Я не стал ничего выпытывать, но про себя сильно озадачился. А что, если местные переймут опыт «от и до»? И полыхнет на Руси пламя уже православной инквизиции. Мля, попаданец хренов. Не доведут до добра шутки с историей, ой не доведут. Вот что теперь делать? Хотя… поздно уже, остается только надеяться на лучшее.
После обеда опять появились неприятные вводные.
– Сир, простите. – Баталер виновато поклонился. – Мука и крупы на исходе, своим уже пайку сократили, а еще пленные… И здесь не купишь, просто нет у них. Надо что-то решать. Либо так, либо этак. Я пока распорядился полону давать только мясо, его вдоволь местные тащат, но им одним сыт не будешь.
Я слегка поразмыслил и решил разобраться с мурманами в самое ближайшее время. Пленные – это большие расходы, особенно когда с них нечего взять. Накладно держать такую ораву. Как только норвежка придет в себя – стребую должок и пинком всех под зад. Хотя… что-то мне и не хочется того должка. Как-то гревинда уже и не кажется по сравнению с Забавой. А с другой стороны, надо проучить норвежку, чтобы думала перед тем, как что-нибудь предлагать. Ладно, видно будет.
Разобравшись с делами, я порылся среди подарочных запасов и отобрал для Забавы гарнитур в восточном стиле из ожерелья и сережек. Червленое золото, агаты, работа искусная, тонкая – должно понравиться. Конечно, не бог весть что, но тут дело не в дороговизне и изысканности, а просто во внимании. Пока так, а дальше посмотрим.
Собирался назад в поместье, предвкушая спокойный, полный любви и ласки вечер. Старею, что ли?
Но не тут-то было…
Во время вечерней кормежки взбунтовались мурмане. Откуда-то раздобыв кинжалы, зарезали часовых и попытались вырваться из трюма. К счастью, они успели открыть всего одну клетку, а потом шум привлек дружинников, и норвежцев частью перерезали, а частью опять загнали за решетку. Черт побери… погибли двое моих, а баталера ранили. Из-за моей же глупости.
– Кто? – Я подал знак, и дюжего патлатого мурманина вздернули на пыточный станок, который притащили для наглядности в трюм.
– Сам утаил… – с ненавистью зашипел норвежец. – Не нашли ваши при обыске…
Остальные пленные одобрительно загудели в клетках.
Ну-ну, в героя собрался поиграть. Ясное дело, кто-то пронес, потому что при обыске полон раздели до исподнего. Так и сидели. Есть у меня догадка, но пока гоню ее прочь, ибо в случае подтверждения она потребует тяжелого для меня решения.
– Сразу два клинка? – Я взвесил на руке тяжелый обоюдоострый кинжал, запятнанный засохшей кровью. – Последний раз спрашиваю: кто?
– Сам! – Мурманин сплюнул.
Черт… как же хочется мне стать чуточку гуманнее, но ситуация не дает. Слабые и добрые – добыча. Такие долго не живут в наше время. Сильные, жесткие и страшные правят этим миром. Кто заставлял этих уродов бунтовать? Вот кто? Сидели бы, пока не освободят. Давали же клятву, ан нет… Ну, на нет и спроса нет. Пусть пожинают плоды. Я свое слово всегда держу.
– Оскопи его, – тихо приказал я профосу – ученику моего соратника с первых дней в банде рутьеров Виллема Аскенса. Совсем стар стал Вил, подагра замучила, потихоньку плотничает в Гуттене, но достойную замену себе обучил.
– Как прикажете, сир. – Деррик Медвежья Лапа, громадный мужик с лысой как яйцо башкой, короткой шеей и широченными плечами, поправил кожаный фартук, потом взял со стола клещи и серповидный нож.
Через мгновение в трюме стеганул истошный вопль. Мурманин задергался в зажимах и сразу же обмяк, потеряв сознание.
– Следующего. И так по очереди, пока не сознаются. А этого перевязать. И не надейтесь, что сдохнете. Будете все жить как мерины кастрированные.
– Нет, нет… – забился молодой паренек в руках дружинников. – Не надо, заклинаю… не нада-а-а…
Заклацали зажимы на станке. Деррик задумчиво чиркнул оселком по ножу, попробовал лезвие пальцем и довольно улыбнулся.
– Я скажу-у-у… – завыл мурманин. – Скажу-у-у все…
– Кто?
– Она… она, госпожа, когда проведывать приходила… оба кинжала и передала… – всхлипывая, поведал парень. – На тот случай, если вы свое обещание не исполните…
– Так чего раньше времени рыпнулись?
– Это все Гуннар, он баламутил, мол, надо освободить госпожу от позора…
Я от злости чуть не прикусил губу. Сам виноват, дурак. Вот как раз подтверждение моих предыдущих слов. Прослабил – получай. Твою доброту приняли за слабость. Заигрался в куртуазность и благородность, идиот.
Обратился к пленным:
– Помните, что я обещал вам?
Ответом была угрюмая тишина.
– Хорошо, я напомню. Я пообещал, если вы попробуете сбежать, прикажу отрезать вам яйца и заставлю сожрать. Не так ли? Вижу – помните. Ну что же, вы выбрали свою судьбу сами. Я слово всегда держу. Деррик…
– Слушаю, ваше сиятельство. – Профос изобразил величайшее внимание.
– Тех, кто принимал участие в бунте, – оскопить, яйца забить им в глотки, а потом удавить. Не здесь… на пристани, пускай местные видят. Остальных пока пощадить. Этого – тоже. Отто, бери людей – и в поместье, за гревиндой. Живо ее сюда. И смотри, чтобы не сбежала. Деррик… мне нужны… как это сказать… станок такой, чтобы человека можно было привязать в согнутом состоянии… Да, задницей назад. Понял? В каюту ко мне доставишь. Исполнять…
– Отдадите девку солдатам, после того как сами побалуетесь, сир? – Тук плотоядно ощерился.
– Ваша милость, – Луиджи презрительно скривился, – как можно так с благородной госпожой? Лучше удавить.
– А толку? Польза какая? – возразил шотландец. – Хотя можно и удавить. Но сначала самим попользоваться всласть.
От восхищения гревиндой у обоих ближников не осталось ни следа. Дети своего времени, по-своему благородные, но очень жесткие на расправу.
– Не знаю, братцы… – Я покачал головой. – Пока не знаю…
А сам подумал, что вряд ли так поступлю, хотя оба решения напрашиваются сами по себе. Не смогу. Но и без урока не оставлю.
Отдав все распоряжения, вернулся в каюту. Так пакостно, как сегодня, мне давно уже не было. Очень уж неприятно себя чувствуешь, когда обманываешься в людях. И сам в себе – тоже.
Арманьяк пролился в глотку, словно вода. Я даже не почувствовал вкуса. Подождал немного и налил себе вторую стопку.
– Ты бы закусил, княже, – Ванятка подсунул мне кусок балыка на двузубой вилке. – Видать, горюешь о чем-то?
– Есть о чем, есть, Ваньша… – буркнул я. – Иди погуляй пока… – И продублировал слова жестом. – То, что здесь сейчас может случиться, пока не для твоих глаз.
Ваня поклонился и ушел. А вскоре в каюту доставили заказанную конструкцию. Грубо сбитые из брусков «козлы» с кожаными петлями на «ногах» по обе стороны. Ну что же, вполне пригодно, прямо мечта этих… как их там? Ну… которые в кожу рядятся… Черт, уже стал забывать кое-что из прошлой жизни. Впрочем, это и к лучшему. Сойдет девайс. Вот только как я его буду использовать – увы, пока не знаю. Но то, что использую обязательно, – это точно.
Пропустил еще одну стопку, потом еще, но надраться не успел, потому что привезли гревинду.
– Как это понимать, граф?! – Инге гневно тряхнула кандалами на руках, потом заметила «козлы», запнулась и побледнела.
– Не напомните, графиня, какую вы мне давали клятву? – Я прислушался к себе и с удивлением понял, что совершенно спокоен.
– Я ничего не нарушила… – с запинкой ответила норвежка, не спуская глаз со станка посередине каюты.
Я кивнул профосу с его помощником. Инге попыталась сопротивляться, но тщетно и уже через пару минут оказалась надежно пристегнутой к станку в позе, которую поляки называют «козочкой», а русские – гораздо прозаичнее и связывают с ракообразными.
– Подождите, подождите… – В голосе гревинды появились умоляющие нотки. – Зачем, не надо, я и так выполню свои обязательства… пожалуйста…
– Все вон.
Через мгновение в каюте остался только я с норвежкой.
– Граф, ваше сиятельство, Жан… – залепетала графиня. – Выслушайте меня, пожалуйста…
– Сегодня ваши соратники воспользовались оружием, которое вы им тайно передали, и убили нескольких моих людей.
– Но… я это сделала только на тот случай, если вы не выполните свои…
– Наш договор аннулирован.
– Но я не думала, что они…
Я левой рукой задрал подол платья ей на голову, а правой взялся за пряжку на своем поясе.
– Нет, нет, не-э-эт, только не это…
Глава 9
Тяжелый, проклепанный серебряными бляшками ремень из воловьей испанской кожи звякнул окованным концом об пол каюты, потом взвился в воздух и с хлестким шлепком врезался в округлую, крепкую задницу норвежской графини, оставив на ней багровую вспухшую полосу.
Мурманка зашлась в крике, но ремень взмывал и опускался до тех пор, пока белоснежная кожа на ягодицах вся не покрылась синяками, ссадинами и кровоподтеками.
Инге сыпала проклятиями, богохульствовала и выла, как раненая волчица, но к концу процедуры уже только тихонечко скулила, дергаясь всем телом при каждом ударе.
Посчитав, что с экзекуцией хватит, я отшвырнул ремень в сторону, подошел к тазу с водой, тщательно вымыл руки, после чего вернулся к норвежке.
– Из-за вашей глупости, графиня, погибли глупой смертью ваши же люди. Могли умереть и вы. Надеюсь, вы понимаете, что мог сделать с вами любой другой на моем месте?
– Да, ваше сиятельство… – всхлипнула норвежка. – Понимаю… очень хорошо понимаю…
– Хорошо, что понимаете. Следовало бы отдать вас на поругание латникам, но я милостив. Надеюсь, этот урок вы запомните на всю жизнь. Считайте наказание отеческим вразумлением. Но если еще раз встанете у меня на пути, клянусь, так легко не отделаетесь. И не дай господь, мне доложат, что вы опять появились в этих местах. Вы все поняли?
– Да… да, ваше сиятельство… – поспешила ответить Инге. – Да, я все поняла…
– Завтра вас отпустят с остатками дружины. И никогда больше не нарушайте клятв, иначе жизнь ваша может оказаться очень короткой.
– Простите меня, ваше сиятельство… пожалуйста… – заныла норвежка. – Я правда не хотела, чтобы все так закончилось…