Во время этих встреч я прежде всего спешил выспросить у Мамы о том, что говорила и делала за это время Майя. Ребячлив и нетерпелив я был до идиотизма. Впрочем, Мама и сама, не дожидаясь моих расспросов, принималась обстоятельно и аккуратно обо всем докладывать — словно считала своим первейшим долгом представить мне полный отчет, чтобы уж потом я не ссылался на свою неосведомленность. Это и понятно, поскольку жизнь и интересы ее дочери должны были слиться с моей жизнью и моими интересами.
Буквально по минутам она описывала то, что происходило накануне, считая, что теперь, в качестве «жениха», я имею полное право, и даже обязан, знать все подробности жизни ее дочери. Как Майя проснулась, как позавтракала, как обворожительно мило выглядела этим утром, сколько женственности и плавности было в ее движениях, как она надела свои любимые голубые джинсы и серебристый джемпер и отправилась по делам… Делам, которыми занималась Майя, в наших с Мамой разговорах придавалось особое значение. О них Мама имела самую подробнейшую информацию от дяди Володи. Ему вменялось в первейшую обязанностью докладывать о каждой мелочи. Так я узнавал о продолжающихся строительных работах в Деревне, связанных с обустройством Пансиона, о сметах, материалах, рабочих заданиях и прочей рутине. Майя управлялась с похвальным проворством, до сих пор ни на йоту не утратив своего энтузиазма. Направляемая дядей Володей, она, судя по всему, самым серьезным образом изучала различные педагогические теории и анализировала исторический опыт создания разного рода закрытых учебно воспитательных заведений. Предметом ее особой и постоянной заботы стало расширение числа маленьких пансионеров. Целиком разделяя на этот счет мнение Папы и Мамы, она стремилась подбирать их исключительно из нашего ближайшего или, по крайней мере, ближнего окружения. Для этого она без устали объезжала потенциальных кандидатов и агитировала родителей в пользу нововведения с Пансионом, организовывала специальные собеседования и встречи. Мама с гордостью сообщала мне, что в ней обнаружились недюжинные организаторские способности, что она обладает также даром убеждения и умеет поставить и вести практическое дело.
Дополнительную основательность идее Пансиона добавила шумная деятельность России. Мама втолковывала мне, что теперь Пансион перестал быть частным делом нескольких наших семей, и очень удачно вписался в общую идеологию «возрождения и объединения». На наших глазах и благодаря нашим собственным усилиям закладывался фундамент нового государственного порядка и очерчивался круг новой элиты. Стало быть, самое время позаботиться о том, чтобы этот круг стал сплоченным, имел наилучшие перспективы даже в самом отдаленном будущем. Один из действенных способов решения этой проблемы — позаботиться о том, чтобы наши дети росли в благополучной среде, воспитывались соответствующим образом, а главное, чтобы у них была общая жизнь. С этим трудно было спорить, но я не спешил соглашаться, поскольку прекрасно понимал, что это приведет к тому, что я вынужден буду согласиться и с тем, что моего Александра нужно таки отправить в Деревню.
Постепенно «детская» тема выделилась в отдельную. Она возникала не только в уединенных разговорах с Мамой, но и в присутствии Наташи. Этому были свои причины. И не только вытекавшие из нашей семейной ситуации. Дело в том, что в последнее время заметно увеличилось число желающих пристроить детей на постоянное жительство в Деревню. Объяснялось это не только энергичной деятельностью Майи и даже не тем, что идея с Пансионом вписывалась в какую то там модную идеологию. К этому подвела сама жизнь…
С некоторых пор стало очевидно, что в школах, в том числе самых престижных колледжах, обстановка резко ухудшилась. Среди родителей даже появился специальный термин «плохие мальчики», то есть особый разряд детей, через которых и распространялось дурное влияние. В привилегированных колледжах не было, конечно, того ужасающего положения вещей, как в обычных городских школах, давно и явно находившихся под «патронажем» и контролем тех или иных бандитских группировок и вообще местной мафии. Муниципальная милицейская охрана, размещенная в школах, содержалась главным образом для проформы и могла оказаться полезной разве что в случаях открытых горячих конфликтов с массовыми беспорядками, стрельбой и т. д. Впрочем, на этот случай имелись и многочисленные армейские блокпосты. Но ни служба безопасности, ни тем более учителя не могли противостоять тому невидимому и всепроникающему влиянию, которое с некоторых пор стало распространяться на детей. Я имею в виду ту скрытую систему взаимоотношений, которая, словно некий потусторонний мир, втягивавший в себя детей. Я и не заметил, как это явление разрослось до масштабов опасного кризиса.
Александр рассказывал кое что о том, как некоторые дети всячески подражают правилам, задаваемым в игре «Великий Полдень», пытаются перенести их в реальность. Среди них укоренилось мнение о разделении человеческого общества на высшую и низшую расы — на «патрициев» и «плебеев». Между дети собой вводили подразделение на особые внутренние касты — «воинов», «жрецов», «рабов» и т. д. — с многочисленными нюансами различий, — а также пытались соответственно регламентировать взаимоотношения. Я не придал этому большого значения. Не такая уж это и новость. К примеру, Косточка давно ввел в своей компании своеобразную иерархию, и мы, взрослые, не раз слышали о желании детей созидать собственную цивилизацию. Такие уж у детей игры. В этом еще не было нехорошего, а новогодний инцидент с уничтожением игрушек можно было считать лишь эпизодическим проявлением детского максимализма, не более. Что же касается «истории с генералиссимусом», то от проказливых малышей Гаррика и Славика этого вполне можно было ожидать. Еще и чего-нибудь похлеще. Игра тут ни причем. Такого рода детские игры, как известно, переходят из поколения в поколение. Нечто подобное было, конечно, и в нашем детстве.
Я не придавал этому большого значения. Даже видел в этом определенные положительные стороны. Например, мой Александр не столько пострадал в игре (я имею в виду инцидент с Братцем Кроликом), сколько укрепил характер и в результате, помирившись с Косточкой, упрочил среди сверстников свой авторитет. В школе он и подавно слыл за интеллектуала и аристократа, то есть, в соответствии с детской кастовой классификацией, мог считаться «жрецом». Не даром он был моим сыном. С младых ногтей усвоил многие полезные навыки и знания, — еще с той поры, когда играл возился с макетом Москвы. Старшие дети его ценили, а младшие уважали необыкновенно. Что же касается «плохих мальчиков», то они не только никак его не задевали, но, кажется, даже покровительствовали и держали под своей защитой.
Как то я поинтересовался у сына, участвуют ли в игре дети из Пансиона.
— Ну конечно, — ответил Александр. — Мы все живем в одном мире.
Этого и следовало ожидать, ведь «Великий Полдень» был игрой в компьютерной сети, то есть игра могла объединить неограниченное количество участников независимо от их местонахождения.
— И кто же у вас там всем распоряжается, кто командует? — спросил я. — Неужели опять Косточка?
— А кто же еще? — удивился сын и с явными любовью и уважением прибавил: — Конечно, он! Он лучше всех!
— Вот как… А мне казалось, что ты весьма преуспел в игре и тоже мог бы командовать.
— Нет, мы хотим, чтобы всем командовал он. Мне поручена другая сфера. Меня ведь в «Великом Полудне» называют как тебя — Архитектором.
— Да что ты? Вот это здорово!
Можно представить, какой бальзам пролился на мое отцовское сердце и как я обрадовался и возгордился, когда узнал, что приятели прозвали моего Александра «Архитектором»!
— Косточка главный, а я его левая рука. Второй заместитель и советник, — с гордостью сказал он.
— Ты левая… А кто же его правая рука? — машинально поинтересовался я. — Кто первый заместитель и советник?
— Вова, — ответил сын.
— Вова? — удивился я. — Какой такой Вова?
— Ну, — нетерпеливо дернул плечом Александр, — просто Вова и все… Наш главный Идеолог. Мы знаем его только по игре. Кажется, он живет где то за Городом. У него с Косточкой свои особые отношения. Напрямую он общается только с ним.
— Понятно, — кивнул я, хотя мало что понял.
Какой то еще Вова объявился у них. Главный Идеолог и патриций. Вроде верховного жреца, вторая персона после фараона. Впрочем, что тут удивительного: они во всем хотят походить на нас, на взрослых.
Я снова не удержался от вопроса:
— А какая такая у вас идеология, если не секрет? Что этот Вова пропагандирует?
— Почему — секрет? У нас вообще нет никаких секретов. Наоборот, у нас самое главное — правда. Это и есть наша идеология. Абсолютная правда. Мы никогда не врем друг другу. Поэтому то и называемся патрициями, понимаешь?
Я оценил его деликатную сдержанность. На это раз он не стал продолжать фразу, которая конечно должна была закончиться «а вы, взрослые, тем и отличаетесь, что все время врете, и, стало быть, вы — плебеи».
— Очень хорошо, — улыбнулся я.
— Что ты улыбаешься, папочка! — почти с обидой проговорил Александр. — Ты просто ничего не понимаешь. Ах, если бы ты только мог понять! Ты бы не был таким…
— Я не улыбаюсь, — поспешно сказал я. — То есть я улыбаюсь, но не так улыбаюсь. Я не насмехаюсь. Я просто радуюсь. И очень даже понимаю. Ваше стремление к правде очень похвально. Меня оно действительно радует. Когда я был маленьким, мы тоже играли во всякие такие игры. Правда и честность — великие вещи. Особенно в детстве, между друзьями… Если откровенно, — задумчиво продолжал я, — когда мы стали взрослыми, у нас это как то стерлось, позабылось. Видишь ли, Александр, когда человек взрослеет, у него появляются другие идеалы.
— Какие еще могут другие идеалы? — проворчал сын.
— Ну как же! А красота? А истина? А добро? А счастье? А вера?.. — выдохнул я. — А любовь, наконец! В результате, — улыбнулся я, — пожалуй, и не знаешь, к какому идеалу стремиться, а одновременно невозможно…