Сам Озолс был арестован в 1940 году, после присоединения Латвии к СССР. К тому времени он уже оставил дипломатическую службу и не мог быть среди «покидавших Кремль с побледневшими лицами прибалтийских министров», которых увидел и описал в своем дневнике Риббентроп, побывавший в Москве в августе и сентябре 1939 года с дружественным визитом. Настолько дружественным, что во время обратного полета в Берлин гауляйтер Данцига сказал ему, что чувствовал себя как «среди своих старых партайгеноссен».
Бельгийский консул
Дипломаты редко пишут мемуары. Еще одно исключение помимо Озолса – Жозеф Дуйе (1878–1954) – бельгийский консул в Ростове-на-Дону. Он жил в России и СССР с 1891 по 1926 год, так что, как говорится, ему было с чем сравнивать. «До прихода коммунистической власти каждая спичка была годной к употреблению; теперь почти треть спичек каждой коробки не зажигается. Были в России превосходные карандаши; теперь советское хозяйство производит карандаши, которые ломаются во время чинки или, будучи очинены, рвут бумагу».
В 1925 году Дуйе был арестован ГПУ и провел девять месяцев в тюрьме, после чего был выслан из СССР. «Теперь, находясь вне досягаемости преступной и фанатичной руки большевиков, я могу говорить правду о России», – писал он в своей книге «Москва без вуали (Девять лет работы в Стране Советов)», изданной в Риге в 1928 году.
Дуйе признается в том, как трудно было иностранцу увидеть подлинную жизнь в СССР. Им показывали только то, что хотели представители власти. «Население молчало, глядя на эти комедии, и спрашивало себя: неужели возможно, чтобы все эти иностранцы были бы настолько наивны и не понимали бы правды? Но, конечно, все молчали из страха потерять свободу, а часто и жизнь. Боялись приблизиться к иностранцам, зная по опыту – чего могла стоить такая дерзость».
В его книге есть такой эпизод. «Английские делегаты сидели за столом в вагоне-ресторане, и ни один обыкновенный путешественник в это время не допускался в зал; но когда делегаты кончили обедать, небольшое число пассажиров получило разрешение пообедать. Один из них, занимая свое место, заметил шляпу, забытую около стола, и приготовился уже сказать об этом служащему, когда вдруг один из английских делегатов вошел в ресторан. Он заявил о своей шапке лакею, который слушал его, не понимая. Пассажир, нашедший шляпу, говорил по-английски, он поднялся и, передавая шляпу собственнику, сказал ему несколько слов, чтобы объяснить ему, что он нашел ее возле своего стола. Делегат поблагодарил в этот момент поспешно прибежал переводчик, приблизился к делегату, сказал ему несколько слов и увел его. Обедающие не успели еще окончить своего супа, как вошли в ресторан агенты ЧЕКА – и арестовали на глазах у испуганных пассажиров человека, нашедшего фуражку англичанина».
Еще одна цитата из Дуйе. «…Могут ли вообразить в Европе ту нищету, которую переносит русский рудокоп: рабочие живут в полуразвалившихся бараках, которые не защищены от дождя и снега. Несколько семейств живет вместе. Я видел маленькие клетушки, едва достаточные для двоих; они были населены девятью и десятью рабочими. Другие живут в убежищах под землей, как пещерные жители. Женщины и мужчины спят вместе в одной куче, как животные; это ужасное сожительство вызывает самые порочные сцены. Венерические болезни господствуют. …Меня спросят, как это может быть, чтобы голодный и почти умирающий рабочий мог посылать миллионы английским забастовщикам и китайским революционерам? Но мы уже знаем, как поступают Советы, чтобы урвать у рабочего его последние гроши на помощь безработным и революционерам всего света».
Между прочим, книга Дуйе легла в основу знаменитого комикса «Тинтин в Стране Советов» из популярнейшего в довоенной Европе цикла «Приключения Тинтина», нарисованного бельгийским художником Эрже. Главным героем в нем выступает репортер Тинтин, младший журналист брюссельской газеты. Он едет на поезде в Страну Советов, по дороге его, как «грязного буржуа», выслеживает тайная полиция (ОГПУ). Доехав, Тинтин видит выстроенные повсюду «потемкинские» заводы, наблюдает, спасаясь от вездесущего ОГПУ, фиктивные выборы и даже тайный экспорт зерна из голодающей страны. Все эти впечатления, тем не менее, не мешают ему найти спрятанные ими сокровища, за которыми он приехал, избежать расстрела и вместе с псом вернуться на родину.
Понятно, книга Дуйе была в СССР под запретом. Итальянец Гвидо Пуччо в своей книге «В центре советской машины», пишет: «Если вы накануне вояжа приобрели “Москву без вуали”, оставьте ее в Столбцах (перед пересечением советской границы). Не забудьте, что при проверке пассажиропотока между Россией и Европой главное внимание уделяется мозгам, скрывающим самую опасную контрабанду. …Досмотр багажа предельно тщателен. Ощупывают каждую складку чемодана. Внимательно изучают все книги и бумаги».
Красный барон
«Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон». «Черный барон» – это, понятно, генерал Врангель, получивший свое прозвище за носимую им всю Гражданскую войну черную казачью черкеску с газырями. В послереволюционные годы в Москве жил «красный барон» – Борис Штейгер (1892–1937), происходивший из старинного швейцарского рода. «Сын известного в Южной России помещика барона Штейгера, обрусевшего немца, прежде Штейгер служил в гвардии, – рассказывает о нем Озолс. – В дни революции как антибольшевик был приговорен к смертной казни. Его уже повели на расстрел, но указали выход и спасение: службу в ГПУ».
Формально он занимал должность уполномоченного Коллегии Наркомпроса по внешним сношениям. В дневнике Е. С. Булгаковой есть запись о приеме у советника американского посольства Уайли 3 мая 1935 года, где присутствовал, «конечно, барон Штейгер – непременная принадлежность таких вечеров, “наше домашнее ГПУ”, как зовет его, говорят, жена Бубнова». Андрей Бубнов был тогда наркомом просвещения, т. е. формально – начальником Штейгера.
«Чтобы создать систематическую организацию для ловли иностранцев на женские чары, придумали даже специальную должность посредника между иностранцами и художественным миром Москвы, – продолжает Озолс. – …В распоряжении Штейгера находились все балерины, он свободно распоряжался ими… следил, какая из них нравится тому или иному иностранцу, и, когда было нужно, видя, что иностранец стесняется, откровенно говорил ему: “Ну что вы, любая из них может быть в вашем распоряжении”».
Этот субъект стал прототипом одного из персонажей бала Сатаны в романе «Мастер и Маргарита» – барона Майгеля. «Весенний бал полнолуния» сильно напоминал «Фестиваль весны», устроенный 23 апреля 1935 года в Спасо-хаусе на Арбате, где по сей день располагается резиденция американского посла. Организовал его первый посол США в СССР Уильям Буллит, получивший назначение в Москву в 1933 году, сразу после установления дипломатических отношений с США. (Между прочим, Арманд Хаммер себе приписывал эту заслугу: «28 июля 1932 года я послал Рузвельту телеграмму, в которой убеждал его в необходимости признать советское правительство, ссылаясь на свой девятилетний опыт работы в Советском Союзе, в ходе которой я оставался американским гражданином»).
Спасо-хаус
Буллит мечтал, чтобы весенний бал «превзошел все, что видела Москва до или после Революции». Гости, 500 приглашенных – «все, кто имел значение в Москве, кроме Сталина» – собрались в полночь. Для многих гостей Весеннего фестиваля это торжество оказалось последним – большинство из них были арестованы или убиты в последующие несколько лет. До поры палачи и жертвы веселились вместе: Климент Ворошилов и Лазарь Каганович, Николай Бухарин и Карл Радек, три маршала Советского Союза. На мундир одного из них – Александра Егорова – вырвало медвежонка, которого он взял на руки. Оказалось, шутник Радек угостил медвежонка шампанским, надев молочную соску на бутылку.
В центре зала танцевали, по углам стояли выгоны с козлятами, по стенам – клетки с петухами, в три часа утра петухи запели. Бал закончился в 9 утра лезгинкой, которую Тухачевский исполнил с Ольгой Лепешинской, знаменитой балериной Большого театра и, как говорили, любовницей Буллита.
Уильям Буллит был женат – неудачно – на Луизе Брайант, вдове Джона Рида, автора книги «Десять дней, которые потрясли мир», но к моменту прибытия в Москву с ней развелся. Поначалу Буллит набрал в посольство одних холостяков, чтобы, как он объяснял, избежать излишней открытости от жен дипломатов. Но вскоре до него дошло, что «романтические привязанности и последующие за этим осложнения, свойственные холостякам, привели к утечкам информации, значительно превосходящим все, что могли произвести жены».
По свидетельству Озолса, «служащий одного консульства в Ленинграде, влюбленный в танцовщицу, стал предателем своих же граждан. Дело было организовано так, что он по горячей просьбе своей возлюбленной вез ей чемодан дамских чулок, которых тогда совсем не было в Петрограде. В момент передачи чемодана танцовщице из другой комнаты вышли агенты ГПУ и составили протокол о контрабанде. Чтобы избежать скандала и не лишиться места, чиновник был готов на любой компромисс. …Он был приглашен в ГПУ. Там, очевидно, поладили миром, и дело ликвидировали. Вслед за этим произошли аресты многих иностранцев, так или иначе связанных с этим господином. Причины арестов ясны и бесспорны: плата поклонника танцовщицы за ликвидацию его дела о контрабанде».
Бывало и иначе. В «Вечерней Москве» была опубликована заметка «о скандале с японским военным атташе на квартире его машинистки, где с шумом ломалась и выбрасывалась в окно квартиры мебель. Рассказывали, машинистка, покорившая сердце атташе, устроила у себя вечер с участием агентов ГПУ, которые спровоцировали дебош. Вскоре все иностранные представительства молниеносно облетела страшная весть: японский военный атташе покончил с собой, сделав харакири».
«Кроме балетных девушек и других агентов НКВД, которым приказано заводить контакты с дипломатическим корпусом, – писал впоследствии Буллит, – любой русский знает, как нездорово разговаривать с иностранцами; если иностранец заговаривает первым, русские исчезают». Михаил Булгаков, один из немногих уцелевших участников приема в Спасо-хаусе, был исключением. Он довольно часто общался с Буллитом и, по свидетельству советника посла США Чарльза Болена, всегда «без колебания высказывался по поводу советской системы». Они познакомились 6 сентября 1934 года на очередном спектакле «Дней Турбиных» во МХАТе. В тот день американский посол подошел к драматургу и сказал, что «смотрит пьесу в пятый раз». Сталин, как говорили, смотрел этот спектакль 15 раз.