Хьюлетт Джонсон
По свидетельству бельгийского консула Жозефа Дуйе (вторая половина 20-х годов), делегацию английских профсоюзов надолго задержали на маленькой станции на территории Донецкого бассейна. За это время крестьян из соседней деревни «мобилизовали внезапно с их лошадьми и подводами и приказали перевезти наскоро значительное количество соломы на давно заброшенный завод. …Когда солома была привезена, ее засунули в печи завода, и скоро густые клубы дыма поднялись из труб, создавая иллюзию фабрики на полном ходу, живой символ молодой советской индустрии. Только тогда делегатский поезд поехал дальше. …Позднее я узнал причины этого недоразумения: местный совет ошибся в числах – ожидали английскую делегацию только через сутки. И из-за этой ошибки запоздала сценическая постановка».
Впрочем, подобные представления устраивались и для советских граждан. В декабре 1929 года ученика немецкой спецшколы Валентина Бережкова, будущего переводчика Сталина, вместе с одноклассниками заставили изображать немецких пионеров на всеукраинском пионерском слете в Харькове: «Мы ехали поездом, занимая отдельный вагон. На станциях по пути следования нас встречали местные пионеры и комсомольцы с оркестрами, знаменами, цветами. На перроне проводились летучие митинги с нашими короткими речами на немецком языке».
Уже упоминавшийся на этих страницах американский горный инженер Джон Литтлпейдж вспоминал о своей поездке в 1935 году по восточной Сибири как об «эпическом фильме ужасов». «Когда мы добрались до пересадочной станции транссибирской магистрали, нам сказали, что поезд на Новосибирск придется ждать до десяти утра. Единственное место, где мы, все так же в мокрой одежде, смогли пристроиться на ночь, была скамейка на платформе железнодорожной станции… На платформе толпились мужчины, женщины и дети, включая немалое количество весьма оборванных сосланных кулаков, которых перевозили из одного места в другое, – вспоминал о своей поездке в 1935 году по Восточной Сибири упоминавшийся на этих страницах американский горный инженер Джон Литтлпейдж. – Внезапно все заволновались; мы поднялись и увидели, что полиция старательно освобождает платформу, отгоняя людей от железнодорожного полотна на пустырь за станцией. По графику должен был проехать на восток экспресс с туристами, и людей решили убрать за пределы видимости».
На выездной сессии
Бюст Ленина стоял на сцене в обитом красным зале крестьянского клуба, где проходила выездная сессия народного суда, на которой присутствовал Вальтер Беньямин (1927). «…Стол коллегии судей стоял лицом к публике, перед ним сидела на стуле в черной одежде, с толстой палкой в руках обвиняемая, крестьянка. Обвинение гласило: знахарство, приведшее к смерти пациентки. Крестьянка помогала при родах (или аборте) и ошибочными действиями вызвала трагический исход. Адвокат защищает обвиняемую: злого умысла не было, в деревне отсутствует медицинская помощь и санитарное просвещение. Прокурор требует смертной казни. Крестьянка в своем заключительном слове: люди всегда умирают. После этого председательствующий обращается к публике: есть ли вопросы? На сцене появляется комсомолец и требует предельно сурового наказания. Два года тюрьмы с учетом смягчающих обстоятельств». Можно себе представить удивление гостя из Германии при виде всего этого.
В 20-е и начале 30-х годов иностранцам любили показывать новые пенитенциарные заведения, «перековывающие» узников в новых людей. Тамара Солоневич рассказывает, как сопровождала все того же австралийского миллионера в Лефортовский изолятор – «витрину», где зарубежным гостям демонстрировались гуманные условия содержания заключенных.
«Начальник начинает обычную песню о советских достижениях в области исправления преступников. Я перевожу. Австралиец надел очки на нос и записывает с самым серьезным видом. Льются фразы о жестокости царского режима и о гуманности советского. Как дать понять этому австралийцу, что все это наглая ложь? Дело в том, что, кроме начальника, за нами следуют по пятам еще двое типов, самого подозрительного вида».
Целую книгу с «разоблачением клеветнических измышлений англо-американской пропаганды о принудительном труде в СССР» написал Денис Ноуэлл Притт (1887–1972) – британский юрист и общественный деятель, королевский барристер, в 1936 году посетивший показательные советские исправительно-трудовые лагеря.
Наибольшую известность он получил в 1933 году, будучи председателем «Международной комиссии по расследованию обстоятельств пожара рейхстага». В настоящее время считается общепринятым, что ван дер Люббе поджег рейхстаг без чьей-либо помощи, в надежде спровоцировать народное восстание. Тогда же нацисты утверждали, что пожар был результатом заговора коммунистов. Состоявшийся в Лейпциге суд над ван дер Люббе и его предполагаемыми сообщниками-коммунистами не подтвердил эту версию, последние были оправданы. В ответ на это в Лондоне Мюнценбергом был организован «трибунал» под председательством Притта, где были продемонстрированы фальшивые документы, свидетельствующие о том, будто группа штурмовиков-поджигателей проникла в рейхстаг через подземный ход, соединявший его с резиденцией председателя рейхстага Германа Геринга.
Болшево
«Джентльменский набор» для иностранцев включал в себя посещение помимо «культурных учреждений» двух-трех предприятий, школы, больницы, колхоза или совхоза.
В обязательную программу входила и коммуна для исправления малолетних преступников. Первой такой коммуной была вовсе не Харьковская коммуна имени Дзержинского, возглавляемая ведущим педагогом сталинской эпохи Антоном Макаренко и воспетая им в известной всей стране «Педагогической поэме». А другая, ныне забытая, Болшевская трудовая коммуна ОГПУ № 1, расположившаяся в подмосковной помещичьей усадьбе. По выражению посетившего ее Анри Барбюса, «прекрасная метафора для всей социальной системы, маленькая республика в большой». «Болшево остается одним из самых замечательных достижений, которыми может похвастаться новое Советское государство», – это признавал даже Андре Жид. Именно оттуда Макаренко позаимствовал ключевые педагогические элементы своего метода – самоуправление и доверие к воспитанникам. В июле 1928 года он со своими коммунарами приехал в Болшево – к «старшему брату» харьковской коммуны.
Кадр из кинофильма «Путевка в жизнь» (1931 год)
Первый руководитель Болшевской коммуны Матвей Погребинский родился в 1895 году в полтавском штетле. Потом «дядя Сережа» (так называли Погребинского воспитанники) участвовал в Первой мировой и Гражданской, а чекистом стал лишь за несколько месяцев до того, как в 1924 году открыл детскую коммуну. За десять лет число воспитанников выросло в сто раз, с тридцати до трех тысяч.
Погребинский стал прототипом героя первого советского полнометражного звукового фильма – знаменитой «Путевки в жизнь» Николая Экка. Николай Баталов, сыгравший роль начальника коммуны, перевоспитывавшей беспризорников, неоднократно встречался с Погребинским. Иван Кырля, сыгравший Мустафу, много раз приезжал в Болшево, чтобы изучить поведение воспитанников. Популярность этого персонажа была столь велика, что он вошел в фольклор. До сих пор в моей памяти остались слова песни, дошедшей до моего детства, три десятилетия спустя после выхода фильма: «Мустафа дорогу строил, а Жиган по ней ходил. Мустафа по ней поехал, а Жиган его убил».
Болшевскую коммуну демонстрировали в первую очередь тем иностранным гостям, которых особенно шокировала детская беспризорность. «Беспризорные дети одичали, как волчата, – писал венгерский писатель Дьюла Ийеш, посетивший Москву в 1934 году. – Воруют, грабят без зазрения совести даже на освещенных улицах. …В Москве я видел их по меньшей мере человек пятьдесят». Писатель никак не мог понять, как такое возможно, полученные ответы его никак не удовлетворяли. «…Кто-то из знакомых объяснил: это дети кулаков. Но залился краской, когда я укорил его в жестокости. …Некоторые ссылались на гражданскую войну, которая вот уже двенадцать лет как позади!»
В конце концов, чтобы сгладить неприятное впечатление, его повезли в Болшево. «Первый сюрприз в “лагере заключенных”, – пишет он, – я даже не заметил, что преступил его пределы». «Уже с самой станции вы попали на территорию лагеря», – услышал он от «товарища Богословского», доктора, соратника Погребинского. Он-то и рассказывал гостю, что их целью служит «обучить какому-нибудь ремеслу освобождающихся из тюрьмы преступников и помочь им забыть прошлое».
Руководители Болшевской коммуны (Матвей Погребинский в центре)
«…Мы проходим через пять-шесть цехов, – продолжает Ийеш. – Колония специализируется на производстве спортивных товаров: лыж, санок, гимнастических снарядов вроде турников, шведских стенок и брусьев.
В отдельном здании размещены ткацкие цеха, где выпускают купальные костюмы, спортивные носки, гимнастические трико и свитеры».
Писателя интересовал процесс отбора в коммуну. Выяснилось, что туда брали «лишь осужденных за преступления материального характера. Скажем, убившего из ревности сюда не примут, а совершившего убийство на почве грабежа возьмут. Кстати, вопросами приема занимается специальная комиссия, состоящая из членов коммуны. Зачисляются мужчины и женщины в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет».
Отбор новых коммунаров проводился во время посещения тюрем: отбирали только «честных воров», которые могли держать слово. Бывший коммунар Михаил Соколов-Овчинников вспоминал в автобиографии, как Погребинский беседовал с ним в тюрьме ГПУ, накануне грозившей ему «изоляции» в «концлагере». Если он попадет в Болшево, то должен будет соблюдать пять «заповедей»: не воровать, не пить, не «нюхать» (некоторые бездомные дети нюхали кокаин), не играть в азартные игры и беспрекословно подчиняться общему собранию коллектива. Тех, кто нарушал правила, иногда «изолировали», иногда отсылали назад в московские тюрьмы или места их прежнего заключения. Угроза лишения прекрасных условий жизни в коммуне являлась для подростков серьезным стимулом к изменению поведения.