А его друг поэт Николай Клюев за несколько лет до того пришел за протекцией в литературу прямо к Городецкому. По рассказу Анатолия Мариенгофа, «маляром прикинулся. К Городецкому с черного хода пришел на кухню: “Не надо ли чего покрасить?..” И давай кухарке стихи читать. А уж известно: кухарка у поэта. Сейчас к барину: “Так-де и так”. Явился барин. Зовет в комнаты – Клюев не идет: “Где уж нам в горницу: и креслица-то барину перепачкаю, и пол вощеный наслежу”. Барин предлагает садиться. Клюев мнется: “Уж мы постоим”. Так, стоя перед барином в кухне, стихи и читал…»
В 1937 году Клюев был расстрелян как враг народа по делу о никогда не существовавшей «кадетско-монархической повстанческой организации Союз спасения России». Городецкий жил еще долго, стал автором «текста слов» кантаты «Песнь о партии».
Личные мотивы
Сугубо личные мотивы двигали и философом Вальтером Беньямином, который приехал в СССР в 1926 году, главным образом чтобы повидаться с латышской коммунисткой, актрисой Асей Лацис, в которую был влюблен. Правда, его счастью мешал ее спутник, режиссер Бернхард Райх, которому, как и ей, пришлось в последующем провести долгие годы в советских лагерях.
Вальтер Беньямин
Райх и Лацис жили в районе Арбата на Собачьей площадке. Они занимали одну комнату, поделенную фанерной перегородкой на две части. Там бывал Бертольт Брехт, приведенный туда его другом писателем Сергеем Третьяковым, страстным пропагандистом советской власти. Как драматург позже вспоминал, на круглом столе были резанные половинками яйца, масло, черный и белый хлеб, пузатый железный чайник с поставленным на него фарфоровым и блюдце с красной икрой.
Бертольт Брехт
В Москве Брехт, эмигрант, лишенный германского гражданства, восторгался новыми улицами и площадями, спектаклями в театрах Мейерхольда, Образцова, фильмами Эйзенштейна, Пудовкина, братьев Васильевых. Побывал в Камерном театре на спектакле «Опера нищих» (по его «Трехгрошовой опере»), сидел в директорской ложе. В антракте к нему заходил режиссер Александр Таиров, сказал, что пьесу театру рекомендовал нарком Анатолий Луначарский.
Это было в 1935 году, в котором с трибуны Парижского конгресса Брехт проклинал фашистское варварство, объяснял, что корни зла – это формы собственности и общественные отношения, которые существуют во всех странах, за исключением одной. Брехт там продекламировал свое стихотворение о московском метро, на открытии первой линии которого он побывал весной 1935 года.
Переезжая границу Союза,
Родины разума и труда,
Мы видели над железнодорожным полотном
Щит с надписью:
«Добро пожаловать, трудящиеся!»
Год спустя до него начали доходить слухи, что в СССР стали исчезать немецкие эмигранты, в тюрьме оказались Ася Лацис и Райх. А в 1937 году он узнает, что Третьякова расстреляли как японского шпиона. Тогда Брехт напишет стихотворение, каждая строфа которого заканчивается вопросом: «А что, если он невиновен?»
Мой учитель Третьяков,
большой, дружелюбный,
расстрелян, осужденный народным судом,
как шпион, его имя проклято,
его книги уничтожены, разговоры о нем
вызывают подозрение, умолкают.
А что, если он не виновен?
…А что, если он не виновен?
И если он не виновен,
что испытал он, идя умирать?
Стихи эти написаны «в стол», публично же Брехт продолжал славить СССР. Судя по обнародованным записям в его архиве – так называемой «Сталинской папке» – он хорошо понимал, что происходило.
Отъезд
А Беньямину не было бы счастья (возможности уехать), да несчастье помогло. Он, собиравшийся остаться надолго, не смог найти себе дела. Издательство «Большая Советская энциклопедия» заказало ему, как немецкому профессору, статью о Гёте. Когда Беньямин передал в редакцию текст, случайно как раз в это время там оказался Карл Радек, член редколлегии. Увидев на столе рукопись, взял ее пролистать и угрюмо осведомился, кто автор. После чего забраковал: «Да здесь на каждой странице по десять раз упоминается классовая борьба». Радек, похоже, шутил, его не устроили вовсе не повторы, а нечто иное, но Беньямин благодаря его шутке покинул страну. Могло быть иначе.
Джон Дос Пассос
Джон Дос Пассос вспоминал о московском знакомце-англичанине и его русской жене. «Он приехал в Россию, чтобы работать ради победы коммунистической идеи. Теперь же изо всех сил старался вырваться из России. …Рано или поздно за ними придут. Как всегда, ночью. …Не прошло и пяти лет, как Сталин доказал правоту англичанина».
Перед отъездом из Москвы Дос Пассос «разнервничался, совсем как англичанин», поскольку Наркомат иностранных дел тянул с выдачей его паспорта. «Я поневоле задумывался: а не ляпнул ли я что-то лишнее? Наконец паспорт мне выдали. С польской визой и железнодорожным билетом до Варшавы. Следующим утром, когда я пересек польскую границу, в те годы в Польше еще не правили коммунисты, у меня было такое ощущение, что я вырвался из тюрьмы».
Глава пятаяТехника гостеприимства
Я буду питаться зернистой икрой,
Живую ловить осетрину,
Кататься на тройке над Волгой-рекой
И бегать в колхоз по малину!
В более-менее массовых количествах интуристы появились в СССР в 30-е годы. Начиная с 1929 года и до начала войны СССР посетило 133 тысячи иностранных туристов. Их притоку предшествовало принятие постановления Совнаркома от 5 сентября 1931 года «О развитии иностранного туризма в СССР». Иностранный туризм перестал рассматриваться как одна лишь пропаганда, предполагалось извлечь из него выгоду, сделать серьезным источником валюты. Госбанку предписывалось организовать необходимое количество меняльных пунктов.
Скажу сразу, ожидавшегося скачка доходов от туризма так и не произошло, а вскоре о турах в Советский Союз забыли на долгие годы – Большого террора, войны и опустившегося после нее железного занавеса.
«По Москворецкому мосту в конце Балчуга проезжает целая кавалькада битком набитых машин, – писал Дьюла Ийеш. – Сидящие там англичане или американцы вооружены фотоаппаратами и блокнотами, а выражение лица у них такое удивленное, словно они находятся не на улицах большого города, а среди вигвамов какого-нибудь дикого племени».
В Москве, Ленинграде и Тифлисе открылись первые курсы гидов-переводчиков, которые должны были повсюду сопровождать интуристов и каждые сутки представлять подробные отчеты о пребывании, настроениях и высказываниях гостей. Путешествовавший по стране в 1934 году немецкий журналист Вальтер Аллерханд жаловался, что «везде между тобой и Россией стоит “Интурист”».
Приступили к ремонту гостиниц, предназначенных для приема иностранных гостей. Выступая на совещании по вопросам работы «Интуриста», секретарь ЦК Андрей Жданов рассказал о «курсе ЦК на то, чтобы не пускать в эти места советских граждан». К интуристам внимательно присматривались. Во-первых, чтобы выявить среди них шпионов, во-вторых, «неблагонадежных» из числа советских граждан, имевших с ними контакты, и, наконец, в-третьих – тех иностранцев, кто готов к сотрудничеству с советской разведкой. Последнее чаще всего происходило по идеологическим соображениям. Хранитель картинной галереи английской королевы Энтони Блант (1907–1983), посетивший СССР в 1935 году со студенческой группой, был завербован после опубликования восторженного отчета о поездке. О работе на советскую разведку этого члена «Кембриджской пятерки», в годы войны сотрудника контрразведки MI5, миру стало известно от Маргарет Тэтчер только в 1979 году.
Одно время собирались было формально передать «Интурист» в систему НКВД. Воспротивился Лаврентий Берия, после своего назначения на пост наркома (декабрь 1938 года) написавший Сталину, что «капиталистические туристические фирмы и враждебная нам печать этот факт постараются использовать для развертывания травли вокруг представительств “Интуриста”, будут называть их филиалами НКВД… отпугивать лиц из мелкой буржуазии и интеллигенции от поездок в СССР».
Политические изменения в стране отражались на работе «Интуриста». В случае обострения отношений с какой-либо из стран границы СССР были для нее закрыты, и наоборот: когда в 1933 году группу английских инженеров обвинили во «вредительстве и шпионаже», поток туристов из Великобритании оборвался, а после сближения с Германией туристов оттуда стало больше в десять раз.
Иностранцы в советской толпе выделялись, люди подозрительно оглядывались на их штиблеты и клетчатые пиджаки, а вдруг шпион. Вспомните знаменитый булгаковский роман и шепот Бездомного, оттащившего Берлиоза в сторону – «он никакой не интурист, а шпион. …Спрашивай у него документы, а то уйдет».
«Иностранный туризм в СССР в ряде случаев используется как один из путей для легального проникновения агентов иностранных разведок, шпионов и диверсантов», – говорилось в постановлении Правления Всесоюзного акционерного общества «Интурист» от 26 мая 1937 года. Гидам-переводчикам предписывалось «запоминать всех советских граждан, которые хотя бы кратковременно общались с иностранцами; помнить, что скрытые враги могут прикидываться не знающими русский язык, а в действительности превосходно владеть им».
Под присмотром
Обычным туристам из-за рубежа в Советскую Россию можно было попасть только в составе туристической группы. До того каждому желающему предстояло пройти «проверку с пристрастием» в заграничном отделении «Интуриста». И только тем, кто проверку прошел, можно было купить билет на «пароход, превращенный в учреждение строгого режима». Так в книге «Московская экскурсия» описывает свои впечатления о путешествии из Англии в СССР в 1932 году Памела Трэверс, будущий автор «Мэри Поппинс».
Почему же такие порядки не остановили никого из ее попутчиков, британских «интуристов», в большинстве своем представителей тред-юнионов, отправившихся вместе с нею на «родину социализма»?