В том году гигантское сталелитейное предприятие, оборудованное по последнему слову техники, созданное в степи в короткие сроки, начало «давать чугун» (к 1933 году – сталь). Но не только это давало ему повод для энтузиазма.
«В России за те пять лет, которые я там провел, материальные условия улучшились по крайней мере на сто процентов. Во Франции они остались такими же, возможно, даже ухудшились. В Америке, вероятно, слегка улучшились, хотя я сомневаюсь, чтобы они изменились намного. Может быть, у русского рабочего было всего не так уж много, но он чувствовал, что в следующем году получит больше».
При всем своем энтузиазме Джон Скотт возмущался «абсентеизмом», под которым понимал «старый русский обычай… не выходить на следующее утро после выпивки», и еще тем, что «две бригады направлялись на работу, где могла работать только одна». Иностранцы не хотели привыкать к бесхозяйственности, участвовать в «авралах», работе в 2–3 смены в ущерб семье и здоровью и недоумевали, зачем нужна гонка, если есть реальный запланированный срок завершения работ. Чрезвычайно изумляли их постоянные «перекуры».
Джон описывает жизнь советских людей с разных сторон. «Деньги были у всех, но то, что человек ел и носил, почти целиком и полностью зависело от того, что можно было купить в том конкретном магазине, к которому он был прикреплен. Если это был иностранный специалист или руководящий работник ГПУ или партийных органов, прикрепленный к специальному магазину для иностранцев, то он мог купить икру, кавказское вино, импортные ткани, прекрасную обувь, костюмы и тому подобные вещи на выбор. Инженеры и мастер… имели карточки, дававшие им право посещать магазины для техников, где они могли купить хлеб, а иногда мясо, масло, рыбу и кое-что из одежды. Однако большинство людей… были прикреплены к магазинам для рабочих, где единственное, что можно было купить более или менее регулярно, это хлеб».
Джон Скотт. «За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали»
«…На протяжении всей зимы 1932–1933 года монтажники не получали ни мяса, ни масла и почти не видели сахара и молока. Когда в магазине, к которому они были прикреплены, привозили товары, «рабочие порой оставляли работу и с гаечным ключом в руках бежали в магазин, чтобы, пробив себе дорогу, получить полфунта каменных леденцов».
Работали в Магнитогорске и те, кто вовсе не получал никакой зарплаты. «Временами численность “спецпереселенцев”, “вредителей” и других, ходивших на работу под конвоем, превышала половину всех занятых на Магнитке. …Почти восемнадцать тысяч раскулаченных зажиточных крестьян и от двадцати до тридцати пяти тысяч преступников: воров, проституток, растратчиков, выполнявших под конвоем работу, не требовавшую никакой квалификации, – все эти люди и были той рабочей силой, которая была необходима, чтобы копать землю для фундамента, возить на тачках бетон, выгребать и убирать лопатами шлак, делать другую тяжелую работу».
Между прочим, как пишет Скотт, ему пришлось столкнуться и с настоящим вредительством. «Однажды утром механики обнаружили в основном подшипнике (сердечнике) одной из турбин измельченное стекло. Немедленно начали проводить расследование, и рядом с сарайчиком, куда бывшие кулаки каждое утро приходили отмечаться о выходе на работу, обнаружили второе ведро с измельченным стеклом. Электросварщики пользовались им, растворяя его в специальной жидкости, для нанесения покрытия на электроды. Очевидно, один из бывших кулаков насыпал этого стекла сначала себе в карман, а потом в сердечник турбины. Какой-то крестьянин решил причинить вред Советской власти в отместку за коллективизацию – иными словами, за конфискацию своего имущества».
Магнитка
«…Однажды, возвращаясь домой с работы, я стал свидетелем любопытной сценки – передо мной была бригада, состоявшая из сорока или пятидесяти священников православной церкви, одетых в грязные, изодранные черные рясы. …Они упорно работали заступами и лопатами, срывая небольшой холмик. Курносый деревенский парень сидел неподалеку на бугорке, положив на колени старую винтовку, и безмятежно наблюдал за ними».
«С самого первого дня своего приезда в Магнитогорск Ломинадзе работал, не щадя сил, – пишет Скотт об одном из руководителей города – секретаре горкома партии Виссарионе Ломинадзе. – Прекрасный оратор, он произносил одну речь за другой, обращаясь к административно-хозяйственным работникам, инженерам, рабочим, разъяснял, убеждал, уговаривал, ободрял и воодушевлял. Он требовал величайшего самопожертвования от своих подчиненных, которых, между прочим, имел обыкновение выбирать из круга своих личных друзей». Вскоре после убийства Кирова Ломинадзе «был вызван к начальнику районного ГПУ в Челябинск. Он сел в машину и на полпути к Челябинску всадил себе в живот две пули».
Как почти все в Магнитогорске, Скотт жил в бараке. «В пятидесяти комнатах этого барака жили сто человек – девяносто восемь немцев и два американца. Раньше в бараке была и кухня, но теперь в этом помещении жила семья, поэтому все готовили, пользуясь печками в своих комнатах. В одной из комнат находился красный уголок. Здесь висела стенная газета нашего барака, два знамени за ударный труд и портреты Ленина, Сталина и Ворошилова. Здесь также размещалась и библиотека, состоявшая из двухсот книг. Два раза в неделю в красном уголке проводились занятия для неграмотных». Джон выучил русский и преподавал его иностранцам.
В 1934 году он женился на молоденькой учительнице Маше Дикаревой, происходившей из крестьянской семьи. У них родилось двое детей.
Шквал арестов 37-го года, по счастью, их не затронул. По его мнению, рабочих вообще все это мало коснулось. «Насколько мне известно, количество арестованных рабочих составляет очень небольшой процент. В большинстве случаев жертвами чисток являются чиновники всех рангов, инженеры и т. д. Зачастую рабочие даже радуются, когда арестовывают какую-нибудь “важную птицу”, руководителя, которого они по какой-то причине невзлюбили».
Скотт рассказывает, как мастер приходил утром на работу и говорил рабочим, находившимся под его началом: «Ну, сегодня мы должны сделать то-то и то-то». Рабочие насмешливо ухмылялись и говорили: «Проваливай. Ты сам – вредитель. Завтра придут за тобой и арестуют. Все вы вредители – и инженеры, и специалисты-техники».
Скотт упоминает некоего Гарриса – американского «инженера-консультанта, которому платили кругленькую сумму в американских долларах, снабжали его икрой в стране, где не хватало хлеба и совсем не было сахара, для того, чтобы он продвигал строительство Магнитки». И он же отмечает, что его положение в любой момент могло пошатнуться. Скотт присутствовал при сцене, когда Гарриса ругал заместитель директора строительства Шевченко, у которого «были довольно ограниченные познания в технике, и по-русски он писал с ошибками». Шевченко говорил об «окружении враждебных капиталистических государств, …цитировал Маркса и Сталина, помянул и судебное следствие по делу группы Рамзина и иностранных шпионов».
В этих словах содержалась прямая угроза. Профессор Леонид Рамзин – директор Всесоюзного теплотехнического института, был объявлен в 1929 году главой «Промпартии». Судебный процесс по сфабрикованным материалам о вредительстве сильно ударил по русской технической интеллигенции, всего по делам, связанным с «Промпартией», было арестовано более 2 тыс. человек. Некоторые из них после суда пребывали в Магнитогорске, как, например, инженер-электрик Тихомиров, который «был в прекрасных отношениях со многими иностранцами, основанных на взаимном уважении. Тихомиров держался с огромным достоинством. Как и все русские, он не терпел никаких пренебрежительных замечаний в адрес своей страны или ее правительства».
Дело Промпартии. Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР под председательством А. Я. Вышинского
Тысячи людей были арестованы, в результате сильно сократился выпуск продукции коксохимического комбината. Джон приводит поразивший его эпизод, когда «в Свердловске у здания НКВД собралось несколько сотен женщин, которые принесли для своих арестованных передачи с едой и одеждой. После того как они простояли там несколько часов, им в грубой и резкой форме сказали, что в этот день передачи приниматься не будут. В толпе началось волнение. Кого-то толкнули, разбилось окно, и через пять минут на втором этаже здания не осталось ни единого целого стекла». И им ничего за это не было – посадить в тюрьму пятьсот женщин было невозможно, потому что тюремные камеры были уже переполнены.
Из Магнитогорска постепенно исчезли иностранные специалисты. Потом начались аресты любых иностранцев. Попал под подозрение и сам Джон Скотт, его заставили уволиться, Маше предъявляли серьезные обвинения на комсомольских собраниях, конфисковали пишущую машинку. «Я уезжал из Магнитогорска, глубоко потрясенный тем, что многие мои знакомые были арестованы. Все это казалось таким нелепым, противоречащим всякому здравому смыслу. Сталинская Конституция 1936 года обещала демократическое и свободное общество. Вместо этого оказалось, что НКВД – это основная организация, от которой зависит все происходящее, что чистки уничтожают, буквально пожирают все, что уже было создано».
Впрочем, по его мнению, происшедшее не могло подорвать советскую экономику. «Казалось, что все достойные и способные люди были расстреляны или арестованы. Но по существу это было ошибочное мнение. …Советский Союз – большая страна, и миллионы русских, которых чистки не коснулись лично, восприняли эту кампанию более или менее спокойно… Возможно, они были немного обеспокоены, но продолжали делать танки, читать газету “Правда” и устраивать учебные воздушные тревоги в свои выходные дни».
Специалист в Сибири
В мае 1932 года в Москву приехал молодой немецкий архитектор Рудольф Волтерс, специалист по проектированию вокзальных зданий. У себя в Берлине он случайно узнал, что представительство советского Наркомата железнодорожного транспорта давно и безуспешно ищет как раз такого специалиста, и предложил свои услуги. В Германии работы для архитекторов в это время практически не было. Но когда он прибыл в Москву, в наркомате сильно удивились и вообще приняли его, архитектора, за инженера-строителя. В конце концов его отправили в Новосибирск, где собирались построить новый вокзал, правда, так и не построили. Вернувшись в Германию, он описал свои впечатления в книге «Специалист в Сибири. Немецкий архитектор в сталинском СССР» (1933).