Памела Трэверс была поражена первыми минутами пребывания на советской земле. Таможенники в ленинградском порту вышвыривали из чемоданов вещи прибывших пассажиров, долго разглядывали их бумаги.
«Когда моя жена открыла чемоданы, таможенники, по-видимому, были удивлены количеством ее одежды, – пишет американец Джордж Вирек, приехавший в СССР в июле 1929 года, по его словам, “как друг русского народа”. – “Вы везете эти платья кому-то в России?” – вежливо поинтересовались служащие таможни».
Итальянец Гвидо Пуччо, посетивший СССР в 1928 году, рассказывает, как у его «приятеля М. во время досмотра обнаружили 12 пар новеньких носков. Таможенник-большевик тут же встревожился. На его лице отразилась мысль: “Вот этот едет в Москву ради крупной наживы!” (во всем СССР носки стоят несоразмерные деньги). М., никогда не спекулировавший носками, пытался дать понять, что они входят в состав личной собственности и …нуждаются в определенном запасе». Бесполезно – пришлось заплатить пошлину в двести лир.
Еще одно разочарование настигло Памелу Трэверс, когда выяснилось, что все передвижения «интуристов» возможны только в группе и «настоящая Россия тщательно скрывается от их глаз».
Вокруг Кремля
Исключения делались для таких, как мистер Твистер, миллионер, приехавший туристом в СССР. В стихотворении Маршака на «владельца заводов, газет, пароходов» обрушивались всякие неприятности – «международный готовится съезд, нет, к сожаленью, в гостинице мест» и т. п. На самом деле все было с точностью до наоборот – исполнялось каждое их желание.
В том же 1932 году, когда был написан «Мистер Твистер», переводчица Профинтерна Тамара Солоневич сопровождала супружескую пару из Австралии: «он – миллионер из Мельбурна, пожилой дородный господин, с добродушным румяным лицом, она – прехорошенькая француженка лет тридцати, избалованная и капризная». Их даже пустили в Кремль, закрытый для посетителей в 1918 году, сразу после покушения Фанни Каплан на Ленина.
Трэверс в своей книге возмущается тем, что ее не пустили в Кремль. «Там сидят ОНИ – вот в чем причина. Но ведь Кремль такой огромный! Почему бы ИМ не занять одну часть и позволить нам осмотреть другую? Нет, ОНИ – повсюду. Обсуждают, поди, советскую пропаганду за рубежом, так что возгласы туристов не должны им мешать. Мы обречены бродить вдоль красных зубчатых стен – какой суровый приговор!» Забегая вперед, скажу, что только в 1955 году распахнулись все кремлевские ворота, после чего Владимир Высоцкий запел про нейтральную полосу. «Спит капитан и ему снится, что открыли границу, как ворота в Кремле».
Тамара Солоневич волновалась, проходя по особому пропуску через охрану под знакомыми ей с детства сводами Никольских ворот. «У меня сильно билось сердце. Ведь я вхожу в цитадель большевизма. Здесь где-то, в этих прекрасных белых дворцах, решаются судьбы моего народа, здесь выносятся драконовские и бессмысленные законы, здесь спит, ест и живет всеми ненавидимый, страшный Сталин». (Разумеется, этот ее рассказ, как и другие, были опубликованы в ее книге после отъезда из СССР – в 1932 году она заключила фиктивный брак с немецким гражданином и уехала в Германию.) По безлюдному Кремлю они пришли в безлюдную Оружейную палату, где на все залы они оказались единственными посетителями. Австралиец поинтересовался, нельзя ли ему повидать Сталина, и узнав, что нельзя, заметил: «Странно, ведь даже папу римского можно видеть».
Сталина видела Памела Трэверс. Ну, скорее всего, ей только показалось, что она его видела, когда мимо промчался огромный «роллс-ройс», и она «разглядела забившуюся в угол фигуру и темное азиатское лицо. Кто-то прошептал: «Сталин!» «…Я слышала, что шесть “роллс-ройсов”, в каждом из которых сидит человек со смуглым азиатским лицом, выезжают из Кремля каждую ночь, чтобы на следующий день вернуться назад, и никто (включая даже шоферов) не знает, вез ли он самого Сталина или одного из пяти его двойников».
О том же позже написаны строки Бориса Слуцкого:
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Однажды я шел Арбатом,
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана.
Немец в Кремле
Арманд Хаммер рассказывает в своих мемуарах, как в середине 20-х годов неожиданно пропал один из работников принадлежавшей ему карандашной фабрики, специалист из Германии. Обращение в милицию было безрезультатным, но на следующий день его, живого и здорового, привез домой военный в автомобиле, «командир кремлевской охраны». Пропавший рассказывал: «В сумерках он вышел погулять и оказался у Кремля. Увидев людей, проходивших в одни из ворот, он пошел вслед за ними. Его никто не остановил…» Немец, думая, что вход в Кремль свободный, прошелся по кремлевскому двору, «с удовольствием осматривая красивые старинные здания». Дальше Хаммер приводит рассказ военного: «Вчера около девяти вечера мы заметили человека, необычно и подозрительно бродившего по Кремлю. Мы последовали за ним на почтительном расстоянии. В конце концов он направился к одним из ворот. Здесь его остановил караул и потребовал пропуск на вход в Кремль». Немца арестовали и на ночь решили посадить в караульное помещение. Документов при нем не было. Утром выяснили, кто он, и вернули на фабрику. Случись такое несколькими годами позже, он бы так легко не отделался.
Новая религия
Зато был открыт Мавзолей, с посещения которого начиналась «культурная программа» любого визита. Туда всегда стояли люди, но иностранцев пускали без очереди.
В книге хорватского писателя Мирослава Крлежи «Поездка в Россию» (1926) я споткнулся на фразе: «Ленин, желтый, набальзамированный, со своей рыжей бородкой, лежит в стеклянном гробу в обыкновенной рабочей блузе». В какой такой блузе? Он ведь там пребывает, как известно, в пиджаке и при галстуке. Но так было не всегда. Во всяком случае, на картине Петрова-Водкина «Рабочие у гроба В. И. Ленина» (1924), – на нем и вправду блуза. Художник не мог соврать, он ведь Ленина в гробу видел. Так оно, оказывается, и было, это потом его переодели.
«Ленин как икона и хор ангелов Коммунистической партии, – пишет Памела Трэверс. – Нет народа более исконно религиозного, чем русские, – просто ныне они обратили свою веру в новом направлении».
Многие английские визитеры называли большевизм новой религией, первым – Бертран Рассел. Бернард Шоу, по его словам, «очень позабавил Сталина, откровенно признавшись ему, что воспринимает большевизм как религию». Тот счел это шуткой, но Шоу и не думал шутить.
Члены туристической группы, куда входила Памела Трэверс, желали осмотреть русские храмы, что вызывало у гидов явную досаду. «Неоднократно с плохо скрываемым торжеством нам указывали на полуразрушенные церкви, а также, я полагаю, намеренно, демонстрировали церкви, переделанные в конторы, клубы и спортивные залы».
«На вокзалах установлены памятники Ленину, и путешественник видит его, едва ступив на московскую землю, а затем наблюдает фигуру Ленина в бесчисленном множестве вариантов, – пишет Мирослав Крлежа. – Там Ленин стоит в ораторской позе, изо всех сил устремившись ввысь, и машет рукой в воздухе, или же с трибуны радостно улыбается скачущим мимо него конникам; тут он бросает золотые червонцы в копилку внутреннего займа восстановления народного хозяйства, а там его плешивая татарская голова с живыми черными глазами и чувственной нижней губой смотрит на вас из медальона в красной рамочке. Он выглядывает из всех витрин, плакатов и знамен, он на экране кинематографа и в рекламе, его портреты на трамваях, на стенах церквей и дворцов… Ленин сегодня врезан в московские стены, московские дома сегодня исписаны ленинскими цитатами, как мечети – цитатами из Корана».
«В Москве так много его бюстов и статуй, что они, похоже, составляют заметное дополнение к населению, – иронизировал в своем путевом дневнике Теодор Драйзер. – Примерно так: население Москвы – без статуй Ленина – 2 000 000, со статуями Ленина – 3 000 000».
Приглашение в колхоз
Даже «друзей СССР» старались не оставлять одних, рядом всегда был один из трехсот «политически грамотных» сотрудников воксовского бюро переводов либо интуристовский гид. На каждого иностранца ими составлялся формуляр с его данными, программой пребывания, отчетом, с кем, где и когда виделся. В нем фиксировалось любое критическое замечание о советской системе, обычно сопровождавшееся заметкой переводчика о том, как он смягчал подобную критику. Так, следовало противопоставить проклятое царское прошлое советскому настоящему, рассказать об угрозах со стороны «капиталистического окружения», побудить иностранца делать обобщения, исходя из нетипичных примеров. Теодор Драйзер охарактеризовал в дневнике одного из них как «дипломата, который одновременно и шпион, и своего рода сторожевой пес».
Едва ли не главным английским другом Советского Союза был «красный настоятель» Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон (1874–1966). Однажды в рождественской проповеди Джонсон сказал, что если бы Иисус Христос жил в наше время, то был бы коммунистом.
Группу интуристов, в которую он входил, отправили куда-то на самолете, и по пути, якобы случайно, из-за неисправности самолет совершил посадку в каком-то захолустном колхозе. Колхозники пригласили иностранных гостей, покуда летчики с местными умельцами чинили самолет, на импровизированный вечер самодеятельности, на котором колхозные девочки-пионерки танцевали и пели песни на английском языке. Джонсон принял все это за чистую монету.
Приведу свидетельство ленинградского гида «Интуриста» Фаины Карман о его готовности к самообману. Перед отъездом на экскурсию в Царское Село к ней подошел сотрудник НКВД и предупредил, чтобы они с Джонсоном до трех часов в номер гостиницы не возвращались, так как номер будет «просвечиваться» – все вещи настоятеля подвергнутся досмотру. Отказываться было нельзя, и она затянула экскурсию, вконец измучив этого далеко не молодого человека. «Вечером группа, в которой находился Джонсон, уезжала, и таможенники осматривали вещи всех туристов. Кроме вещей настоятеля! Надо было видеть, как он был горд от того, что ему, духовному лицу, доверяли даже советские чиновники-атеисты!»