т какой-то тяжкий груз. Может быть, от этого происходит какая-то порча… Но, признаюсь, время от времени я все-таки не выдерживал, пересказывал сны. Причуда?.. На этот раз я сдержался, но, кто знает, если бы я тогда пересказал ей этот свой сон, все, может быть, пошло бы совершенно по-другому. Но я промолчал.
Я находился в состоянии ужасной апатии, однако в глубине души что-то беспокойно и радостно дрожало. Как это не дико звучит, но я почти с нетерпением дожидался похорон доктора, которые было решено устроить, как и положено по нашему православному обряду, спустя три дня со дня смерти. Объяснение моему беспокойству было самое простое: я знал, на похоронах мне представится случай увидеться с Майей раньше, чем это предполагалось. Может, удастся и пообщаться.
Большую часть времени я уединенно сидел у себя комнате и думал о Майе. То, что она до такой степени погрузилась в дела Пансиона, по прежнему вызывало у меня ревнивое чувство. Она как будто хотела отгородиться от прошлой жизни, в том числе, как я подозревал, даже от меня. Я был уверен, между нами что-то происходило. Казалось, если в ближайшее время не произойдет решающего развития отношений, все мои мечты так и останутся мечтами.
Домашние меня не трогали, привычно считая, что у меня возобновился творческий процесс. Иначе, по их мнению, и быть не могло. Зачем же тогда мне сидеть дома? Последние месяцы я дома почти не бывал, старался использовать любой повод, чтобы отправиться в Москву, все рядил-гадал, где именно мне суждено получить там место. Теперь, после разговора с Папой, у меня, слава Богу, никаких иллюзий не осталось, а определенность куда лучше глупых надежд…
В общем, эти два дня я лежал на диване или ходил взад вперед по комнате. Читать не хотелось, телевизор внушал отвращение. Завел было музыку — но тут же выключил. Погода за окном по-прежнему стояла мерзопакостная, безветренная, сплошные туманы. Я подходил к окну, но Москва, которая была тут, рукой подать, словно в насмешку, была сокрыта от меня густой белой пеленой. Я вглядывался в туман, мне даже казалось, что просматриваются общие контуры, но это, конечно, было всего лишь самовнушение. Зато под вечер, как только стемнело, несмотря на низкую облачность, чудесно и ярко стали расплываться в тумане радужные и манящие огни Москвы. По привычке меня снедало желание отправиться в центральный терминал попить «кофию», но, едва я вспоминал на каком я свете нахожусь, желание тут же улетучивалось.
Сидячи дома, я заметил, что, возвращаясь из школы и едва перекусив, Александр уединяется у себя в комнате. Отсутствие макета, которое так огорчило его в первый момент, теперь как будто его нисколько не трогало. Если он не был расстроен, значит у него появилось какое-то новое увлечение. До сих пор он охотно делился новостями и подробно рассказывал о своих заботах, неурядицах, и увлечениях, Мы обсуждали, как и что. Я спохватился, что так и не расспросил его о том, как после каникул началась учеба в школе, а поскольку апатия и безделье в ожидании встречи с Майей здорово меня утомили, я с радостью ухватился за возможность немного пообщаться с сыном. Когда я к нему вошел, он сидел за компьютером и сосредоточенно во что-то играл.
— Не помешаю? — спросил я.
Александр неопределенно мотнул головой. Я присел рядом и вытащил из кармана любимую табакерочку.
— Ну как настроение? — поинтересовался я, втягивая табак левой ноздрей. — Чем занимаешься? — И потянул табак правой ноздрей.
Александр слегка дернул плечом и, надув щеки, продолжал глядеть на экран монитора. Мне хотелось расспросить его, как возобновилась учеба, с кем он сейчас дружит, хотелось удостовериться, что после размолвки с Косточкой он, чего доброго, не страдает, не скучает в одиночестве.
— У меня задание, папочка. Я должен пройти свой уровень, — рассеянно проговорил сын. — Моя миссия — часть общей миссии.
Очевидно, это была интернетовская игра с участием других игроков. Я машинально взглянул на экран, где мелькали какие-то фигурки. Мне показалось, что у некоторых персонажей знакомые лица. Ну конечно! Вот наши старички, вот Наташа, а вот… я сам! Но только все были изображены в каком-то странно карикатурном и довольно отталкивающем виде. Затем промелькнуло следующее сообщение:
ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР…
— Постой, — воскликнул я, — кажется, это та самая игра, как бишь ее…
— «Великий Полдень», папочка, — кивнул Александр.
— Ну да, «Великий Полдень», — хлопнул я себя по лбу. — Точно! Как это ни странно, именно так она и называется!..
Я уже слышал об этой компьютерной игре от Наташи и Мамы. Да и не только от них — от многих. О ней, кажется, что-то писали или сообщали по телевизору. Мнение взрослых было единодушным: эта игра — настоящая зараза, ребятишкам не стоит в нее играть. Не такое уж редкое мнение.
Сколько уже перебывало у них этих вредных игр! Взрослые вяло ворчали, что надо бы это дело пресечь, но, как правило, тем и ограничивались. Вредные поветрия проходили сами собой как ветрянка или корь. Любая игра в конце концов надоедала, дети забывали о ней, переключались на другую. Индустрия компьютерных игр штамповала игры тысячами. Прибыль была огромной. Между прочим, что касается рынка игр, то Папа вне всякого сомнения и здесь контролировал ситуацию и наживался изрядно, а его первейшим консультантом в этом деле был наш компьютерный гений Паша Прохоров.
Однако игра «Великий Полдень» была особенная и, надо признать, довольно оригинальная «зараза», хотя, несмотря на претенциозное название, гораздо более примитивная по сравнению со своими предшественницами. На грани дегенеративности. Возможно как раз благодаря этой дегенеративности она пользовалась у детей сногсшибательной популярностью. Привилась она в школе, кажется, в конце прошлого года, а теперь, значит, появилась и у нас дома, и наш Александр тоже оказался в нее вовлечен.
Теперь, то есть задним числом, мне пришло в голову, что именно она, если не спровоцировала, то оказалась необычайно созвучна с недавними инцидентами, приключившимися сразу после Нового года. Я имею в виду растерзание игрушек, организованное Косточкой, разговоры о том, что во всем этом присутствует серьезная основа (а именно созидание детьми некой собственной цивилизации). Не обошлось без определенного влияния этой игры и в истории с «генералиссимусом». Ведь нет ничего необычного в том, что дети часто переносят правила полюбившейся игры в реальность и начинают играть «по-настоящему». Они действительно живут какой-то своей жизнью, а мы, возможно, начинаем отставать от них по развитию. К слову сказать, это лишний раз подтверждает мою правоту в отношении того, что если мы запрем детей в этот пресловутый Пансион, то просто-напросто утратим с ними всякий контакт и взаимопонимание, они окончательно замкнуться в своем мире, и тогда уж точно — можно будет ожидать любых сюрпризов.
Что же представляла из себя эта вредная игра? Она имела, кажется, весьма разветвленную структуру и множество различных уровней. Общая схема «Великого Полудня» была незамысловата: дети — это высшие существа, сверхчеловеки и чистокровные патриции, а взрослые — ничтожные твари, грязные плебеи. Персонажи изъяснялись на каком-то диком неандертальском языке, графика была предельно упрощена, а цветовая гамма — химически-пестрая. В особой виртуальной реальности детям предлагалось осуществлять жесткую и абсолютную диктатуру над взрослыми. Богоподобные существа — дети — завоевывали мировое господство, жестоко подавляли и карали любое противодействие бунтующих взрослых. Дети мочили родителей в прямом и переносном смысле слова. У них была своя армия, полиция, госаппарат и банковские структуры. Арсенал оружия — от тумака и плетки до помповых ружей, огнеметов и крылатых ракет. Что-то вроде кастового государства или собственной цивилизации. Нелепое смешение черт древнего Египта, Рима, Греции, государств Индостана. Если прежде в истории были известны матриархат и патриархат, то теперь провозглашался еще один общественный уклад. Как бишь его назвать? В общем, власть детей. Ну конечно, тот самый Великий Полдень!
Игра была тем увлекательнее, чем большее количество участников объединяла. Каждый игрок на своем индивидуальном, постепенно расширявшимся игровом поле — части общего игрового пространства — должен был выполнять возлагаемые на него миссии. Он мог быть неожиданно вызван для решения общих задач и перемещен в совершенно новые условия и окружение. В результате в едином игровом пространстве действовали и общались между собой не только одноклассники Александра, не только ребята, которые учились в его школе, но, может быть, даже тысячи и тысячи других мальчиков и девочек. Сколько именно? Это не поддавалось определению… При вступлении в игру нового участника прежде всего проводилась идентификация враждебных персонажей с реальными взрослыми из числа родственников мальчика или девочки, решивших присоединиться к игре. Это осуществлялось путем сканирования компьютером фотографий родителей и других членов семьи, а также ввода целого перечня реальных анкетных данных из меню, предлагаемого новичку. Так составлялись визуальные образы персонажей.
— Неужели тебя увлекает война с собственными родителями? — спросил я у Александра, наблюдая за своим компьютерным уродцем-двойником, кривлявшимся на экране монитора.
— Но ведь это не на самом деле, — ответил сын. — Не по-настоящему.
— А вдруг тебе потом захочется по-настоящему?
— Что? — не понял он.
— Ну это самое — воевать против меня, против мамы?
— Что ты, папочка! — недоуменно воскликнул мальчик. — Это же такая игра. Обыкновенная игра.
— Ну хорошо. А я, к примеру, могу вступить в игру?
— Как? Зачем? Ты же взрослый! — удивился сын. — Правила это запрещают.
— Ну и что. А я выдам себя за какого-нибудь мальчика.
— Понимаю, — серьезно кивнул Александр. — Ты хочешь внедриться в качестве агента. Даже не пытайся, папочка, только время зря потеряешь, проходя предварительные тесты. Даже если тебя не вычислят при регистрации, тебя раскроют через пять минут после начала игры. Игра умеет распознавать, когда к ней подключается взрослый.