— Напиши, что он сказал. Можно по-польски или на идиш. Мы будем хранить его в деле. Я полагаю, что ящер может говорить об этом всем и каждому. А ты, конечно, таких вещей допускать не должен.
— Гражданин полковник, эта мысль никогда не могла бы прийти мне в голову. — Нуссбойм блестяще изобразил потрясенную невинность.
Он сознавал, что лжет, как лжет и полковник Скрябин. Но здесь, как и в любой другой игре, существовали свои правила. Он взял ручку и принялся быстро писать. Поставив подпись в конце доноса, он протянул бумагу Скрябину.
Он предположил, что Апфельбаум и сам придет с доносом. Но он выбрал свою цель предусмотрительно. Клерку Скрябина придется туго, когда он станет переубеждать своих политических друзей, отвергая выдвинутые обвинения: они недолюбливали его за то, что он подлизывался к коменданту, и за привилегии, которые он получал как помощник Скрябина. Обычные зэки презирали его — они презирали всех политических. И он не знал никого из ящеров.
Скрябин сказал:
— Если бы это я узнал от другого человека, то мог бы подумать, что цель этого изобличения — занять место Апфельбаума.
— Вряд ли вы можете так говорить обо мне, — ответил Нуссбойм. — Я не могу занять его место и никогда не подумал бы, что смогу. Если бы в лагере использовался польский язык или идиш, то да, вы могли бы так подумать обо мне. Но я недостаточно знаю русский, чтобы делать эту работу. Все, что я хочу, — чтобы стала известна правда.
— У тебя добродетельная душа, — сухо сказал Скрябин. — Однако замечу, что добродетель не всегда является достоинством на пути к успеху.
— Именно так, гражданин полковник, — сказал Нуссбойм.
«Будь осторожнее», — намекнул ему комендант. Он и намеревался быть осторожным. Если он добьется того, что Апфельбаума выгонят с должности, отправят с позором в более жуткий лагерь, здесь все может сдвинуться. Его собственное положение улучшится. Теперь, когда он признан таким же, как политические[32], и связался с администрацией лагеря, он задумался, как лучше использовать преимущества ситуации, в которой он находится.
В конце концов, если вы не позаботитесь о себе, кто позаботится о вас? Он чувствовал себя жалким после того, как Скрябин заставил его подписать первый донос — против Ивана Федорова. Но на этот раз донос не беспокоил его вовсе.
Скрябин небрежно сказал:
— Завтра прибудет поезд с новой партией заключенных. Мне дали понять, что целых два вагона будет с женщинами.
— Это очень интересно, — сказал Нуссбойм. — Спасибо, что вы сказали мне.
Разумные женщины пристроятся к наиболее влиятельным людям в лагере: в первую очередь к администрации и охранникам, затем к заключенным[33], которые в силах сделать их жизнь сносной… или что-то в этом роде. Те, которые не сообразят, что для них хорошо, отправятся валить деревья и рыть канавы, как прочие зэки.
Нуссбойм улыбнулся про себя. Наверняка человек такой… практичный, как он, сможет найти такую же… практичную женщину для себя — может быть, даже такую, которая говорит на идиш. Где бы вы ни были, вы делаете, что можете. Главное — выжить.
Ящер с фонарем приблизился к костру, за которым Остолоп Дэниелс и Герман Малдун тешились байками.
— Это вы, лейтенант Дэниелс? — спросил он на приличном английском языке.
— Это я, — согласился Остолоп. — Подходите ближе, лидер малой боевой группы Чуук. Садитесь. Вы собираетесь завтра утром покинуть эти места — это верно?
— Истинно так, — сказал Чуук. — Мы больше не будем в Иллинойсе. Мы двигаться прочь, сначала главная база в Кентукки, затем прочь из этой не-империи Соединенные Штаты. Я говорю вам две веши, лейтенант Дэниелс. Первая вещь есть: я не сожалею уходить. Вторая вещь есть: я пришел сказать прощайте.
— Это очень любезно, — сказал Остолоп. — Прощайте и вы тоже.
— Сентиментальный ящер, — сказал Малдун, фыркнув от смеха. — Кто бы подумал, а?
— Чуук — неплохой парень, — ответил Дэниелс. — Как он сказал, когда было заключено перемирие с ним и с ящерами, которыми он командовал, у нас с ним больше общего, чем с нашими же начальничками.
— Да, это, пожалуй, правильно, — ответил Малдун одновременно с Чууком, который снова произнес свое «истинно».
Малдун не унимался:
— Было похоже на прежнюю войну, не так ли? Мы и немцы в окопах, и мы были похожи друг на друга, будь я проклят, как это верно. Покажи этим парням в чистеньком вошь — и они упадут замертво.
— Я также имею для вас вопрос, лейтенант Дэниелс, — сказал Чуук. — Вам не будет досадно, что я спрошу вас это?
— Что именно? — сказал Остолоп. Затем он сообразил, что имел в виду ящер. Английский Чуука был приличным, но далеким от совершенства. — Валяйте, спрашивайте, о чем хотите. Вы и я, мы оба в довольно хороших отношениях, раз уж прекратили лупить друг друга по голове. Ваши заботы очень похожи на мои, как в зеркале.
— Вот что я хочу спросить тогда, — сказал Чуук. — Теперь, когда эта война, эта битва сделана, что вы будете делать?
Герман Малдун тихо присвистнул сквозь зубы. Остолоп тоже.
— Вот это вопрос, — сказал он. — В первую очередь, я думаю, надо посмотреть, сколько времени еще армия захочет содержать меня. Меня ведь уже не назовешь молодым человеком. — Он потер свой щетинистый подбородок. Большая часть щетины была белой, а не каштановой.
— Что вы будете делать, если вы не солдат? — спросил ящер.
Остолоп объяснил, что, может быть, снова станет бейсбольным менеджером. Он подумал, не следует ли ему рассказать о бейсболе, но не стал.
Чуук сказал:
— Я видел тосевитов, некоторые почти детеныши, некоторые больше, играющие эту игру. Вам платить за возглавление команды их? — Он добавил вопросительное покашливание. Когда Остолоп подтвердил, что так и будет, ящер сказал: — Вы должны быть очень искусен быть способным делать это за деньги. Будете это снова во время мира?
— Не знаю, — ответил Дэниелс. — Кто скажет, что будет с бейсболом, когда все выправится? Я полагаю, что первое, что я сделаю, когда уйду из армии, так это отправлюсь домой в Миссисипи, чтобы посмотреть, остался ли кто-нибудь в живых из моей семьи.
Чуук издал звук, выражающий удивление. Он показал на запад, в сторону великой реки.
— Вы живете на лодке? Ваш дом есть на Миссисипи?
Остолопу пришлось объяснить разницу между Миссисипи-рекой и штатом Миссисипи. Когда он закончил, ящер сказал:
— У вас, Больших Уродов, временами для одного места больше чем одно имя, иногда у вас больше чем одно место на одно имя. Это сбивает с толк. Я скажу небольшой секрет, что одна или две атаки были неправильны из-за этого.
— Может быть, нам стоило назвать каждый город в сельской местности Джоунсвиллем, — сказал Герман Малдун и расхохотался собственной шутке.
Чуук тоже расхохотался, открыв рот так, что отражение пламени костра заблестело на его зубах и змеином языке.
— Вы не удивили меня, вы, тосевиты, если вы будете делать эту вещь. — Он показал на Дэниелса. — Тогда прежде, чем вы стали солдат, вы командовать бейсбольные люди. Вы есть лидер от детеныш?
И снова Остолопу потребовалось время, чтобы понять ящера.
— Прирожденный лидер, вы имеете в виду? — И он снова расхохотался и хохотал громко и долго. — Я вырос на ферме в Миссисипи сам по себе. Там были негры-арендаторы, которые обрабатывали поля больше, чем были у моего папочки. Я стал менеджером потому, что мне не хотелось вечно ходить за мулом, а потому я сбежал и стал играть в мяч. Я никогда не был великим, но был очень неплохим.
— Я слышать прежде такие рассказы о неповиновении властям от тосевиты, — сказал Чуук. — Мне они очень странны. Мы не любим таких среди Расы.
Остолоп задумался над этим: целая планета ящеров, каждый занимается своей работой и проживает свою жизнь по указке. Получается очень похоже на то, что хотели сделать с народом красные и нацисты, только еще хуже. Но для Чуука этот порядок вещей казался таким же естественным, как вода для рыбы. Он не задумывался над плохими сторонами системы просто потому, что она наполняла его жизнь порядком и значением.
— А как насчет вас, лидер малой боевой группы? — спросил Дэниелс Чуука. — После того как вы, ящеры, уйдете из США, что вы будете делать дальше?
— Я останусь быть солдат, — отвечал ящер. — После этого перемирия с вашей не-империей я отправляюсь в другую часть Тосев-3, где перемирия нет, я воюю дальше с Большие Уроды, пока раньше или позже Раса победит там. Затем я иду на новое место и делаю то же самое. Все это на годы до прибудет флот колонизации.
— Значит, вы стали солдатом, как только вылупились? — спросил Остолоп. — Вы не могли делать что-нибудь еще, когда ваши большие боссы решили захватить Землю и просто призвали вас на войну?
— Так было бы сумасшествие! — воскликнул Чуук. Может быть, он понял Остолопа слишком буквально, а может быть, и нет. — Сто и пять десятков лет назад Шестьдесят Третий Император Фатуз, который правил тогда, а теперь помогает наблюдать за душами наших умерших, установил Солдатское Время.
Остолоп смог по звучанию почувствовать в словах заглавные буквы, но не мог понять, что они означают.
— Солдатское Время? — переспросил он.
— Да, Солдатское Время, — сказал ящер. — Время, когда Расе требуются солдаты. Вначале подготовить самцов, которые пойдут флот вторжения, потом в моей группе возраста и группа до моей — самцы, которые будут снаряжать флот.
— Минутку. — Остолоп поднял негнущийся скорченный указательный палец. — Вы хотите сказать мне, что когда у вас не Солдатское Время, то у вас, ящеров, нет солдат?
— Если мы не строить флот вторжения принести новый мир в Империю, какая нужда мы имеем солдаты? — Чуук обернулся. — Мы не воюем сами с собой. Работевляне и халессианцы есть разумные субъекты. Они не тосевиты, буйствовать, когда захотят. У нас есть данные делать самцы-солдаты, когда Император, — он опустил взгляд к земле, — решает: мы нуждаемся в них. За тысячи лет времени мы не нуждаемся. У вас, Больших Уродов, другое? Вы воевали свою войну, когда мы прибыли. Вы имеете солдаты во время между войны?