И нельзя сказать, чтобы они потратили на приобретение сокровищ много времени. Посол не сильно себя утруждал. Дэвис в 1937 году отсутствовал на месте более полугода – то сопровождал супругу в Виши, то по Балтике на ее яхте.
Осенью 1937 года по личному распоряжению Сталина ему разрешили приобрести вещи из государственных запасников. В октябре нескольким музейным экспертам было поручено подобрать ему коллекцию икон, и вскоре из Москвы в Штаты было отправлено два десятка из разрушенного Чудова монастыря и сохранившейся Киево-Печерской лавры. Часть работ была куплена прямо из государственных собраний, со складов бывшего Торгсина (его упразднили в 1936 году), а часть – состоящая из музейных экспонатов – принята в дар от советского правительства «за особые дипломатические услуги». Декрет 1918 года о запрете вывоза произведений искусства отменен не был, но кому надо разрешалось его нарушать. Больше того, Дэвису разрешили вывезти все это из страны без уплаты таможенных сборов.
На прощание перед отъездом Марджори Пост было позволено самой выбрать себе подарок. Полина Жемчужина, жена Молотова, отвезла ее в превращенную в музей усадьбу Кусково, где та выбрала для себя две массивные вазы, изготовленные на Императорском фарфоровом заводе в первой половине XIX века, с виртуозно написанными пейзажами. Я видел их в Хиллвуде, где собрана немалая часть вывезенных четой Дэвис сокровищ. Да, забыл сказать, в качестве ответного подарка жена американского посла прислала Кусковскому музею шесть тарелок с видами Нью-Йорка.
Сталин, ценя лояльность американского посла, просто «покупал» его, и тот отплатил ему сторицей. В 1941 году вышла книга Дэвиса «Миссия в Москву», ставшая бестселлером – было продано 700 тысяч экземпляров. По инициативе Рузвельта книга была экранизирована – фильм «Миссия в Москву» (в советском прокате «Моя миссия») вышел в прокат в мае 1943 года. Из него американские зрители узнали, что Сталин – мудрый и гуманный вождь, строгий, но справедливый. Увидели, как высокопоставленные заговорщики, в будущем подсудимые (все три московских процесса в фильме сведены в один), о чем-то шепчутся с иностранными дипломатами на приеме в Спасо-хаусе, а тем временем вредители взрывают завод. В ту же ночь предателей арестовывают, причем одного из них – маршала Тухачевского – в ложе Большого театра, где он сидит вместе с японским послом.
Красный капиталист
Раз уж зашла речь о коллекционерах, расскажу еще об одном из них – не дипломате по должности, но преуспевшем в дипломатии, как и в бизнесе – американском мультимиллионере Арманде Хаммере (1898–1990), создателе одной из крупнейших нефтяных компаний США Occidental Petroleum. Как он однажды заметил, «сделать миллионы не так уж и трудно. Надо просто дождаться революции в России. Как только она произойдет, следует ехать туда, захватив теплую одежду, и немедленно начать договариваться о заключении торговых сделок с представителями нового правительства».
В 1921 году он отправился в Россию, где в Кремле 23-летнего американского предпринимателя принял сам Ленин. Ильич разговаривал с ним, как с сыном коммуниста. Отец Арманда, Юлий Хаммер, перебравшийся за океан уроженец Одессы, познакомился с Лениным в Штутгарте, где оказался в качестве делегата конгресса Второго Интернационала.
Арманд Хаммер (в центре)
Арманд Хаммер любил рассказывать, как много позже, уже в брежневские времена, прилетев поздно ночью в Москву, приехал на Красную площадь, подошел к Мавзолею и попросил пропустить его внутрь. Хаммеру предложили прийти утром, но он достал из кармана документ, где было написано: «Подателя сего Арманда Хаммера пускать ко мне в любое время. Ульянов-Ленин». Тут уж ему не смогли отказать. «С помощью этой бумаги, – говорил Хаммер, – я уже больше пятидесяти лет открываю в Москве любые двери». Скорее всего, история с Мавзолеем – выдумка, и, тем не менее, многие двери высоких кабинетов были для него открыты.
В остальном же он вел себя как обычный бизнесмен, хватавшийся за любую возможность получить прибыль. Первая его концессия в СССР, асбестовая (1921), начала приносить прибыль лишь в 1925 году – как он пишет в воспоминаниях, благодаря введенным им «механизации и электроосвещению». На уральских асбестовых рудниках никто из местных жителей, по его словам, никогда до этого не видел электрическую лампочку. «Мы закупили в Нью-Йорке и привезли в Алапаевск большое количество оставшегося после Первой мировой войны американского военного обмундирования, что нередко приводило к самым комическим результатам. Здесь, в глубине Советской России, можно было встретить людей, одетых в полную форму американского морского пехотинца».
Другой статьей дохода стал импорт-экспорт – помимо асбестовой, с благословения советского правительства он получил уникальную концессию – на ведение внешней торговли. «Импорт в основном состоял из оборудования, автомашин, тракторов и других средств производства. Вывозили мы самые разнообразные товары, но главным образом пушнину. Для этого по всей Сибири и на Урале были организованы скупочные пункты, как когда-то на американском Западе. Поздней осенью охотники приходили за авансом – продуктами питания, одеждой, ружьями и снаряжением. Весной они возвращались со шкурками норки, соболя и бобра, которые в конце концов оказывались на плечах элегантных дам Парижа, Лондона и Нью-Йорка». Хаммер продавал на Западе русские меха и отдавал большую часть выручки Наркомвнешторгу, но и себя не забывал. Только в 1924 году асбестовые рудники и экспорт-импорт принесли ему 6 млн долларов.
В своих мемуарах Хаммер не скрывает, что в середине 20-х годов не брезговал и валютной спекуляцией. «Теоретически обмен валюты частными лицами был запрещен, однако практически для этого был предоставлен один из пассажей ГУМа», где, как вспоминал Хаммер, располагалась «черная биржа». Он посадил туда своего брата Виктора, перед которым «лежали стопки новых банкнот различного достоинства, которые он предлагал в обмен на рубли».
И еще он «навел справки и выяснил, что карандаши в Советском Союзе – страшный дефицит, поскольку их приходится ввозить из Германии… До войны в Москве работала небольшая карандашная фабрика, принадлежавшая каким-то немцам, но она давно закрылась. …Я решил попытать счастья, занявшись производством карандашей».
Правда, о том, как они делаются, он не имел ни малейшего представления. И потому отправился в Германию, где производились лучшие карандаши, в Нюрнберг – центр карандашной промышленности, созданной семейством Фабер. Но после нескольких недель жизни в Нюрнберге Хаммер не смог ничего узнать о производстве карандашей. «Ревниво охраняя свою карандашную монополию, Фаберы издавна заботились о том, чтобы никто из подчиненных не знал более чем одно из звеньев их сложной организации. Представление о ней в целом было привилегией членов семьи и немногих верных служащих».
Он бы отступил, кабы не договор с Советским Союзом. «Думаю, если бы в тот момент я мог аннулировать полученную концессию, то я с готовностью пошел бы на это. Но как раз тогда, когда положение казалось совсем безнадежным, счастливый случай пришел мне на помощь».
Хаммер «познакомился с инженером по имени Джордж Бейер, занимавшим важный пост на одной из главных карандашных фабрик. Оказалось, в молодости, отличаясь любовью к приключениям, он незадолго до войны принял предложение построить карандашную фабрику в России. Война помешала осуществить его планы…» Хаммеру удалось убедить его уехать в СССР, и не его одного. «Я выяснил, что многие были готовы променять традиционную верность фирме на более свободную жизнь. В течение двух месяцев мне удалось набрать весь нужный штат – я предлагал гораздо лучшие условия». Все завербованные уволились и уехали в Советскую Россию, притворившись, что отправляются в отпуск в Финляндию.
Через шесть месяцев после подписания концессионного договора новым предприятием были выпущены первые карандаши. «В первый же год мы снизили розничную цену карандашей с пятидесяти до пяти центов, – хвастается Хаммер. – В результате их импорт был запрещен, что стало для нас дополнительным стимулом. …Наше производство в 1925 году увеличилось по сравнению с предыдущим годом с пятидесяти одного миллиона карандашей до семидесяти двух, а стальных перьев – с десяти миллионов до девяноста пяти».
Так что хаммеровский бизнес в Стране Советов процветал не только потому, что его принимали кремлевские вожди, но и благодаря его предприимчивости. Более того, у Сталина Хаммер был не в чести. «Сталин, – как он пишет, – считал, что государство может управлять любым предприятием и не нуждается в помощи иностранных концессионеров и частных предпринимателей. Это была главная причина моего отъезда из Москвы».
Ну, главная или не главная, кто знает (его мемуары, которые я здесь то и дело цитирую, написаны после разоблачения «культа личности Сталина»), но концессий к началу 30-х годов у него больше не было. Однако деньги оставались – правда, рубли, не доллары, и надо было их каким-то образом конвертировать и вывезти. Как именно это сделать, Хаммер, как он признается, понял после того, как приобрел в Москве «Коричневый дом» – тридцатикомнатный особняк на Садово-Самотечной улице. По мере того как он его обставлял, до него дошло, что русский антиквариат – золотая жила.
«Очень скоро наш дом в Москве превратился в музей предметов, раньше принадлежавших династии Романовых. От фарфора, икон, антикварной мебели и скульптуры …мы вскоре перешли к коллекционированию картин, которые в то время продавались в Москве гораздо дешевле, чем где бы то ни было в мире. …В то время я почти ничего не знал об искусстве и, должен признаться, мой интерес к созданию московской коллекции картин был чисто практическим: мы украшали ими «Коричневый дом», тратя заработанные на карандашной фабрике рубли – картины считались хорошим капиталовложением. …Хотя мы не были уверены, что получим разрешение на вывоз коллекции, это был для нас единственный способ вывезти из России заработанные за многие годы деньги. …Так началось наше увлечение коллекционированием произведений искусства и антиквариата, длившееся всю жизнь и переросшее в бизнес».