Дело оказалось безнадежным вовсе по другой причине. Препятствием в отношениях Эммы с Зарой стал не ее отец и не ОГПУ. Правда, как раз в ОГПУ служил человек, которого Цесарская встретила и полюбила в мае 1933 года. Его звали Макс Станиславский, с отчеством ясности нет – изначально он был Иосифовичем, а уж потом переделался в Осиповича (и даже в Оскаровича). Он был пятью годами старше Виткина, в 1933 году ему было 38 лет.
Макс родился в Варшаве в семье ткацкого мастера, а когда вырос, стал подмастерьем на ткацкой фабрике в городе ткачей Лодзи. В 1919 году, в разгар советско-польской войны он вместе с Феликсом Коном, революционером-подпольщиком, в прошлом – каторжанином, в будущем – высокопоставленным коминтерновцем и первым руководителем советского радиокомитета, приехал в Советскую Россию. В том же году Макс вступил в партию и поступил на службу при реввоенсовете 12-й армии. Осенью 1919 года этой армией был взят Чернигов, где, по данным историка Константина Скоркина, некий Станиславский стал начальником карательного подотдела Черниговского губотдела юстиции. Возможно, это один и тот же человек.
Что это было за заведение, известно из «Записок тюремного инспектора» Дмитрия Краинского, ветерана дореволюционного тюремного ведомства, преобразованного в тот самый «карательный подотдел» в Чернигове. Несмотря на страшное название, в этой инстанции не расстреливали, туда лишь приходили сведения о массовых расстрелах. В написанных – не без доли антисемитизма – мемуарах чиновника отмечается, что «комиссариат юстиции был наиболее еврейским учреждением, здесь почти все служащие были евреи».
Чекистом Станиславский стал в 1921 году, а спустя два года перебрался в Москву. Подробностей о его службе мне не удалось выяснить, к кому бы из знатоков я ни обращался. Известно только, что он работал в Секретариате коллегии ОГПУ, потом был на «оперработе», выезжал за границу, а с 1927 года служил в экономическом управлении ОГПУ.
Возможно, Виткин с ним общался в 1932 году, когда по просьбе чекистов из этого управления приходил туда в качестве эксперта по качеству строительства.
Апрель 1933 года
Виткин в своей рукописи рассказывает, как весенней ночью сотрудники ОГПУ совершили налет на загородный дом в подмосковной Перловке, где жили инженеры английской компании Метро-Виккерс. Дом был обыскан сверху донизу, сломаны перегородки, разорваны матрацы, изъяты документы.
Эта фирма поставляла электротехническое оборудование для многих советских электростанций и первой линии Московского метрополитена, которую торжественно открыли двумя годами позже – в мае 1935 года. В советских газетах писали, что англичане виновны в шпионаже и саботаже, порче оборудования, которые они установили на советских предприятиях. Публиковались письма рабочих с требованием немедленной казни англичан. Одну такую петицию от имени сотрудников треста было предложено подписать Виткину. Он отказался, заметив, что лучше было бы подготовить другую петицию, призывающую заключить в психбольницу авторов первой. Как можно требовать смерти людей без суда и даже до предъявления им обвинения! Его никто не понял.
Между арестом шести англичан и началом суда над ними прошел лишь месяц. 11 апреля в Колонном зале начались судебные заседания, председательствовал председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Василий Ульрих, сторона обвинения была представлена Андреем Вышинским. Эти же персонажи в недалеком будущем станут действующими лицами самых громких политических процессов сталинской эпохи.
За границей обеспокоились, что арест британцев будет означать начало гонений на иностранцев. Сталин с олимпийским спокойствием объяснился по этому поводу. «Что касается нескольких англичан из Метро-Виккерс, – заметил он, отвечая 20 марта 1933 года на письмо американского журналиста Ральфа Барнса, – то они привлечены к ответственности не как англичане, а как люди, нарушившие, по утверждению следственных властей, законы СССР. Разве русские не так же привлечены к ответственности?»
Русским обвиняемым – начальникам нескольких электростанций и их подчиненным – вменялась в вину организация диверсий по заданию англичан. Британцам же предъявили обвинения в шпионаже и попытках подкупа советских госслужащих – с целью осуществления этого вредительства. «Я не мог понять мотивы инженеров Метро-Виккерс в намеренном разрушении их собственных установок, а также их профессиональной репутации и возможностей для дальнейшего бизнеса», – пишет Виткин, не желая поверить во взятки за причинение ущерба технике. Предметом взяток служили, по его словам, «пальто, горстка грампластинок, несколько тысяч постоянно обесценивающихся рублей. Почти каждый иностранец из-за отчаянных страданий русских вокруг него делал подобные подарки».
Что касается основного обвинения – во вредительстве, то в начале 30-х годов на электростанциях действительно произошла серия крупных аварий. Эксперты, привлеченные обвинением, утверждали, что поломки оборудования были результатом «преступной небрежности или прямого вредительства». Их причины, впрочем, были куда более прозаичны. Скажем, авария на Каширской электростанции в апреле 1931 года, из-за которой на некоторое время Москва осталась без электричества, согласно отчету комиссии, расследовавшей причины инцидента, была вызвана подъемом воды в реке и рядом конструктивных недостатков самой станции. Но ОГПУ в марте 1932 года отрапортовало о «контрреволюционной кулацкой группировке», якобы готовившей диверсионные акты на электростанции. Как утверждает историк Никита Петров, уже с 1927 года в ОГПУ действовали строгие инструкции: любой поджог или промышленную аварию рассматривать прежде всего с точки зрения возможного «вредительства». После Шахтинского дела и дела Промпартии слово «вредитель» вошло в обиход как синоним «врага народа».
Судебный процесс по делу Метро-Виккерс
Процесс завершился вынесением обвинительных приговоров, но британцы вскоре были отпущены на родину. Дальнейшая их судьба неизвестна, и в этом есть некая странность. Канадский историк Гордон Моррелл, автор выпущенной в 1993 году книги «Британия против сталинской революции. Англо-советские отношения и кризис Метро-Виккерс», пытался узнать, что стало с ними после высылки из СССР, и натолкнулся на полное отсутствие каких-либо следов. В фирме-правопреемнице Метро-Виккерс (этот бренд перестал существовать в 1960 году) ему сказали, что архивы с данными о работавших в СССР сотрудниках сгорели во время войны при бомбежке. Словом, Моррелл полагает, что у ГПУ были основания для подозрений в экономическом шпионаже. По его словам, британцы передавали экономическую информацию в ходе бесед с представителями британского министерства торговли, которые на самом деле были сотрудниками разведки.
Из этого вовсе не следует, что выдвинутые на процессе обвинения во вредительстве не были сфальсифицированы. Тем не менее, вполне возможно, за обвинением англичан стояло что-то еще. Похоже, отгадка того, что это было, есть в книге Виткина. «Мой друг Лайонс присутствовал на суде ежедневно, – пишет Виткин. – Я спросил у него, какова, по его мнению, реальная ситуация». «Я чувствую, что у ГПУ есть что-то на них, – ответил Лайонс, – но это что-то не было выявлено на суде, оставшись за кадром. Весь процесс – игра теней».
Остановившись весной 1934 года по пути домой в Нью-Йорке, Виткин рассказал о предположении Лайонса одному «известному американскому инженеру». «Инженер резко поднял голову. “Ваш друг Лайонс, должно быть, очень проницательный наблюдатель”, – сказал он и добавил, что, возможно, может пролить некоторый свет на это дело». Он побывал в Москве незадолго до процесса над англичанами, с некоторыми из которых был знаком. Перед отъездом он ужинал в ресторане одной из московских гостиниц, а за соседним столом пьянствовала группа инженеров Метро-Виккерс. Один из них присел за столик рассказчика, поинтересовавшегося, в чем причина общего веселья. В ответ пьяный сболтнул, что они заключили крупную сделку и продали русским какое-то вооружение. Виткин «сказал с сарказмом: “Однажды большевики будут стрелять в вас из этого оружия”. “Ничего страшного, – усмехнулся англичанин. – Мы избавились в сделке от старых лимонов!”»
Виткин понял из этого рассказа то, что англичане втайне поставляли Советскому Союзу военную технику, причем сильно устаревшую. Исходя из этого, он предположил, что в ОГПУ, узнав об этом, решили отомстить.
Эксперт
Виткин и сам имел контакты с советской тайной полицией, и весьма тесные. В 1932 году он (американец!) был приглашен в ОГПУ в качестве промышленного эксперта. По просьбе чекистов он давал заключения о качестве строительства нескольких предприятий, включая авиационный завод, электростанцию и фабрику искусственного шелка. И это не считая заданий Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции, среди которых был его конфиденциальный доклад о недостатках строительства гостиницы Москва. От него ждали подтверждения фактов вредительства.
К слову, американский инженер Джордж Морган, возможно, взятый по рекомендации Виткина главный консультант Метростроя (вплоть до завершения строительства первой очереди московского метро в 1935 году) полагал, что в Советском Союзе было слишком много негодных инженеров. В Америке, говорил он, таких людей быстро бы уволили. К такому выводу он пришел, оказывая помощь в конструировании станций и гидроизоляции тоннелей.
Лайонс рассказывал Гелбу, как Виткин сопротивлялся требованиям ОГПУ возложить вину за аварии на кого-то, настаивая на том, что речь идет не о саботаже, а о технической отсталости. В своей книге он вспоминает, как расследовал причины разрушения резервуара сточных вод в Клину и обнаружил, что резервуар был неправильно спроектирован. По воспоминаниям Лайонса, Виткин сопротивлялся требованиям ОГПУ возложить вину за аварию на кого-то, настаивая на том, что речь идет не о саботаже, а о технической отсталости. Вероятно, от него ждали подтверждения фактов вредительства, а он упирал на общую низкую квалификацию работников и отсутствие культуры производства. После Шахтинского дела и дела Промпарти