А Максим отвернулся от фонтана и укоризненно посмотрел прямо в глаза префекту:
– Приезд уважаемой Клавдии у меня давно на контроле. Служба будет самым внимательным образом следить за передвижением твоей жены, за ее безопасностью, за тем, чтобы в Городе ей было удобно и спокойно. Неужели ты думаешь…
– Я ничего не думаю! – нервно перебил его Пилат. – Я просто хотел тебя попросить… Понимаешь, она очень интересуется Иудеей. Она серьезно изучает ее обычаи, религию. Ты знаешь, она из тех добродетельных женщин, которых сейчас мало осталось в Риме. Она набожна и ко всем богам относится с уважением… Тут нет ничего предосудительного! Она соблюдает приоритеты, и разумеется, гении цезарей и главные отечественные боги стоят у нее на первом месте. Она свято блюдет их культы, празднует всё, что положено праздновать… Тут у меня к ней нет никаких претензий. И если ее вдруг заинтересовал иудейский бог…
Пилат опять замолчал, а взгляд Максима сместился с глаз префекта на его левое ухо, которое он принялся изучать и оценивать.
Пилат отвернулся к нагой статуе в нише и почти сердито спросил:
– Что ты так на меня смотришь?
– Я не могу понять, зачем ты мне рассказываешь о своей жене. Как будто я не знаю эту во всех отношениях замечательную женщину, – после некоторого молчания ответил начальник службы безопасности. – Я также не могу пока понять и твоей просьбы.
– Я прошу, чтобы ты, опираясь на свои опыт и знание людей, подыскал моей Клавдии какую-нибудь достойную компанию, которая, с одной стороны, удовлетворила бы ее интерес, показала ей Город, сводила в Храм… Но, разумеется, не тогда, когда начнется главное кровопролитие! Клавдия ни в коем случае не должна этого видеть, потому что даже я, римлянин и солдат, с трудом переношу эту варварскую бойню, красный от крови Кедрон! – гневно воскликнул Пилат и снова повернулся к Максиму.
А тот, потеряв интерес к уху Пилата, теперь разглядывал его кавалерийские сапоги. И так как Пилат к сказанному ничего не прибавил, Максим позволил себе заметить:
– Я всё продумал, и теперь осталось получить твое утверждение. Мы ожидаем уважаемую Клавдию двенадцатого к полудню. Она отдохнет с дороги, а вечером ей можно будет показать Храм: там будут прекрасные песнопения и сравнительно немного народу. Тринадцатого, когда в Храме начнут резать ягнят, можно будет провести уважаемую Клавдию по Городу, но не подводить слишком близко к Храму. Четырнадцатого же, когда будут совершаться основные жертвоприношения, когда по всему Городу будет стоять рев, а Кедрон, как ты говоришь, покраснеет, я предлагаю вывезти нашу дорогую гостью за Город, лучше всего на Масличную гору. Вид оттуда великолепный, можно устроить полуденную трапезу в тени деревьев – уверен, супруге твоей понравится. В любом случае, в этот день милой Клавдии нечего делать в Иерусалиме.
– Хороший план. А…
– Теперь о сопровождении, – не дал задать вопрос Максим. – По протоколу женой префекта должна заниматься жена первосвященника. Каиафа уже засылал ко мне Натана, и тот дал понять, что Ревекка, жена первосвященника, готова взять на себя эту обязанность, несмотря на предпраздничные приготовления…
– Ой, не хотелось бы, – поморщился Пилат. – Постой! А откуда им известно о приезде Клавдии? Я велел держать это в секрете.
– В Иудее слухи распространяются быстрее звука. Тем более если засекречивать то или иное событие… А разве у твоей жены в Кесарии нет ни одной подружки из местных?
Пилат еще сильнее скривил лицо и решительно сказал:
– Ревекка мне не походит.
– Я так и подумал. И видимо, так же подумал Марцелл, потому что он очень рассчитывает на то, что в главные сопровождающие уважаемая Клавдия изберет его жену, Юнию.
– Жена легата? А разве она знает Иерусалим?
– Насколько может знать Город римлянка.
– Да ну ее. Она болтушка. И слишком молода, чтобы руководить моей женой. И Клавдия меня просила, чтобы ее сопровождала непременно иудейка.
– Тогда две кандидатуры осмелюсь тебе предложить, – сказал Максим. – Либо жену нашего Иосифа, который из Аримафеи, либо жену Никодима.
– Но Никодим – фарисей.
– Во-первых, он фарисей очень умеренный. Во-вторых, он человек правильный во всех смыслах. В-третьих, насколько я знаю дорогую Клавдию, жена Никодима должна ей понравиться: она достаточно молода, обаятельна, не назойлива, прекрасно владеет предметом, который интересует нашу высокую гостю.
– И говорит по-латыни?
– Ни слова не говорит. И им непременно понадобится переводчица. Я ее уже подобрал. Она из службы. Так мне будет спокойнее.
– Если я тебя правильно понял, ты склоняешься к жене Никодима? – спросил Пилат.
– Склоняюсь. Однако…
– Что «однако»?
– Ты не боишься, что если мы откажемся от услуг жены первосвященника и возьмем в сопровождающие жену Никодима, то в синедрионе могут возникнуть…
– А мне плевать на синедрион и на то, что там может возникнуть или не возникнуть! – вдруг радостно воскликнул Пилат.
Затем посерьезнел лицом и сказал:
– Хорошо, я подумаю. Время терпит.
Потом снова радостно улыбнулся и спросил:
– А всё-таки зачем ты поймал Варавву?
И тотчас начальник службы безопасности ответил на вопрос, как будто он вовсе не был для него неожиданным, и он его давно ждал, и вместе с этим вопросом ожидал, что они наконец перестанут на ночь глядя говорить о второстепенном и третьестепенном и заговорят о важном и безотлагательном.
– Мне вдруг показалось, что его надо поймать именно сейчас, – сказал Максим.
– Почему?
– Мне подумалось, что, может быть, пришло время положить конец слухам о том, что этот Варавва чуть ли не тайный агент римлян, что Понтий Пилат самолично велел ему терроризировать тетрарха Антипу, грабить его людей и всем показывать отрубленную голову пророка Иоанна. Мне почудилось, что очень сподручно будет тебе перед праздником Пасхи подарить Антипе схваченного Варавву, его ночной кошмар и дневной ужас, и помириться с тетрархом, с которым у тебя, как все знают, очень сложные отношения.
Пилат хотя и улыбался, но смотрел на Максима почти зловеще: прямо-таки ввинчивал взгляд в щеку начальнику службы безопасности, которую тот ему подставил.
– Подумалось… Почудилось… А что, если тебе действительно померещилось, Максим? И ты в своем рвении не только не угодил мне, а допустил серьезную политическую ошибку? – тихо спросил префект Иудеи.
– Ошибку в чем? – Максим поднял глаза. Взгляды их встретились.
– В том, что арестовал Варавву.
– Тогда нет никакой ошибки, потому что я его не арестовывал.
– Не понял.
– Многие видели, что Варавву, прозванного Неуловимым Мстителем, арестовали стражники синедриона. Иисус прибыл в Гефсиманию под видом богомольца, разбил там шатер. Там его и поймали.
– Да что ты говоришь! – шепотом воскликнул Пилат.
– Я говорю то, что все теперь знают в Иерусалиме.
– Значит, Неуловимого поймал старый толстяк Амос?
– Не знаю. Может быть, он руководил операцией.
– И сам Амос уж точно не знает, как ему это удалось.
– Вполне может быть.
– И где содержат Варавву тоже никому неизвестно?
– Разумеется, неизвестно. И не станет известным до тех пор, пока я не пойму, правильным ли был этот арест или ошибочным. Потому что поймать Варавву было достаточно сложно, а сбежать он может в любое мгновение.
Тут Пилат закрыл глаза, передыхая от тяжелого взгляда Максима, затем почесал рукой в затылке, открыл глаза и, одарив собеседника всем обаянием своей улыбки, произнес:
– Слава великим богам, что ты мой сторонник и помощник. Потому что, будь ты мне врагом, Максим… С твоим опытом, твоим умом, твоим поразительным чутьем…
Похоже, Пилат ожидал, что начальник службы безопасности улыбнется ему в ответ. Но тот и не думал улыбаться, а, пристально глядя в глаза префекта, грустно сказал:
– Запомни, Луций. Я не могу изменить тебе, а ты не имеешь права не доверять мне. В нынешней обстановке лучше сразу вскрыть себе вены. Мы слишком многое знаем друг о друге.
– Ты полагаешь? – Пилат едва заметно поднял бровь.
– Я уверен, – ответил Максим и стал смотреть на фонтан.
– Прости, дорогой Корнелий, – тут же виноватым тоном сказал Пилат. – Вчера вечером в Иоппии у меня была очень важная и содержательная встреча. Но я специально тебе о ней не рассказываю, потому что рассказывать надо подробно и на свежую голову. Завтра с утра я в деталях тебе всё расскажу, мы обсудим и посоветуемся… А что касается доверия, то тебе я доверяю больше, чем самому себе. Потому что ты умнее меня, последовательнее и, главное, честнее.
Максим молчал.
– И с Вараввой ты великолепно угадал. Прекрасный подарок на Пасху. Тем более в такой замечательной упаковке, что на ней можно сделать любую поздравительную надпись.
– Любую. Какую захочешь, – согласился Максим и впервые за вечер улыбнулся. Улыбка у него была простой и естественной. Она ничего не содержала дополнительного. Ничто не сверкало в глазах, не таилось в припухших веках, не угадывалось в складках рта. Было видно, что человек лишь что-то сделал со своим лицом и оно просто улыбнулось.Префект Иудеи Луций Понтий Пилат взял под руку начальника службы безопасности Корнелия Афрания Максима, и оба они двинулись в сторону правого портика. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как из-за колонны слева от них, угрожающе вскрикнув, шумно и тяжело взлетела какая-то большая ночная птица и устремилась навстречу луне. Сперва она пролетела над садом, затем над площадью, ипподромом и дворцом Хасмонеев, а далее – над Храмом, над Золотыми воротами, над Кедроном – в сторону Гефсимании и к вершине Масличной горы.
Глава седьмая Истина и Ложь
Полночь
Перелетев через вершину Масличной горы, филин опустился на краю Иерихонской дороги, между Виффагией и Вифанией. Там он обычно ловил полевых мышей, в это время ночи особенно часто перебегавших через дорогу.
Луна, сдвинувшись к юго-востоку, светила ярко и косо. Куст, под которым устроился филин, был надежно задрапирован в собственную бархатистую тень. Филин видел всё, а его с противоположной стороны дороги ни одно живое существо не могло заметить.