Я видела, как помрачнело его лицо, как согнулись, словно надломившись, крутые плечи. Трудным движением руки он снял с головы картуз и прижал его к груди.
Молча постояв минуту-другую, каменщик снова принялся за работу. Он медленно поднимал налившиеся тяжестью кирпичи, беря их теперь уже не одной, а обеими руками.
Так он трудился до конца смены — пожилой рабочий человек, узнавший в тот день, что единственный его сын погиб, защищая Родину.
— Как, вы еще не были в мартеновском цехе? — светлые глаза Алексея Грязнова взглянули на меня изумленно и укоризненно. — Там у нас такие люди, такие люди… Один Григорий Бобров чего стоит! Сталевар высокого класса…
Грязнов в то время работал подручным сталевара, жадно впитывая опыт передовиков, углубленно изучая теорию.
Прекрасный рабкор, оперативный и острый, он умудрялся урывать время для журналистской работы и часто заглядывал в редакцию городской газеты «Магнитогорский рабочий».
Иногда приходил прямо после смены. Не входил, а влетал — порывистый, горячий, переполненный интересными наблюдениями, мыслями, идеями. Вносил с собой атмосферу наэлектризованности, энергии, бьющей через край.
— Возмутитель спокойствия, — добродушно называли Грязнова у нас в редакции.
Алексея Николаевича мне доводилось видеть всяким — веселым и озабоченным, одухотворенным и негодующим. Вот только равнодушным я не видела его ни разу! У Грязнова на все была своя точка зрения, своя позиция, которую он готов был отстаивать при любых обстоятельствах. Он не боялся портить отношения с теми, кто мешал рождению и утверждению нового. Недоброжелатели у него были. Но зато редко у кого было столько настоящих товарищей!
Люди, для которых личное благополучие превыше всего, Алексея Грязнова считали чудаком. Его поступки их раздражали, так как они не укладывались в тесные рамки обывательского «здравого смысла».
Им трудно было понять, чего это ради человек, работавший секретарем парткома Белорецкого завода, настойчиво добивался, чтобы его отпустили в Магнитку? Не удержали ни уговоры товарищей, ни почет, ни хорошая зарплата, ни отличная квартира.
С кривой ухмылкой спрашивали:
— Не иначе погнался за карьерой чернорабочего.
Грязнов отшучивался, а больше отмалчивался: разве такие поверили бы, что привела его в Магнитогорск высокая мечта — варить сталь в могучих печах!
Пригласили однажды в окружном партии. Предложили работу инструктора. Не стал раздумывать, отказался сразу:
— Магнитка — передний край советской индустрии. Хочу быть на переднем крае!
На первых порах, когда работал заправщиком, приходилось туго: уставал так, что еле добирался до своего продутого всеми ветрами барака. Там его с нетерпением ждали жена и маленькая дочка Галочка. Алексей Николаевич находил в себе силы ободрить и развеселить их.
— Потерпите немного, мои хорошие, город наш растет, как в сказке, — не по дням, а по часам. Будет и у нас хорошее жилье. Скоро будет!
…Алексей Грязнов был словно специально создан для огневой работы металлурга. Как магнит притягивает лишь металл, так и мартеновская печь удерживает возле себя лишь тех, кто ей под стать: сильных духом, мужественных, горячих…
Он не только отлично знал мартеновскую печь, он чувствовал ее, как собственное сердцебиение.
Из подручных Алексей Николаевич быстро шагнул в сталевары, успешно пройдя все ступени, ведущие к этой высоте.
Как он радовался, как ликовал, когда узнал, что ему доверена печь. Мы, редакционные работники, поздравляли его, а Грязнов, белозубо улыбаясь, делился планами:
— Стране сейчас нужны горы металла… Скоростные плавки — вот чего должен добиваться каждый сталевар!
Алексей Грязнов стал мастером скоростного сталеварения, правофланговым, на которого держали равнение остальные. Он — один из зачинателей соревнования ударников труда, инициатор совмещения профессий сталевара и мастера.
За каждой из этих привычных фраз — горячая, напряженная борьба с победами и поражениями, удачами и промахами…
Грязнов умел искренне радоваться успехам товарищей. Придет в редакцию сияющий:
— Шалыгин установил рекорд: за шесть часов сорок пять минут сварил скоростную плавку.
Об успехах самого Грязнова редакция узнавала от других…
А вот промахов своих не таил, не прятался за чужую спину.
…Пришел однажды в редакцию туча тучей. Глаза запали. Широкие плечи опустились, будто легла на них непомерная тяжесть.
— Свод на печи поджег. Вот ведь беда какая! И главное, что обидно, — сам во всем виноват! Теперь все, кто любит жить по принципу: тише едешь — дальше будешь, — начнут в меня пальцем тыкать: вот, полюбуйтесь, какие они — инициаторы-новаторы! Но забота не о них, главное, чтобы товарищи голов не вешали!
Бывший моряк-краснофлотец, он терпеть не мог «штиля». В любом деле любил он крутую волну.
Самой высокой из его волн была борьба за выношенный и выстраданный им такой стиль работы на печи, когда сталевар и мастер — одно лицо.
На личном примере Алексей Николаевич доказал, что это вполне осуществимо.
Почин Грязнова одобрил директор комбината Г. И. Носов, поддержал Челябинский обком партии. А затем состоялось решение Наркомата черной металлургии СССР, где было сказано:
«Поддержать инициативу сталевара Магнитогорского комбината товарища Грязнова о совмещении профессий сталевара и мастера и о переходе на новую систему работы «сталевар-мастер».
Датировано это решение апрелем 1940 года…
…Когда грянула Великая Отечественная война, передний край Алексея Грязнова переместился на боевую линию огня…
— Мое место там. — Его светлые глаза смотрели задумчиво и строго. — Сталь варить я еще успею. Война — это временно. А труд вечен.
Среди наших семейных реликвий бережно хранится пожелтевшая телеграмма многолетней давности:
«Поздравляю магнитогорцев праздником двадцать четвертой годовщины Октябрьской революции желаю больших успехов выплавке чугуна стали боевой вам привет Алексей Грязнов».
Он погиб, защищая Родину.
…Недавно мне снова довелось свидеться с Алексеем Грязновым. Точнее — с улицей его имени. Как все улицы правобережного Магнитогорска, она светла и просторна. Узорные тени листвы лежат на асфальтовых дорожках.
Я шла, размышляя: каким бы он был сейчас, Алексей Николаевич Грязнов? Кем бы он был: мастером, начальником цеха, партийным работником? Или, верный своему призванию, варил бы скоростные плавки на новых огромных печах, выдающих не потоки, а реки металла? Не знаю… Но в одном уверена твердо: он был бы там, где нужнее. На переднем крае своей судьбы! И как в далекие свои молодые годы, жил бы горячо, неуспокоенно, крылато. Не просто жил, а боролся. Во имя настоящего. Во имя будущего.
Об Алексее Грязнове нельзя думать как об ушедшем навсегда. Течет, бурлит молодая улица. Это продолжается его жизнь. Это — он. Плавится в мартеновских печах очередная скоростная плавка — это тоже он. Развеваются, пламенеют на широком ветру октябрьские победные знамена — он искра их высокого пламени. Жаркая, негасимая!
Под смолистыми стрехами
Прятались голуби.
Обезумевший ветер
Врывался в жилье.
А на озере,
Встав на колени над прорубью,
Госпитальные няни
Полоскали белье.
Задубели, на них
Телогрейки и чеботы,
А работе, казалось,
Не будет конца.
Но в груди их стучали
Упрямые молоты —
Милосердные, сильные в горе
сердца.
На солдатском белье,
В этом пекле морозном
Густо пролитой крови
Ржавели следы.
С женских пальцев стекали,
Как горючие слезы,
На лету замерзавшие
капли воды…
Мы не часто друг к другу
Бываем внимательны.
Даже прошлое вспомнить —
И то недосуг,
Но вовек не забыть мне
Усталых, старательных,
Обожженных морозом
Плачущих рук…
И на току
И в чистом поле
В войну я слышала не раз:
— А ну-ка, бабы,
Спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.
Без музыки.
Без вскриков звонких,
Сосредоточенны, строги,
Плясали бабы и девчонки,
По-вдовьи повязав платки.
Не павами по кругу плыли,
С ладами чуткими в ладу,
А будто дробно молотили
Цепами горе-лебеду.
Плясали, словно угрожая
Врагу:
— Хоть трижды нас убей,
Воскреснем мы и нарожаем
Отечеству богатырей!
Наперекор нелегкой доле,
Да так, чтобы слеза из глаз,
Плясали бабы в чистом поле
Суровый танец — Сухопляс.
Любить Урал —
Любить высоты.
Узнать, как крут на них подъем,
Изведать радость той работы,
Что созиданьем мы зовем.
Жить на Урале —
Жить Уралом.
Его дыханием дышать.
Всегда,
Во всем,
В большом и в малом,
Стремиться быть ему под стать.
Пусть станет труд твой
утвержденьем,
Что не красой,
Не высью скал,
Не рек стремительным
движеньем —
Людьми прославлен наш Урал.