Ситуация напомнила мне рассказ Ильи Зверева «Защитник Седов», герой которого берется за «поганое каэровское» (то есть по «контрреволюционной» статье) дело о вредительстве агрономов в Энске. Местный суд приговорил их к расстрелу, но родственники надеются на Москву, и защитник Седов не способен им отказать, хотя и предупреждает о низкой вероятности успеха. «Потому что обычно есть такая практика: НКВД передает в суды наиболее ясные и красноречивые дела. А если какие-нибудь сомнения и туманности – все идет по другим каналам». Что такое другие каналы, никому не надо было объяснять, речь шла о «тройке НКВД».
Все прокурорские и судебные чины прекрасно понимают абсурдность обвинений, и только один человек ведет себя как ни в чем ни бывало, выполняя свой профессиональный долг под недоуменные и опасливые взгляды окружающих. Он добивается своего, но лишь потому, что циничный «Большой прокурор» (наделенный автором чертами А. А. Вышинского) решает использовать дело как возможность подбросить дрова в топку террора.
«Мы только что столкнулись с беспардонным нарушением социалистической законности, – выступает он на республиканском совещании следственных работников. – В Энске …были осуждены специалисты райземотдела, которым вменялись в вину фантастические деяния. Как, например, “покушение на стахановку с помощью быка Хмурого”. (Смех в зале.) Такая выходящая из ряда вон история стала возможна в обстановке вредительской деятельности ныне получивших по заслугам прокурора области Никишина, его заместителя Зальцмана, только что разоблаченных председателя облсуда Калинина, его заместителя Конюхова, ныне расстрелянных руководителей райкома и райисполкома… И надо, товарищи, повнимательней присмотреться к корням этого дела, не орудует ли там еще какой-нибудь умный, хорошо замаскированный японский шпион со своей братией… …Действительно, через неделю обнаружилось, что в Энске орудовал шпион. И именно японский. И с братией».
Адвокат Новикова «предупредила, что отца могут вновь арестовать и судить уже тройкой, от которой пощады не будет», – вспоминал годы спустя сын пастора Винса Георгий. Так оно и вышло, в апреле 1937 года Винса забрали. Многочисленные запросы о его судьбе оставались без ответа, только через десять лет в Киеве неизвестный сотрудник МГБ сжалился и сказал Лидии, чтобы не ждала, муж умер, а когда и где – говорить отказался. В 1995 году Георгий увидел выписку из протокола заседания тройки при управлении НКВД по Омской области от 23 августа 1937 года. Отец был признан виновным в контрреволюционной агитации и пропаганде путем «распространения провокационных домыслов о существующем якобы гонении на религию со стороны органов власти». Заканчивалась выписка коротким словом – расстрелять.
Глава десятаяИностранный консультант
Ложь успевает обойти полмира, пока правда надевает штаны.
Лето 1989 года, Москва
К немолодой русской актрисе приехал в гости американец, историк из Калифорнии Майкл Гелб. Время было уже не то, чтобы бежать от иностранцев как черт от ладана, но еще не то, чтобы раскрывать им свои объятья. Во всяком случае, актриса отказалась встречаться с ним наедине, и гостя сопровождала сотрудница московского НИИ киноискусства. Это ее сын настоял на том, чтобы диалог был при свидетелях – береженого бог бережет.
Актрису звали Эмма Цесарская. Она была кинозвездой, первой советской кинозвездой, прославившейся еще до Любови Орловой и других знаменитых киноактрис 30-х, и, наконец, просто красавицей. После трех часов разговора и трех чашек чаю Эмма призналась американцу, что порой «боялась смотреть в зеркало, так была красива».
Майкл Гелб явился порасспросить ее о событиях, с момента которых прошло больше полувека. А точнее, о ее отношениях с американским инженером, когда-то приехавшим в СССР главным образом за тем, чтобы с нею встретиться. Гость вслух перевел какие-то отрывки из его мемуаров, и Цесарская не стала скрывать, что польщена. Разумеется, она помнила этого человека. Особенно запомнилось глупое выражение его лица при первой встрече в 1932 году, где-то рядом с Кузнецким мостом. Поначалу она приняла его за одного из множества назойливых поклонников и попыталась поскорее избавиться, но потом они подружились. Нет, что вы, что вы, она никогда его не любила.
Весна 1932 года, Атлантический океан
Плывет пароход
По зеленым волнам,
Плывет пароход
Из Америки к нам.
23 марта 1932 года пароход «Бремен» вышел из Нью-Йорка в Атлантику. Одним из пассажиров был молодой человек приятной наружности и атлетического телосложения, теннисист и боксер-любитель. Лицо молодого человека тем не менее выдавало интеллектуала, так что он не мог не привлекать внимания пассажиров, прогуливавшихся по верхней прогулочной палубе. По всей ее длине палубы стояли спасательные моторные шлюпки с полными баками. Упоминаю их для того, чтобы читатель знал: «Бремен» был самым безопасным трансатлантическим лайнером того времени. Прошло двадцать лет после трагической гибели «Титаника», и безопасности уделялось самое серьезное внимание.
Зара Виткин
Звали пассажира Зара Виткин. Странное имя – возможно, уменьшительное от Лазаря. Зара родился в 1900 году в семье еврейских эмигрантов из России, незадолго до начала нового века бежавших в Штаты за лучшей жизнью. Способный юноша в 16 лет поступил в Беркли, в 20 – закончил университет с отличием, в 23 – стал главным инженером крупной строительной фирмы в Лос-Анджелесе. В числе возведенных ею объектов – Голливудская чаша, амфитеатр с естественной акустикой на 20 тысяч зрителей, где впоследствии выступали и оперные звезды, и Битлз, и Боб Дилан. Но главное происходило по другую сторону океана, в СССР – стране архитектурного будущего, куда Зара так стремился. В Москве строились здания по проектам Константина Мельникова, братьев Весниных и самого Корбюзье, и новое метро, к чему Виткин был немного причастен. Он не мог говорить ни о чем другом, кроме как о Советском Союзе. И другие пассажиры, по его словам, охотно обсуждали с ним «будущее общество, основанное не на анархических рыночных законах, а на рациональном удовлетворении интересов каждого».
Мистер Твистер,
Миллионер,
Едет туристом в СССР.
Нет, он еще не успел стать миллионером, да и в миллионеры не стремился. Зара считал себя социалистом, его возмущало «капиталистическое неравенство, оставляющее миллионы людей в нищете». Да и туристом не был, хотя его путешествие в Советскую Россию было оформлено через «Интурист», иначе получить советскую визу было решительно невозможно.
Зара был давним, с октября 17-го, поклонником социализма. «С сочувствием и ужасом я наблюдал за борьбой охваченного гражданской войной русского народа с иностранной интервенцией и промышленным хаосом, – писал он. – Его героическая выносливость вызывала у меня восхищение».
Полгода назад, еще не помышляя об отъезде, он пришел в Инженерное общество в Лос-Анджелесе послушать доклад о первой советской пятилетке. Зара полагал, что это самый многообещающий эксперимент в истории человечества. Заметив его интерес, к молодому человеку обратился Альфред Зайднер из Амторга.
«Зайднер попросил меня выступить в качестве технического консультанта Амторга, – вспоминал Зара после возвращения в Америку. – В этом качестве я оказал помощь в подборе квалифицированных инженеров-строителей для московского метро». Виткин полагал, что «инженеры были жизненно необходимы Советскому Союзу. Их творческие силы, извращенные грубой эксплуатацией при капитализме, должны были использоваться на благо обществу». Они с Зайднером обсуждали «огромные возможности применения в СССР методов сборного жилья», разработанные в его компании. К тому же Россия была не вовсе чужой страной для Зары, там оставались его родственники, в том числе родная тетка, которую он никогда не видел. Виткин не знал ни идиш, ни русский, и все же этническая общность, вероятно, облегчала их общение с вербовавшим его Зайднером.
…Евреи, похоже, составляли большинство новоприбывших из относительно небольших волн реэмиграции из Америки. В первую волну (20-е – начало 30-х годов) возвращались бежавшие от царизма до революции подпольщики, позже их сменили инженеры, ехавшие с намерением помочь проводить сталинскую индустриализацию. Одна только группа из 11 американских инженеров-«иноспецов», прибывшая для работы в Метрострое, состояла из евреев, перед Первой мировой войной эмигрировавших из России. Они уезжали из дореволюционной России не только за лучшей – в материальном смысле – жизнью, многие стремились в Америку в надежде воплотить там свои мечты о справедливом устройстве общества. Вот они-то или же их дети и собрались обратно, к новой мечте.
Думаю, движущие мотивы у тех реэмигрантов, которые вернулись уже на нашей памяти (вторая волна реэмиграции случилась в девяностые), были немного иными. На словах они тоже ринулись обратно для того, чтобы помогать новой России, но главной целью было все же подзаработать, не говоря уже о том, что это были уже не инженеры, а по большей части финансисты (не считая мошенников, этих – тоже хватало).
Лето 1929 года, Лос-Анджелес
В Голливуде проходил показ советских фильмов. Зара с сестрой попали на «Деревню греха» (так американцы переименовали советскую картину 1927 года «Бабы рязанские»). Когда героиня по имени Василиса появилась на экране, он невольно подпрыгнул на своем месте.
Зара посмотрел фильм восемь раз, ходил на него все дни, когда его показывали. Он говорил, что на всю жизнь запомнил сопровождавшие немой фильм «пронзительные аккорды Патетической симфонии Чайковского и вспыхнувшее на экране в финале восходящее солнце на фоне титров «Советско-американская кинокомпания – Амкино». Эта компания занималась обменом кинофильмами между Советской Россией и США, организовывала поездки Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрбенкса – в одну сторону и Сергея Эйзенштейна с Григорием Александровым и Эдуардом Тиссе – в другую.