Глава тринадцатая Партийный завтрак
Третий час дня
Три перистых облака быстро наползали с запада на три таких же параллельных, вытянувшихся с юга на север и замерших над восточными горами. И западные движущиеся облака были подсвечены утренним солнцем и окрашены в ярко-розовый, почти пламенно-алый цвет, а неподвижные облака на востоке были темными, сумрачными, почти черными.
Два человека смотрели на них с земли, с просторного двора богатого дома, расположенного в южной части Верхнего города, неподалеку от того места, где через сто лет будут возведены Сионские ворота.
Один, низкорослый и худой, одет был крайне небрежно: талиф его был в нескольких местах испачкан не то маслом, не то жирной глиной; не было на нем головного убора, а волосы были взлохмачены и словно посыпаны пеплом; растрепана была борода. К тому же на ногах у него не было никакой обуви, и голыми ногами человек этот стоял на каменном полу двора. Лицо его было белым, как у покойника, под глазами – черные круги. И лишь приглядевшись к нему внимательно, можно было установить, что он пребывает в добром здравии, а бледен он оттого, что аккуратно намазал себе лицо белой краской, и вокруг глаз у него – черная тушь. Человека этого звали Руввимом, и был он председателем контрольной комиссии фарисейской партии.
Вторым был Ариэль, уполномоченный представитель школы Гиллеля. Одет он был так же изыскано и дорого, как несколько часов назад, с той только разницей, что с левой руки был снят сандаловый тефиллин с огненным рубином и вместо него пристегнут к запястью молитвенный пенальчик, более скромный и менее бросающийся в глаза.
Глядя на небо, Руввим сказал:
– Смотри, какие странные облака. Похожи на решетку.
– На крест похожи, – ответил ему Ариэль.
– На крест?.. Где ты видишь крест?
– Я целых три креста вижу… А ты не видишь?
– Я вижу тюремную решетку, – сказал Руввим.
Тут стоявшие во дворе перестали разглядывать небо и посмотрели друг на друга. Взгляд у Руввима был пустым, ненасмешливым и неколющим. Ариэль же выглядел еще более усталым, чем прежде, и в глазах у него появилась какая-то удивленная и пронзительная тоска, какая бывает у человека, только что приговоренного к смерти.
Отворилась калитка, и незаметный привратник пропустил во двор третьего человека – нарядного и безликого. Это пришел Матфания, председатель рабочей группы.
Луч света ворвался следом за ним, и в этом луче сверкнул целый рой слепней. Гудя и жужжа, они угрожающе устремились к Руввиму и Ариэлю. Но стоило привратнику затворить калитку, а лучу погаснуть, слепни сразу же куда-то исчезли, звук оборвался, и ни одно насекомое не село на членов рабочей группы.
– Неужели опоздал? – встревожено спросил Матфания.
– Ничуть, – ответил Ариэль.
А Руввим сообщил:
– Товарищ Мегатавел уже находится у товарища Иоиля. Скоро и нас пригласят.
И точно – открылась дверь, ведущая в дом. Во двор вышел раб-сириец и сказал:
– Господин зовет вас. Пожалуйте, гости дорогие.
Первым решительно и твердо вошел Руввим. Вторым – взволнованный Матфания. Третьим – задумчивый Ариэль.
В прихожей сириец и еще один раб – по виду финикиец – омыли вошедшим ноги. Они хотели начать с Руввима, ноги которого были особенно грязны. Но Руввим вперед себя пропустил Матфанию, затем уступил место Ариэлю, и оба они потом стояли и ждали в передней, пока омоют ноги Руввиму. Так и вошли в горницу, как омылись: первым вошел Матфания, за ним – Ариэль и последним – Руввим, испачканный и всклокоченный, но с чистыми, пемзой оттертыми от грязи ногами.
В горнице за столом сидели два человека. Один был большим и грузным, с простецким лицом, с совершенно седой, но густой и лохматой шевелюрой и с такой же густой и взлохмаченной бородой, с широким и кривым ртом, как бы задранным к правому глазу. Этот правый глаз у него был чуть прищурен, а левый – широко открыт. Брови были густыми и совершенно черными. Нос – мясистым и раздвоенным посредине и еще раз раздвоенным по бокам, – эдакая айва вместо носа. И такими же раздвоенными и толстыми были у него мочки ушей. Лет ему было за семьдесят, но выглядел он намного моложе своих лет, полным сил и здоровья.
Рядом с ним за столом помещался длинный и худой человек с пегими, реденькими, зачесанными на лысину волосами, пустыми и бесцветными глазками, тонким и чувственным носом, маленьким, безгубым почти ртом и жиденькой бороденкой, которая, похоже, как выросла у него когда-то в юности, так больше и не росла, а только пожелтела от возраста. Лицо его было покрыто толстым слоем пудры – видимо, сам пудрился, так как пудра лежала комками, подчеркивая морщины и природную серость лица. Он был больше похож на высохшего и сморщившегося юношу, чем на почтенного старика и глубочайшего в Иудее знатока Священного Писания.
Первого звали Иоиль, и он после смерти Гиллеля возглавлял основанную тем школу. Второго звали Левий Мегатавел, и он теперь возглавлял школу Шаммая, который тоже успел умереть.
– Мир вам, добрые люди, – произнес Иоиль еще до того, как вошедшие успели его поприветствовать. И тут же оценил и одобрил одного из вошедших: – Молодец Руввим – постится на неделе. А мы, гиллельянцы, ленимся – соблюдаем только День Очищения.
Сказав это, Иоиль обернулся к соратнику своему, Левию Мегатавелу. Правый его прищуренный глаз при этом как бы шутил и смеялся, а левый, широко открытый, будто извинялся.
Ни малейшего изменения не произошло в лице Левия.
– Впрочем, ленимся мы, для того чтобы сохранить силы и направить их на соблюдение более важных фарисейских правил, – прибавил Иоиль.
– Все правила одинаково важны. Нет более важных или менее важных, – высоким юношеским голосом произнес Левий, сохраняя при этом окаменелость лица и пустоту взгляда.
– Точно и справедливо замечено, – готовно поддержал его Иоиль и тут же ласково улыбнулся и добавил: – Но немощь человеческая, увы, дает о себе знать.Вошедшим было предложено сесть напротив старцев и учителей.
На столе стоял кувшин с водой и пять чаш вокруг кувшина. Два блюда были установлены справа и слева от кувшина. На одном лежали сушеные финики, на другом – белые баккуроты-скороспелки.
Иоиль зачерпнул из блюда несколько фиников и разом отправил в широкий свой рот. И не успев прожевать их, сказал:
– Товарищу Левию и Руввиму нельзя. А ты, Матфания, и ты, Ариэль, угощайтесь с Божьей помощью. Особенно баккуроты рекомендую. Очень сладкие.
И тот, и другой поблагодарили гостеприимного хозяина, но к плодам на столе никто не притронулся.
Матфания извлек из-за пояса дорогой пергамент, заботливо перевязанный шелковой лентой, положил его справа от себя, а на левую сторону стал выкладывать восковые таблички, формируя их в аккуратную стопочку, которую после каждой извлеченной таблички старательно поправлял.
– Давай, Матфания. Не томи душу. Докладывай, – поторопил его Иоиль, пережевывая финики.
– Сегодня ночью по вашему указанию, достопочтенные руководители и главные учителя, было проведено заседание рабочей группы. На ней присутствовали: в качестве председателя ваш покорный слуга, от школы великого Шаммая товарищи Руввим и Закхур, от школы великого Гиллеля… – стал докладывать Матфания, но Иоиль ласково перебил его:
– Знаем, знаем. Сами, чай, создавали… К делу переходи, к делу.
– Слушаюсь. К делу перехожу, – сказал Матфания и принялся развязывать ленту на пергаменте. – В ходе заседания были последовательно и тщательно рассмотрены и изучены действия и поступки Назарея… прошу прощения, Иисуса из Назарета, эпизод за эпизодом, и по каждому из эпизодов были высказаны различные суждения…
– Это тоже не надо, – как бы между прочим и очень приветливо остановил его Иоиль. – Результаты давай. То есть какие были высказаны мнения, какие приведены аргументы и главное – на чем согласились. И коротко, очень коротко.
– Коротко. На чем согласились, – повторил Матфания и развернул перед собой пергамент, покрытый старательно выписанными, почти каллиграфическими письменами. – Можно, учитель, я буду называть его Назареем? Для краткости…
– Для краткости можно, – разрешил Иоиль.
– Спасибо… Оценивая действия Назарея касательно так называемых исцелений людей, товарищ Руввим охарактеризовал его как фокусника и шарлатана, а товарищ Ариэль, со своей стороны, назвал его выдающимся врачом и целителем.
– Позвольте мне уточнить, – смиренным голосом и с потупленным взором произнес Руввим. – Я, в частности, имел в виду…
Он не договорил, так как Левий Мегатавел вдруг слегка повернул голову и не то чтобы посмотрел на Руввима – нет, скорее, направил в его сторону глаза. И в этих, прежде потухших глазах вдруг что-то возникло и зажглось.
– Если потребуется, тебя спросят. Сейчас слушаем Матфанию, – прозвучал над столом треснутый юношеский дискант.
– Прошу прощения, – быстро сказал Руввим и несколько раз кивнул головой.
– С одной стороны, шарлатан, а с другой – великий целитель, – с интересом повторил Иоиль. – Ну, и на чем вы договорились?
– Было записано так: Назарей действительно лечит людей и, вероятно, воскрешает мертвых, но от этих исцелений люди не становятся счастливее и здоровее, так как не укрепляются в правильной вере, а некоторые из них, напротив, отдаляются от Закона.
– Вероятно, воскрешает мертвых? – переспросил Иоиль. – А слово «вероятно» откуда взялось?
– Товарищ Руввим настоял и убедил группу, сославшись на два случая, в которых могла иметь место летаргия, – доложил Матфания.
Иоиль сперва задумчиво покачал головой, затем взял из блюда и отправил в рот два беленьких баккурота, а потом сказал:
– «Шарлатана» вы правильно выкинули. В том, что касается лечений, Иисус так же похож на шарлатана, как я – на римлянина… И слово «вероятно» перед словом «воскрешает» я тоже предлагаю убрать. Лазаря он воскресил, когда покойник натурально уже провонял… Подлинное было воскрешение. И товарищ Левий тогда справедливо обратилс