Чертова сука! Млять, тут поневоле поверишь, что в девку вселяется какая-то нечисть. С самого момента моего попадания в Средневековье ни в одном одиночном поединке никому не удавалось меня так отделать. А этим поединкам счет уже на десятки пошел. Да, бывало и хуже, но тогда я сражался с несколькими противниками. Нет, ты смотри, едва не угробила, зараза!.. Хотя нечего скулить, сам виноват. Девка свирепая, слов нет, но брала в большей степени напором и быстротой, возможностей ее убить у меня было полно, особенно в первой фазе поединка, до того, как огрел баклером по башке. Ан нет, захотелось невинного девичьего тельца. Тьфу на тебя, граф божьей милостью…
– Сир, сир, вы живы?! – Перед глазами возникла морда медикуса, и сразу в нос шибануло чем-то мерзко вонючим.
– Otwali, urod! – Я наугад отмахнулся. – Prirezu na hren!..
– Сир, – физиономия лекаря тут же сменилась рожей Логана, – я помогу вам…
– Сам. – Я перевалился на бок, встал на колени и после недолгой паузы утвердился на ногах. Подождал, пока туман в глазах рассеется, и огляделся.
Так… Инге лежит без сознания, лицо мертвенно-белое, из уголка рта, носа и рассеченной брови стекает ручейками кровь. Это понятно, приложил я ее неслабо, хорошо хоть лицо не расквасил, бил по шлему сбоку. Что дальше… Один из мурман стоит на коленях, опустив голову и обхватив ее руками, а второй… второй лежит лицом вниз, со связанными за спиной локтями. Башка разбита, патлы слиплись от крови. Рядом пара латников. Не понял… Да и хрен с ним, потом разберусь. Все наши толпятся вокруг меня, братец Тук, Отто, Луиджи, падре Эухенио, а лекаря прогнали, вон, бедолага, в сторонке переминается с ноги на ногу.
Вдруг все разом загомонили, словно у меня вытащили ватные затычки из ушей.
– Ваше сиятельство! Это было, было… Поздравляю с победой!!!
– Сир, я почти ничего не успевал заметить, так быстро вы сражались…
– А девка, девка-то, сущая волчица… даже выла…
– Никогда такого не видел, не иначе – в нее вселился дьявол…
– Напрасно вы ее пощадили, сын мой, напрасно. Или сберегли для костра?
– Сир, вы не пострадали? Где этот лекарь шляется? Иди сюда, сволочь ученая…
– Я здесь, ваша милость…
– Кровь, у него из-под наплечника кровь течет. Сюда…
– Да здесь же я…
– Чертов лекаришка!
– Не поминай нечистого, грешник!
– Простите, падре, больше не буду…
Я подождал еще немного и заорал:
– Тихо, мать вашу за ногу!
Мгновенно наступило гробовое молчание.
– Август.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Осмотри графиню.
– Как прикажете…
– Что с ним? – Я показал рукой на мурманина.
– Дык, это… – скотт пожал плечами, – кинулся, когда вы ее завалили. Пришлось прибить. Дорезать, сир?
– Пожалуй.
– Сир, она мертва! – встревоженно сказал Рихтер, держа у рта Инге пластинку полированного металла. – Не дышит…
Я оттолкнул его, просунул руку под горжет норвежки и прижал палец к ее шее. А уже через мгновение облегченно выругался: пульс прощупывался, очень слабо, но прощупывался.
– Живая она.
– Простите, сир… – Лекарь повинно опустил голову. – Я не успел проверить сердцебиение…
– Прощаю. Теперь осмотри меня. А вы снимите с нее доспех и отнесите ее в тень, на лоб положите мокрую тряпку…
После осмотра выяснилось, что никаких серьезных ран я не получил. Топор Инге сорвал наплечник и пробил кольчугу с гамбизоном, но только слегка порвал мышцу, остальное – мелочи: ушибы, синяки да гематомы. Обычное дело.
А вот норвежка так и не очухалась, пришлось нести ее в лодку на руках.
В своей каюте, позволив Августу наложить бальзам на рану и перевязать плечо, я обязал его неотлучно находиться при гревинде, а сам сел обедать; как всегда после боя, проснулся невыносимый голод. Компанию мне составили братец Тук, Феодора и Луиджи. Федька уже узнала все перипетии поединка и вела себя подчеркнуто официально: читай, дула губы; видимо, уж очень ей хотелось, чтобы я зарубил эту, выражаясь ее словами, «песью дочку». Женская неприязнь – очень страшная и непредсказуемая штука, Инге, сама того не ведая, нажила себе страшного недруга, а Федьку в качестве такового я не пожелал бы даже своему заклятому врагу. Хотя пусть ее, норвежка здесь долго не задержится, вернет должок и отчалит вместе со своей бандой.
А вот в глазах Логана и Луиджи читались полное оправдание моему поступку и откровенная зависть. Что и понятно: несмотря на полное мракобесие и дремучесть, наше время просто переполнено этим самым «романтизьмом».
А вот я себя чувствовал архихреново, вдобавок к адреналиновой ломке дико разболелось плечо, да и все тело в придачу. Недолго подумав, приказал вынести мое кресло на палубу под ласковое солнышко, где и угнездился с томиком Боккаччо в руках.
Надо сказать, весьма занимательная книга, со своей современной адаптацией не имеющая почти ничего общего. Это как сравнивать жесткое порно с легонькой эротикой. Так почему бы и не развлечься, особенно если рядом стоит графин с родовым напитком и куча заедок.
Едва раскрыл книгу, как углядел давнишнего знакомого, того самого пацаненка, что тайком приглядывал за нами на берегу. Ванятка переминался на причале с ноги на ногу с большим берестяным лукошком в руках и не спускал глаз с моего когга.
– Опять подглядывает… – хохотнул я и окликнул ближайшего матроса, с остервенением драившего палубу. – Эй, Симон, приведи ко мне вон того парнишку с причала. Но прежде найди Фена, пусть тоже сюда идет.
Фен нашелся очень быстро, а еще через несколько минут привели Ванятку.
Парнишка сначала отвесил мне поясной поклон, потом протянул берестяное лукошко, полное здоровенных, одна в одну, ягод малины.
– Не побрезгуй, княже, при… при… – Ваня от волнения сбился, но быстро выправился и продолжил: – прими, значица, за милость твою ко мне да за то, что помог супостатов побить…
Я взял одну ягодку, попробовал и кивнул:
– Вкусно! Принимаю.
Ваня опять согнулся в поклоне и сразу собрался уходить.
– Подожди, куда ты так скоро. Сначала расскажи, как твои родители, сам-то не пострадал? Фен, переводи.
Парнишка выслушал китайца, солидно кивнул и торопливо зачастил:
– Дык, что со мной сдеется-то, я к са́мому приступу мурманскому прибежал да схоронился в кустах, а бати с маманей нет у меня, померли оне, тятьку волки подрали, позапрошлую зиму страсть как много их было, а матушка от горячки померла, вот так-то, сирота я, на общем прокорме, значица.
– Вот оно что… – Я ненадолго задумался.
А почему бы и нет? Парень сообразительный и бойкий, по крайней мере, можно попробовать.
– А пойдешь ко мне в услужение, Иван? С полным коштом, да жалованье положу хорошее.
Мальчик насупился и отчеканил:
– Веру свою не предам, как ни искушай!
– Вот же заладил. – Я невольно рассмеялся. – Не нужна мне твоя вера. Не буду искушать, веруй, во что веровал.
– А не врешь, княже? – Ваня зыркнул на меня исподлобья.
– Нет, не вру.
– Так-то можно, почему бы не послужить. – С лица мальчишки наконец сошло настороженное выражение. – Тока у дядьки Митяя, старосты нашего, надыть спросить. Я, вишь, не сам по себе, а общинный…
– Хорошо. Пока иди, а завтра поутру тащи сюда сего Митяя.
Парнишка откланялся и убежал, я взялся опять за книгу, но тут пожаловали Старица с Громом. Да не просто так, а с полной телегой добра.
Пришлось спускаться в каюту и принимать их по всей форме.
– Прими, княже, благодарность нашу за доброе дело да за милость твою! – Приказчики синхронно поклонились и разошлись в стороны, а их место заняли два опрятных мужика в длиннополых поддевках.
– Два со́рока соболя! – зачитал Старица с длинного свитка.
Мужики достали из тюков искрившиеся серебром при свете ламп связки шкурок и принялись их встряхивать, дуть против ости и всячески показывать товар лицом.
Приказчик выждал, пока демонстрация закончится, и зачитал новую позицию:
– Один со́рок куны!
Все повторилось, только шкурки имели уже другую масть.
И пошло-поехало. Ласка, горностай, лиса, белка, волк и многое другое – мехами завалили весь угол каюты. Потом пошли бочонки с медами: лесными, ставлеными, ягодными, хмельными и черт еще знает какими. Копченые медвежьи, лосиные и вепревые окорока, осетриные теши, плиты паюсной икры и прессованной в меду ягоды. Даже небольшую шкатулку речного жемчуга презентовали.
Я сидел и тихо охреневал, смотря на все это добро. Черт, если заштатные приказчики могут оперировать такими богатствами, то что говорить про новгородских или московских? Хотя да, это не показатель, просто Гром и Старица сидят на кормлении в воистину благодатном крае. И сами побогаче будут, чем некоторые европейские графья. Правда, только потенциально, натуральными богатствами: дарами земли, леса и моря с рекой.
Последние подарки приказчики показывали сами, словно подчеркивая их ценность и значимость.
Начали они с объемистого свертка, оказавшегося шкурой медведя, снятой вместе с когтями и мордой. Настолько огромной, что в каюте даже не хватило места, чтобы ее полностью развернуть.
– Прими, княже, от души, – скромно сказал Гром. – Сам уполевал Потапыча. Этот поболе будет, чем давешний.
Принял, конечно, куда тут денешься. Положу ее в спальне своего замка в Арманьяке и буду трахать на ней благородных девок. И не очень благородных тоже, ибо по собственному опыту знаю, что дворянское происхождение – совсем не залог пылкости, страсти и умения в постельных делах.
Дальше мне подарили бобровую шубу и шапку, чем-то похожую на шапки британских гвардейцев, горлатную, как выразились приказчики.
Но главный козырь они приберегли под самое завершение.
– Разреши, князь, поднести княжне подарок… – Старица дождался моего кивка, поклонился Феодоре и вынул из мешка что-то большое, невообразимо пушистое, отливающее огнем и черным серебром под светом масляных ламп. – Прими от души, княгиня…
Это оказались крытая золотой парчой шуба-разлетайка из чернобурки и такая же шапка.