Чем дальше шли, тем тягостнее сверху давило небо и сбоку стискивала удушливая тишина. Но спереди что-то сперва раздернулось, затем раздвинулось, и в образовавшийся коридор со стороны Храма потек далекий и угрожающий гул.
С каждым шагом идущих гул этот нарастал. Сначала он был похож на рев штормового моря, которое побивает камнями плоский берег. Затем из мерного рева стали вырываться и взмывать вверх испуганные птичьи крики. Потом протяжно замычали и жалобно заблеяли животные. А следом возник и усилился гомон: сперва как бы низкое ворчание, потом топот и хруст сотен ног, затем крики и брань, стоны и свист. И крики эти взлетали вверх, словно брызги, и падали вниз на топот и хруст, который откатывался в злобное ворчание. И вновь из ворчания рождался хруст и топот, на котором, как пена, вскипали крики и свист. И каждая новая волна была выше и сильнее предыдущей… И звуки словно обрели плоть: ворчание стало зноем, топот – пылью, а крики – болью.
Во всяком случае, когда следом за Христом и апостолами Филипп пытался протиснуться в северные ворота Храма, он выглядел так, словно ему жгло лицо, резало глаза и давило на висок.
Тут вот как вышло. С севера в Храм вел только один узкий вход. Зилот со своей командой, разумеется, оттеснил богомольцев, так что Иисус вместе с Петром, Иоанном, двумя Иаковами и Фаддеем беспрепятственно миновали ворота. Но следовавшие за ними другие апостолы несколько замешкались, и в образовавшийся промежуток перед самым носом Филиппа тут же влез какой-то погонщик с двумя быками. Один из этих быков прошел через ворота, а другому, что называется, приспичило… Причем приспичило прямо в воротах. А когда погонщик, рассердившись, заорал на быка и ударил его палкой, бык развернулся боком и полностью перегородил вход в Храм. Когда же погонщик вновь ударил его палкой, бык принялся справлять еще и малую нужду, так что Филиппу и его товарищам пришлось отступить в сторону, чтобы не испачкать сандалий. А тут еще с противоположной стороны стены к погонщику подбежал храмовый стражник и стал ругать его на чем свет стоит и требовать, чтобы погонщик сейчас же убрал то, что бык в воротах наделал. Погонщик же со своей стороны резонно возражал охраннику, что он рад убрать и непременно уберет за быком, но что убрать ему нечем и если охранник даст ему чем убрать, то он тут же приступит к уборке.
И пока они кричали и спорили, бык стоял поперек ворот и исподлобья тупо и нагло смотрел почему-то именно на Филиппа.
На выручку пришел Толмид. С застылой улыбкой на лице он подошел к быку, погладил по голове, шепнул что-то на ухо, и бык, несколько раз кивнув головой, пошел внутрь храма. А следом за ним в ворота стали проходить люди, остерегаясь запачкаться и оскверниться.За воротами слева мычали и толпились быки, а справа блеяли и лезли друг на друга ягнята и овцы. Погонщики, как могли, сдерживали их, криками и палками прижимая к восточной и западной стенам храмового притвора, чтобы среди этого стада оставался свободный проход для богомольцев. Но стоило Филиппу сделать несколько шагов от ворот в сторону северного портика, как какая-то взбалмошная овца метнулась ему под ноги. Погонщик успел поймать ее за курдюк, швырнул на место и, загородив Филиппу дорогу, грозно воскликнул:
– Почему спятил?! Пасхальная цена!
– Бога побойся, кровопийца! – откуда-то из-за спины торговца донесся не менее сердитый голос. – До Опресноков еще шесть дней! Какая Пасха к бесам собачьим!
– Не шесть, а три! – еще пуще возмутился погонщик, по-прежнему глядя почему-то на Филиппа. – Ишь умник нашелся! Хочет перед самой Пасхой да еще в Божьем Храме купить жертвенную овцу по будничным ценам!
Пришлось Филиппу дожидаться, пока слева от него пройдут Фома, Матфей, Андрей и Иуда. И лишь потом «просто ученики» остановились и пропустили его, апостола, вперед.В северном портике Филипп еще больше отстал от Иисуса. Животных здесь не было. Но между колонн густо разместились разного рода продавцы, которые торговали ладаном, маслом, вином, крупной жертвенной солью, пшеничной и ячменной мукой – то есть предметами, необходимыми для храмового богослужения, а также, казалось бы, совершенно посторонними для Храма предметами. Так, на пути Филиппа оказался пожилой человек, который торговал замками, запорами и замочками. И не успел Филипп пройти мимо этого торговца, как двое крепких и молодых людей подошли к столику и перекрыли Филиппу дорогу.
– Не понял, – сказал один из молодых людей, сурово глядя на продавца.
– Очень нужная вещь, добрые люди, – тут же приветливо откликнулся торговец. – Праздник. Много разного люда. А замочки мои никто не откроет, кроме хозяина.
Молодые люди быстро переглянулись. И второй насмешливо спросил:
– Откуда ты, деревенщина?
– Вы хотите знать, из какого я селения? – вежливо уточнил торговец замками.
– Плевать мне, из какого ты селения, – грубо ответил ему первый молодец. А второй ласково объяснил:
– Платить надо, дед. Заплати за место и торгуй во славу Божью.
– Но я уже заплатил… При входе. Стражнику…
– Насрать мне на стражника! – крикнул первый. А его спутник, похоже, обиделся:
– Ты что, совсем тупой?! Тебе непонятно объясняют?!
Дальше Филипп не стал слушать. Он вернулся назад и через другой ряд колонн вышел в первый храмовый двор, который назывался Двором язычников.И снова очутился среди стада быков, овец и ягнят. Отталкивая от себя животных, осторожно отодвигая торговцев и покупателей, сквозь гомон и крики, зловоние и нечистоты, суету и мельтешение Филипп стал пробираться к восточной колоннаде, так называемому Соломонову портику. Он уже сильно отстал не только от Иисуса, но и от второй группы апостолов, и даже многие «просто ученики» теперь оказались впереди, а вместе с Филиппом через толчею пробирались уже только женщины и те любопытствующие, которые встретили Иисуса у Овечьих ворот и последовали за ним в Храм.
А к портику Соломона Филипп направился потому, что, судя по скоплению народа, Иисус остановился возле первого ряда колонн, напротив Красных ворот, и слишком много людей окружило его со стороны двора, так что намного удобнее было приблизиться к Учителю через восточную колоннаду.
Под сенью высокой аркады и расписных потолков, на мозаичном полу, между двумя рядами мраморных белых колонн с коринфскими капителями, возле восточной стены стояли столы и сидели менялы. Тут было тише и спокойнее, чем на открытом дворе среди мычания и блеяния животных. И тень тут была, и была прохлада от камня. Но и здесь, под сводами портика, гудели голоса спрашивали и отвечали, спорили и торговались, и мрамор усиливал звуки.
В проходе между колоннами было немного людей, и Филипп без особого труда и сравнительно быстро добрался до того места, где народ толпился вокруг Иисуса. Внедряться в толпу и протискиваться к Учителю Филипп поленился и, прислонившись к колонне, стал ждать, пока рассеется толпа либо Зилот со своей командой раздвинет ее в стороны, чтобы освободить путь Христу.
У колонны, возле которой остановился Филипп, стоял длинный стол. На нем стопками лежали монеты, а за столом сидели менялы. Один из них разговаривал с богомольцем:
– Ты дал мне один коллубчик, милый господин. А где два остальных?
– О чем ты, меняла? Какие «два остальные»?
– Еще два коллубчика с тебя причитаются. А как же.
– За что? Я ведь уже заплатил тебе за обмен.
– Совершенно справедливо, милый господин. За обмен ты мне уже заплатил. И вот он, твой коллубчик, лежит передо мной. Но ты дал мне статирчик, не так ли?
– Ну, да, статир.
– А я дал тебе два полсикля. Правильно?
– Ну, так, верно.
– Значит, я дал тебе сдачу. Или я не дал тебе сдачи?
– Ну, дал ты мне сдачу.
– А за сдачу, милый господин, тоже надо платить. И тоже коллубчик. Итого выходит уже два коллубчика: коллубчик за обмен и коллубчик за сдачу.
– Ну, ты даешь, меняла. Шесть ассариев за обмен и еще шесть ассариев за сдачу… Но погоди! За что ты еще шесть ассариев с меня требуешь?
– А вот за что, милый мой господин. Коллубчика у тебя не было. И ты дал мне еще один статир, за который я отсчитал тебе десять коллубчиков. И значит, я во второй раз разменял тебе деньги, чтобы ты мог со мной расплатиться. Вот и выходит: два обмена и одна сдача. Итого – три коллуба, или восемнадцать ассариев. А как же! В Храме Божьем никто никого не обманывает, ибо грех это великий.
– Ну, ты даешь, мошенник! Целую драхму хочешь с меня содрать!
Меняла укоризненно покачал головой и посмотрел на своего соседа – другого менялу, который сидел с ним за одним столом.
– Ты слышал, как этот господин сейчас обозвал меня мошенником?
– Ты в Храме находишься, грубиян, – сурово сказал второй меняла. – А в Храме нельзя обзываться.
У богомольца аж дух захватило: он стал таращить глаза и беззвучно шевелить губами.
– Ну, ладно, ладно. Видишь, расстроился человек. Разнервничался и обознался. Бывает, – примирительно произнес первый меняла.
А к обманутому теперь вернулось дыхание, и он стал выкрикивать:
– Драхму! И еще два ассария! За обмен! Мошенники! Негодяи!
Ни первый, ни второй менялы не успели ему ответить, так как в следующее мгновение возле стола оказался крепкого вида молодой человек с жестокими чертами лица и взглядом, который бывает у ястреба или коршуна, если он смотрит вам в лицо. От стены портика человек этот отделился совершенно незаметно, но выпукло и рельефно возник перед возмущенным богомольцем.
– Что ты сказал? Повтори! – тихо и хрипло велел хищноокий и глянул в глаза дебоширу. – Кого назвал негодяем? Как тебя звать? Имя твое! Быстро говори!
Нервный господин тут же перестал нервничать, выложил два коллуба и выбежал на двор, в гомон и шум, в жар и духоту.
А хищноглазый обратился к менялам и сказал:
– Скоро придет Езбай. Выручку подготовьте. Не забыли?
– Уже приготовили, – ответил ему второй меняла. А первый шутливо попросил:
– Ты б не уходил далеко, Ханох. Вдруг назад вернется.