Голод
Артур Кёстлер, будущий автор «Слепящей тьмы», весь 1933 год писал из СССР благостные репортажи, хотя, по его признанию, «видел опустошительное действие голода на Украине, толпы оборванцев, семьями нищенствующих на вокзалах, женщин, протягивающих к окнам вагонов своих голодных детенышей…» Как он впоследствии признавался, ему «сказали, что все это – кулаки, которые противятся коллективизации, враги народа, предпочитающие собирать милостыню и не работать», и он принял эти объяснения.
Вообще-то от гостей Страны Советов старались скрыть то, что происходит. В 1933 голодном году три группы иностранных рабочих и специалистов были награждены бесплатными круизами на пароходах по Волге. 613 иностранцев и членов их семей. Хотя места, которые они должны были посетить, все еще страдали от последствий жестокого голода, во всех городах на пути следования парохода заранее делали «генеральную уборку», а почетных гостей встречали с оркестрами.
Во время поездки Лайонса в передовой колхоз крестьянский паренек шепнул ему, чтобы он не верил ничему из услышанного, потому что все кругом кулаки. «Как кулаки?» – изумился Лайонс. «Да, это все бедняки и они в колхозе, – согласился его юный собеседник, – но внутри они все до одного кулаки», и когда он вырастет, станет рабочим в городе и вернется сюда, то всех их «пустит в расход». Этот эпизод – не только об обстановке всеобщей подозрительности, он еще и о том, что, как пишет Лайонс, «окрепло убеждение, что человеческая жизнь как таковая ничего не стоит, это просто сырье истории. Возникла странная гордость умением убивать как можно больше ради некоей цели, и называется она “большевистская беспощадность”».
Малкольм Маггеридж, просоветский поначалу журналист газеты Manchester Guardian, в 1932 году совершил путешествие на поезде по Украине и Кавказу. «Так получилось, что я оказался единственным журналистом, побывавшим в голодающих регионах СССР. …В своих статьях я стремился описать все, что видел: покинутые, без всяких признаков жизни деревни, заросшие чертополохом поля, голодные запуганные люди, везде военные и мужчины в кожанках с гранитными лицами – верный признак того, что голод организован сверху». Маггеридж тайно пересылал свои заметки дипломатической почтой в Англию. Казалось бы, статьи должны были сделать его знаменитым, но вместо этого он, обвиненный во лжи, потерял работу.
«Это не принесло мне славы, – вспоминал годы спустя Малкольм Маггеридж, – напротив, я заработал клеймо лжеца и клеветника, которым меня наградили как читатели, чьи письма публиковались в Guardian, так и многие западные журналисты. Пришлось ждать, пока Хрущев, который уж точно знал правду, поскольку был одним из главных устроителей голода на Украине, не расскажет о нем в докладе на XX съезде КПСС. Мои свидетельства оказались бледной тенью того, что он обнародовал».
Еще один британский журналист сделал одновременно с Маггериджем (с разницей в один день) достоянием мировой общественности факт массового голода в СССР в 1932–1933 годах. Его звали Гарет Джонс (1905–1935). Джонса с Россией связывало многое, тянула туда и семейная история. До революции его мать работала гувернанткой в семье сына валлийского промышленника Джона Хьюза. Именно Хьюз основал город, получивший в его честь название Юзовка, в 30-е годы переименованный в Сталино (с 1961 года Донецк). 27-летний журналист приехал из Германии, где стал первым иностранным корреспондентом, сумевшим взять интервью у нового канцлера Германии Адольфа Гитлера. Говорил он с фюрером в феврале 1933 года, на борту самолета. Если бы тот самолет, в котором летели Гитлер с Геббельсом, потерпел аварию, писал в своем репортаже Джонс, история Европы пошла бы другим путем. В марте 1933 года Гарет Джонс отправился в СССР, чтобы взять интервью у Сталина. Не вышло. Тогда он отправился на Украину, где в районе Харькова сумел пробраться в села, охваченные массовым голодом. К тому моменту за границу начали доходить слухи, и он решил их проверить. «Я повидал кое-что настолько плохое, что меня просто бесит, когда я думаю о том, как люди типа Бернарда Шоу ездят туда, где их водят за нос, они едят вдоволь, после чего они возвращаются и называют Россию райским местом», – писал он родителям.
Вернувшись в Британию, Джонс сделал заявление для прессы. «Я прошел по деревням двенадцати колхозов. Я прошел через черноземную область, потому что это когда-то был самый богатый сельскохозяйственный район в России и потому что корреспондентам запретили туда ездить, чтобы они не смогли своими глазами увидеть, что там происходит. Везде я слышал крик: “Хлеба нет! Мы умираем!” В поезде я выбросил корку хлеба в урну. Ее мгновенно вытащил и жадно съел крестьянин».
Гарет Джонс
В газете Financial Times Джонс опубликовал статью о коллективизации как основной причине массового голода. Он писал об изъятии земли у более чем двух третей украинского крестьянства, лишившем его стимулов к труду, о борьбе с кулачеством, в ходе которой «6–7 млн лучших работников» были согнаны со своих земель, об изъятии у крестьян в 1932 году практически всего собранного урожая, о массовом убое скота из-за нежелания отдавать его на колхозные фермы, о его массовой гибели из-за холода и бескормицы на колхозных фермах и, наконец, об увеличении экспорта продовольствия из-за снижения мировых цен на основные экспортные товары.
На эти заявления Джонса ответил московский корреспондент The New York Times Уолтер Дюранти, которого Маггеридж называл величайшим из известных ему лгунов. «Русские голодают, но от голода не умирают», – так называлась его статья, опубликованная 31 марта 1933 года в The New York Times. В больших городах СССР еды достаточно, – уверял он, – ее не хватает лишь в отдельных местах – на нижней Волге, Северном Кавказе, Украине, однако и там уровень смертности вызван недоеданием, а не голодом. Публикации Джонса он назвал «злобной пропагандой». При этом сам он прекрасно понимал, что происходит – в опубликованном годы спустя секретном отчете для британского посольства Дюранти писал о 10 миллионах умерших от голода в «обескровленной Украине» (по уточненным данным, число жертв массового голода 1932–1933 годов составило около 4 миллионов).
Джонс вступил с ним в полемику. В своем письме в The New York Times он писал о журналистах, превращенных цензурой в мастеров эвфемизма, поэтому они вежливо называют «голод» «нехваткой продовольствия».
В конце письма он написал: «Надеюсь, либералы, негодующие по поводу любой несправедливости в Германии, Италии или Польше, выскажут хоть слово сочувствия миллионам крестьян – жертв преследований и голода в Советском Союзе».
После этого Гарет Джонс был объявлен лжецом аккредитованными в Москве западными журналистами, дуайеном колонии которых был все тот же Дюранти. Гарету Джонсу закрыли въезд в СССР, а чуть позже на основании сфабрикованных показаний обвинили в шпионаже. Вскоре Гарета Джонса убили во Внутренней Монголии, при вполне вероятной причастности к этому работников НКВД.
Уолтер Дюранти
Славу и журналистскую награду получил, однако, не он и не Маггеридж, а… Дюранти, ставший лауреатом Пулитцеровской премии 1932 года за серию очерков о первой сталинской пятилетке. 70 лет спустя поднимался вопрос о том, чтобы посмертно аннулировать награждение. Пулитцеровский комитет отклонил это требование.
Голод 1932–1933 годов на Украине
Жестокость коллективизации, ликвидацию кулаков Дюранти считал оправданной: «Омлет не приготовишь, не разбив яиц». Да и британский истеблишмент, по мнению историка Майкла Хьюза, воспринял коллективизацию как экономическую меру, направленную на создание больших ферм (колхозов) вместо мелких неэффективных крестьянских хозяйств. На Западе просто не могли поверить, что государство может морить голодом миллионы сограждан. А может, равнодушие Европы и Америки к трагедии российского крестьянства объяснялось и тем, как писал историк Дональд Рейфилд, что западные интеллектуалы считали его «низшей расой».
Анатомия лжи
Чем объяснить лживость корреспонденций иностранных журналистов из Москвы? Были среди них и люди недалекие. Решительно отрицал голод на Украине американский журналист Луис Фишер, московский корреспондент еженедельника The Nation. Он искренно восхищался энтузиазмом советских людей, их верой в будущее, а когда видел прямо противоположное, на черное говорил белое. Вот один из примеров его казуистики. «Когда жилья будет достаточно, – писал он, – получение квартиры перестанет быть привилегией. Привилегии – результат дефицита. В то же время они знаменуют начало конца дефицита и тем самым начало собственного конца».
Правда, в опубликованной после отъезда из СССР автобиографии Фишер сокрушался по поводу ареста многих его московских знакомых. «Свойственный советскому правительству обычай убивать друзей Фишера пулей в затылок в конце концов поколебал его русофильство, – иронизировал автор журнала Time в рецензии на его книгу. – К тому же этот обычай лишал Фишера источников информации».
Московские корреспонденты потешались над статьями своего коллеги Мориса Хиндуса. Процитирую его пассаж о «реформатории-профилактории» для проституток в Москве, в 20–30-е годы создавались такие учреждения (один из них – по инициативе жены Кирова Марии Маркус). Само это заведение описано как «очаг культуры», а о его начальнике, «молодом человеке лет тридцати», говорится: «Он чисто выбрит. На нем не рабочая блуза и не сталинская тужурка, а современный костюм, и в довершение всего – воротничок, галстук и, уж вовсе невероятно, штиблеты!»
Надо сказать, что авторы корреспонденций из Москвы жили в СССР так, как никто из них не мог бы себе позволить жить на Западе. «В России иностранцы, получающие за свою работу в валюте, – писал Лайонс, – ведут роскошный, по сравнению с русскими, образ жизни и принимают свои привилегии как должное»; им начинает казаться, что они и вправду лучше русских, они испытывают «внутреннее облегчение от того, что Великий эксперимент проходит в Великой лаборатории, к счастью, очень далеко от дома, и объект его – русские туземцы, а не разумные западные граждане».