вал в СССР. А после войны Шпеер оказался на скамье подсудимых в Нюрнберге и получил свои 20 лет тюрьмы, Волтерс же продолжал занимался проектированием зданий. Между прочим, именно ему мы обязаны появлением на свет «Дневника из Шпандау» Шпеера, опубликованного после его освобождения. Писать заключенным Шпандау было категорически запрещено, но Волтерс подкупил служащего тюрьмы, и тот выносил сделанные на кусочках туалетной бумаги записи Шпеера. В них, наряду с мемуарной частью, было описание его проекта Дворца Победы, гигантского сооружения (70-метровый цоколь и 220-метровый купол), перед которым должна была померкнуть библейская Вавилонская башня. Как и Дворец Советов, он так и не был построен.
К началу Большого террора из иноспециалистов остались единицы, да и те из ценных кадров превратились в шпионов и вредителей. Остались самые преданные – иностранные коммунисты и сочувствующие. Дошло до того, что стали возвращаться с «родины всех трудящихся» в нацистскую Германию разочарованные немецкие рабочие-коммунисты. Когда на Сталинградском машиностроительном заводе «Баррикады» стали задерживать зарплату работавшим там политэмигрантам – немцам и австрийцам, те уехали в Москву и явились в консульство с просьбой разрешить им вернуться. В письме, адресованном одному из рабочих завода, говорилось: «Лучше сидеть в тюрьме в Германии, чем жить так, как мы живем в СССР».
Сиэтл – Сеятель
Нынче первая ассоциация, что приходит в голову при упоминании коммуны Сиэтл – это та, которая была провозглашена в Сиэтле летом 2020 года на волне протестов, последовавших за убийством афроамериканца Джорджа Флойда. Но была и другая со схожим именем, созданная в Советской России переселенцами из штата Сиэтл.
В мае 1936 года там оказалась – благодаря цепочке американских знакомых – английская писательница Эдме Дэшвуд. Американский издатель заказал ей «смешную книжку о русском колхозе». В ее книге «Солома без кирпичей» (1937) если и есть смешное, то это собранная ею целая галерея сатирических зарисовок гидов-переводчиц «Интуриста», самоуверенных некомпетентных женщин, не бывавших за пределами своей родины и упорно твердящих о превосходстве СССР над остальным миром. Зато есть ценная информация о «Сиэтле» – так Дэшвуд называет сельхозкоммуну близ Ростова. На самом деле коммуна, созданная в 1922 году, именовалась немного иначе – «Сеятель».
В ответ на призыв к американским рабочим об оказании помощи Советской республике приезжали не только рабочие, фермеры – тоже. Так несколько сот переселенцев распродали в Америке все имущество, внесли по 500 долларов с семьи в общий капитал, закупили тракторы, автомобили, станки, посадочный материал и отправились в Советскую Россию. На передовой американской технике они распахали целинные земли в сальских степях. Производительность труда и сбор зерновых у них были куда выше, чем в соседних хозяйствах.
В 1936 году это была единственная уцелевшая коммуна, последнее место в СССР, где реально воплощались идеалы социалистического равенства и братства. Четыре раза в год собиралось общее собрание коммунаров (700 человек), об этом писательнице рассказали коммунары первого призыва, с которыми она общалась по-английски. В поселке не было пьяниц и тунеядцев, их исключали из коммуны, все было общим, включая приусадебные участки, никакого денежного обращения. Все были к ней приветливы и добры. Вопреки ожиданиям, она жила в отдельной комнате и, щедро посыпая ее порошком от насекомых, избежала блох и тараканов, которые в России сопутствовали ей повсюду. Словом, ей там очень понравилось, так что смешной истории не получилось.
Вскоре после ее отъезда большинство членов коммуны отправились в ГУЛАГ. Спаслись лишь те, кто, понимая, к чему дело идет, сумел уехать в середине 30-х годов. Сама коммуна была распущена, на ее месте был создан колхоз имени Сталина. После разоблачения «культа личности» колхоз-миллионер, став имени XXII партсъезда, до конца советской власти оставался одним из самых передовых хозяйств (шесть Героев Соцтруда), в 90-е – был признан банкротом.
Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен
5 октября 1921 года Народный комиссариат земледелия принял воззвание: «…И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать!» Как известно, к тому моменту экономика страны под руководством большевиков зашла в тупик, и положение поправилось благодаря переходу к НЭПу. Менее известно, что он сопровождался обращением атеистической власти за помощью к уехавшим из царской России сектантам, евангельским христианам. Благодаря трудолюбию и трезвости они были известны как хорошие хлеборобы.
…Воззвание Наркомзема было широко распространено, и стали поступать просьбы сектантов о возвращении. В 1922–1925 гг. из США в СССР приехали 2689 реэмигрантов для работы в сельском хозяйстве, многие переселенцы были из числа сектантов, превратившихся в успешных фермеров. Однако «Золотой век» сектантства (если он вообще был когда-либо) быстро кончился. В 1929 году стали закрывать сельхозкоммуны и религиозные общины баптистов, пятидесятников, трезвенников, толстовцев.
В августе 1929 года сельхозтоварищество «Новый Израиль», состоявшее из последователей Василия Лубкова, было переименовано в «Красный Октябрь» и присоединено к соседнему колхозу «Путь правды». «Новый Израиль» отпочковался от старого («Израилем» называли себя хлысты) на Дону в конце XIX века, и в 1913 году вся паства под водительством «царя XXI века» Василия Лубкова эмигрировала в Уругвай. В основанном ими городе Сан-Хавьер по сей день живут потомки переселенцев с двойными – русско-испанскими фамилиями. Новоизраильтяне сумели поднять 25 тысяч гектаров целинных земель. Сельское хозяйство Уругвая в то время ограничивалось животноводством, а русские стали возделывать почву, сеять зерно, печь хлеб.
В 1926 году «живой Христос» Лубков и 700 русских уругвайцев вернулись на Дон. Вернулись с богатым скарбом – автомашинами, тракторами, плугами, сеялками, молотилками. Главное преимущество «уругвайцев» было в умении по-современному возделывать землю, да и в коневодстве они неплохо разбирались.
Остальные колонисты на родину не вернулись, поняв, что жизнь в советской России далеко не так безоблачна, как им казалось. Лубков прислал письмо, написанное на листе бумаги, исписанном полностью. Это был сигнал, заранее обговоренный – если письмо будет без полей, ехать не следовало.
Поначалу дела у вернувшихся пошли хорошо, невзирая на то, что им выделили землю в безжизненных сальских степях, где не было даже питьевой воды. Тем не менее благодаря их исключительной работоспособности хозяйство процветало. С началом коллективизации начались проблемы, за ликвидацией «Нового Израиля» последовали арест и гибель в 1937 году самого Лубкова.
Пастор Винс
…Яков Винс до революции был пресвитером русской баптистской церкви в Самаре. На себе испытал кое-какие гонения – полиция штрафовала его за водное крещение новообращенных. В 1911 году он поехал вместе с семьей на баптистский конгресс в Филадельфию, а вернулся оттуда лишь пятнадцать лет спустя, добравшись на Дальний Восток пароходом из Сан-Франциско. В том же 1926 году в Россию приехал его сын Петр Винс, пресвитер из Питтсбурга.
Решив вернуться на родину, Петр предложил своей американской невесте последовать за ним в Россию, но та наотрез отказалась. Жену он нашел в Благовещенске. Лидия Винс впоследствии вспоминала, что девушкам из баптистской общины «было очень интересно познакомиться с русским братом-американцем. Аккуратный, подтянутый молодой человек в очках (в те годы на Дальнем Востоке очки были редкостью), приветливый и простой в общении, совсем не важный американец».
Молодой человек тем не менее оказался твердым орешком. Когда времена изменились и отец с матерью, почуяв беду, поехали на баптистский конгресс в Торонто и вновь решили не возвращаться, сын не захотел следовать за ними.
В 1930 году Петру Винсу поставили ультиматум – вернуться в Америку или принять советское гражданство. Недолго думая, он сдал американский паспорт. Сразу после обретения советского гражданства его отправили праздновать это знаменательное событие в течение трех месяцев принудительных работ – строить дорогу через тайгу. Вместе с другими «служителями культа», как стали называть священников, баптистов и прочих «дармоедов».
Жена пастора Лидия Винс вспоминала, как начальник Благовещенского ГПУ, опальный коммунист из Ленинграда, недоумевал: «Неужели вы до сих пор не понимаете, на что себя обрекли, отказавшись от американского гражданства?» Вроде должен бы был понимать. В конце 1928 – начале 1929 годов в советских газетах писали о «выявленной баптистской шпионской сети» на Украине и в Белоруссии, состоявшей из 25 проповедников из Филадельфии, собиравших через сектантов сведения о Красной армии. Упоминали якобы созданный в Филадельфии из русских выходцев «отряд «крестоносцев» в 25 человек. Они-то и приехали в Минск к местной шайке баптистов, чтобы вместе вести антисоветскую работу».
Петра Винса арестовали 26 апреля 1936 года. Из обвинительного заключения по так называемому делу Омской общины баптистов: «Петр Винс прибыл из Америки в 1926 г. До этого руководил русскими белогвардейскими (!) сектами баптистов в Детройте и Питтсбурге. Имеет связь за границей с отцом, служителем культа в Канаде – иноподданным… В Омске в 1935 г. возглавил руководство по организации контрреволюционных кадров баптистов на борьбу с советской властью и помощи интервентам на случай войны».
Обвинение Винса в антисоветской агитации строилось на показаниях двух «духовно ослабевших» верующих. Один из них – дворник дома, где жили Винсы, в суде отказался от своих прежних показаний. Винсу удалось передать жене на мешочке из-под сахара запись очной ставки, и единоверцы пришли его пристыдить. Тот, думая, что никто никогда не узнает о его предательстве, тут же упал на колени и раскаялся.
У Винса был адвокат, защитник Новикова, добросовестно делавшая свое дело. В перерыве заседания спецколлегии Омского областного суда она шепнула жене подзащитного, что процесс полностью провалился и обвиняемых, скорее всего, освободят, так как их вина не доказана. Оправдания, конечно, не будет, дело направят «доследовать». Эти слова прозвучали совершенно невероятно, особенно если учесть время, когда они были сказаны – 1937 год. Правда, январю 1937-го предшествовал декабрь 1936-го, когда была принята сталинская Конституция. Новикова полагала, что на судей повлияли записанные в ней слова о праве советских граждан верить или не верить в Бога. Так ли оно было, или все же свою роль сыграли профессионализм адвоката и порядочность судьи, но 21 января 1937 года дело ушло «на доследование», а подсудимых освободили прямо в зале суда. Судью же «за неумелое ведение судебного разбирательства» направили в далекий северный поселок, где не было даже электричества.