нужны были средства на индустриализацию, поэтому сельскохозяйственная продукция отбиралась у крестьян и продавалась за границу по низким ценам. По низким – поскольку начинался мировой экономический кризис, и цены были вдвое, а то и втрое ниже докризисных. Когда расчет на экспорт продовольствия из-за падения цен не оправдался, Сталин начал распродавать шедевры из Эрмитажа.
Первым их покупателем стал Галуст Гюльбенкян, помогавший дешевой неочищенной нефти из СССР пробиться на мировой рынок. «Господин пять процентов» (такой долей он владел в капитале Иракской нефтяной компании) уговорил своих партнеров из «Шелл» торговать советской нефтью по демпинговым ценам – никто не хотел иметь с большевиками дело. В Париже в 1928 году он познакомился с торгпредом Георгием Пятаковым, опальным большевиком, исключенным из партии за троцкизм. Вернувшись в Москву, Пятаков тем не менее был назначен председателем правления Госбанка СССР. Осенью 1930 года Гюльбенкян в результате переписки с ним выторговал рембрандтовский «Портрет старика» из Эрмитажа всего за 30 тыс. фунтов стерлингов.
«Он поставил себе целью заполучить то, чем некогда владели русские цари», – пишут авторы книги «Проданные сокровища России». Ему продали одну из лучших статуй в собрании Эрмитажа – «Диану» Гудона, некогда приобретенную Екатериной II. Она украсила парадную лестницу его парижского особняка. Для ее покупки он посылал в Ленинград своего эксперта, который должен был в зашифрованном виде сообщить телеграммой о степени сохранности статуи – «Отлично себя чувствую», «Немного устал» или «Приехал уставшим». На выгодных условиях он приобрел бесценные полотна Рембрандта и Рубенса, которые сейчас можно увидеть в постоянной экспозиции основанного им музея в Лиссабоне. Гюльбенкян завещал все свои художественные собрания Португалии.
Но больше всего шедевров приобрел Эндрю Меллон, американский банкир, министр финансов США с 1921 года при трех президентах, один из самых богатых людей Америки. Он решил основать в Америке музей по образцу Национальной галереи в Лондоне. И это ему удалось. В начале 30-х годов он через посредников скупал шедевры европейских мастеров из Эрмитажа, потратив на это более 6 млн долларов. В 1937 году коллекция Меллона из 115-ти бесценных картин перешла в собственность Национальной галереи искусств в Вашингтоне – нового музея, который без эрмитажных шедевров не был бы столь знаменит.
Музей Гюльбенкяна в Лиссабоне
Решения о продаже шедевров из Эрмитажа принимались на закрытых заседаниях Политбюро. В роли главного продавца выступал Наркомторг и его контора по продаже произведений искусства, называвшаяся «Антиквариат». Свою черную работу они выполняли без зазрения совести. Не всегда она завершалась успехом. Не раз предъявлялись судебные иски к партнерам «Антиквариата», устраивавшим аукционы по его продаже. Так, князь Феликс Юсупов узнал в каталоге «Галереи Лепке» свои вещи и с помощью адвокатов приостановил продажу.
Расскажу любопытную историю, вычитанную во все тех же «Проданных сокровищах». В этой книге есть рассказ о представителях Наркомторга Ильине и Краевском, которые привезли «Мадонну Альбу» Рафаэля и «Венеру с зеркалом» Тициана в Нью-Йорк и там ни в чем себе не отказывали, возвращались в Россию первым классом.
В Национальной галерее в Вашингтоне висит не меньше двух десятков картин из Эрмитажа – Тициан, Рафаэль, Перуджино, Рембрандт. Рембрандт оттуда есть еще и в амстердамском Рейксмюсеуме, и в музее Гюльбенкяна в Лиссабоне. А ван Эйк, которого больше в Эрмитаже не осталось – присутствует помимо Национальной галереи и в нью-йоркском Метрополитен-музее. (Интересно, никому еще не пришло в голову собрать на одном сайте полотна старых мастеров, которые когда-то были в России, а потом проданы Сталиным за рубеж? То есть те, которые, случись все иначе, мы могли бы увидеть, не уезжая далеко от дома.)
Могут сказать, что индустриализация, ради которой все это делалось, требовала жертв. Но самое обидное, что продажа национального достояния окупила лишь незначительную часть расходов на нее. Львиная их доля пришлась на наш многострадальный народ. В общей сложности от продажи музейных ценностей в первой половине 30-х годов, по подсчетам Елены Осокиной, профессора истории Университета Южная Каролина, было выручено около 20 млн долларов. В сравнении с потребностями индустриализации эта сумма была ничтожно малой. Гораздо большую роль в финансировании «Большого скачка», по ее мнению, сыграли сбережения советских граждан – валюта, золото и серебро, на которые в магазинах Торгсина можно было приобрести продовольствие и другие товары в голодные годы первых пятилеток.