А если бы она не стала этого делать, с ней могло случиться то же, что с ее коллегой, сопровождавшей американскую делегацию. В 1932 году «одна новенькая переводчица, хорошенькая рыжекудрая девица», честно ответила на вопрос американца о своей зарплате. Тот перевел ее в доллары по официальному курсу и решил, что зарплата совсем неплохая. Тогда переводчица объяснила ее реальную покупательную способность – «наш рубль – это все равно, что ваши полцента». За эти слова она была уволена и позже арестована, а американцам ее выставили «отрепьем буржуазной семьи», клевещущим на советскую власть, и те поверили.
Однажды Тамара Солоневич чуть не оказалась в схожем положении. Один из сопровождаемых ею англичан при покупке сигары в лавке напротив гостиницы заплатил за нее фунт стерлингов и получил от продавца сдачу по курсу черной биржи, в пять раз выше официального. Ей «было приказано объяснить англичанам, что продавец – просто-напросто злостный спекулянт, что он остаток недорезанных буржуев и поэтому всячески стремится подорвать доверие к советской валюте».
Делегаты находились под неусыпным наблюдением – скажем, на встречах с рабочими Донбасса всегда присутствовали аж четыре чекиста, двое из которых знали английский язык. От рядовых граждан их старались изолировать, перевозили на спецпоездах по заранее утвержденным маршрутам (всего их было 36) и лишь в места, одобренные для посещения зарубежными гостями. Эти маршруты включали так называемые спецобъекты для иностранцев (показательные заводы и фабрики, парки культуры и отдыха, детские сады), где они встречались с подготовленной аудиторией.
Использовались и другие «техники гостеприимства», обильные застолья, посещение образцовых жилых домов рабочих. Иностранным делегациям демонстрировалась большая квартира московской семьи Филипповых, прославленной «Рабочей иллюстрированной газетой» Вилли Мюнценберга. С тем, чтобы те поверили в хорошие жилищные условия жизни советских рабочих.
Бельгийский консул Дуйе рассказывает, как в Ростове принимали английскую делегацию. К ее прибытию все комнаты Дома профсоюзов, в которых обыкновенно толпится народ, были перемещены с главного фасада в боковые помещения, выходящие на другую улицу. «…Боялись, чтобы делегация не вошла в контакт с настоящими русскими рабочими… Устроили так, чтобы рабочие проходили через боковые двери и ни в коем случае не сталкивались с англичанами. В передних же залах, где принимали гостей, были расставлены столы с плакатами, надписями и указаниями, чтобы создать впечатление дружественного и тесного союза между профсоюзами и рабочими массами. Тайные сотрудники ГПУ, эти лжерабочие, сновали перед глазами у английской делегации, создавая впечатление толпы… Эта отвратительная комедия была прекрасно разыграна, и гости были совершенно одурачены».
Коминтерновцы
Другой большой группой иностранных гостей были работники Коминтерна, объединявшего компартии разных стран. По свидетельству упоминавшегося на этих страницах в связи с Рейссом разведчика-невозвращенца Вальтера Кривицкого, «община иностранных коммунистов в Москве вела образ жизни, резко отличающийся от образа жизни советских граждан… Во время голода, сопровождавшего насильственную коллективизацию 1932–1933 годов, когда средний советский служащий вынужден был довольствоваться сушеной рыбой и хлебом, был создан кооператив для обслуживания иностранцев, где они по низким ценам покупали все, что ни за какие деньги нельзя было достать». «Гостиница “Люкс”, – продолжает Кривицкий, – стала символом социальной несправедливости, и всякий москвич, будучи спрошен, кому хорошо живется в Москве, скажет: “Дипломатам и иностранцам в “Люксе”».
По западным понятиям, условия в гостинице «Люкс», где жили коминтерновцы, были весьма скромными – комнаты маленькие, общая кухня с примусом и плитками в конце коридора, общие туалеты, баня во дворе. По сути, это была большая коммуналка.
«С утра, едва одевшись, не умываясь, выскакиваешь на улицу, – вспоминала Айно Куусинен (тогда еще – Туртиайнен), приехавшая в Москву в начале 20-х годов. – Где-то, по слухам, продают сливочное масло. Бежишь на трамвайную остановку. Переполненные трамваи один за другим проскакивают мимо. Наконец с огромным усилием вскакиваешь на подножку, повисаешь и, довольный, едешь. С замиранием сердца всматриваешься в каждый магазин. Наконец трамвай подкатывает к лавке, перед которой выстроилась длиннющая очередь. Соскакиваешь с подножки и бежишь в конец очереди. Перед дверью лавки – милиционер, пропускает по одному. Только бы масло не кончилось! И вот – о чудо! – входишь в лавку. Через головы толпящихся различаешь глыбу на прилавке, фунтов на двадцать. Хватит ли? Глыба все меньше. Но когда ты уже готов впасть в отчаяние, продавщица наклоняется и достает еще такую же глыбу масла. С огромным чувством удовлетворения выходишь из магазина, держа в руках заветный кусочек».
«Вообще этот вопрос – “что сегодня дают” – является самым важным вопросом дня для советского гражданина, – пишет Тамара Солоневич. – Ибо пропустить то, что сегодня дают, значило остаться на долгие недели без соответствующего продукта».
Впрочем, после того, как Айно вышла замуж за одного из руководителей Коминтерна Отто Куусинена, ее быт изменился в лучшую сторону. Но не настолько, чтобы можно было сравнивать с бытом американцев, который она имела возможность наблюдать, когда в 1931–1933 годах работала по заданию Коминтерна в США. Поэтому она возмутилась, прочитав книгу Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка», написанную после их путешествия за океан летом 1933 года. «Читая книгу, приходишь к выводу, что, как ни странно, нет в Америке ничего такого, что бы делало людей счастливыми. В пригородах люди живут в аккуратных небольших домиках. Утром отец семейства едет на своей машине на работу, а жена остается с детьми дома. Продукты ей доставляют прямо на дом, ей по магазинам бегать не надо. Все достается просто, без усилий. Потому-то американцы понятия не имеют, что такое настоящая радость. Зато в Москве – совсем другое дело».
Айно Куусинен
В том же 1933 году Фред Бил, коммунистический лидер из Северной Каролины, вернулся в США из Советской России. За три года до того он был приговорен к 20 годам заключения за организацию стачки в текстильном районе и скрылся, не дожидаясь апелляции. Оказавшись в Москве, ходил «в коминтерновскую школу Ленина» учить язык и марксизм. В итоге решил сменить жизнь рядового коминтерновца на пребывание в американской тюрьме. Вернувшись в Америку, был немедленно арестован. В тюрьме он написал о своем путешествии, сравнивая жизнь американских заключенных с жизнью русского народа, понятно, не в его пользу.
Немецкий коммунист, видный коминтерновец Ян Валтин в своих воспоминаниях «Из мрака ночи», впервые изданных в 1941 году в США, рассказал, как проходил обучение в Ленинграде, в Коммунистическом университете, носившем поначалу имя Зиновьева, а с 1930 года – Сталина. Нравы в университете, размещавшемся в Таврическом дворце, были куда как простыми. «…Браки между молодыми профессиональными революционерами не поощрялись, – пишет Ян Валтин. – Семейная жизнь плохо согласовывалась с бурной и иногда очень короткой жизнью профессионального революционера. Но мы не были монахами и затворниками. …Мы были слишком целеустремленны и прямолинейны в своих отношениях, чтобы тратить время на флирт и ухаживания, которые были в моде у представителей “старого мира”. Мечты, грезы и прочая лирика считались недостойными революционера. Также недостойны были проявления ревности. Считалось недопустимым преследовать девушку, которая не склонна была отвечать взаимностью. Чувство “ложного” стыда было также недостойно революционера. Было в порядке вещей, когда наш студент, которому нравилась какая-то девушка, говорил ей напрямую: “Я хочу быть с тобой. Прошу стать моей подругой, пока это будет в интересах партии”. Если ответом была взаимность, то одной улыбки было достаточно для того, чтобы “формализовать” их отношения. Девушки могли на равных проявлять инициативу в этом вопросе и выбирать себе спутников. Нередко два или три молодых парня пользовались благосклонностью одной девушки, и никто не делал из этого секрета. Помещение клуба на первом этаже, где мы по вечерам играли в шахматы, танцевали и выпивали, к полуночи отдавалось в распоряжение любовников».
«…Специальная контрольная служба Коминтерна ни на мгновение не оставляла нас без внимания… – продолжает Валтин, – Официальное наблюдение за студентами не ограничивалось детальным планированием графика наших занятий. Все наши разговоры, личные контакты, все, что мы читали, было в поле зрения ГПУ, которое имело своего информатора в каждой группе. …В университете была специальная военная кафедра, на которой офицеры Красной Армии преподавали тактику уличных боев и стратегию гражданской войны. И еще одно, особенно засекреченное отделение, где готовились кадры для зарубежных аппаратов ГПУ. …Мы знали, что нас ожидало в будущем. Мы были молодежным отрядом мировой революции».
В середине 30-х годов этот отряд начал потихоньку редеть. «Официальное наблюдение за студентами» оказалось не столь уж безобидным. Иосип Броз Тито, обучавшийся, по некоторым сведениям, в так называемой партизанской академии Коминтерна, годы спустя так ответил на вопрос, как он умудрился уцелеть в 30-е годы в Москве: он всегда думал, с кем и о чем ему говорить. «В 1935 году арестам уже не было видно конца, – вспоминал он, – и те, кто арестовывал, вскоре тоже становились жертвами новых арестов. Люди исчезали в одну ночь, и никто не осмеливался спросить, куда они пропали… И никто не осмелился спросить, в чем, собственно, их вина».
В какой-то момент Сталин решил, что больше не нужна разведка при Коминтерне, существовавшая наряду с политической и военной разведками. Айно Куусинен после США была переведена в военную разведку и направлена в Японию, где работала в контакте с Рихардом Зорге. В 1937 году ее вернули и осудили к восьми годам лагерей. Это никак не сказалось на карьере ее мужа. Сразу же после начала Зимней войны Отто Куусинен был назначен главой правительства (быстро распущенного) мифической «Финляндской Демократической Республики», от имени которого 2 декабря 1939 года подписал «Договор о взаимопомощи и дружбе» с Советским Союзом. А уже после войны он