начну с этого. Я лично завалил Луи XI, прозванного Всемирным Пауком. Ни дна ему ни покрышки, уроду паршивому. А это… как бы вам сказать… это страшный косяк для дворянина по нынешним временам. Даже те короли, которые втихомолку рукоплескали смерти руа франков, на людях дружно скажут свое «фи» святотатцу. Думаю, не стоит объяснять, что это значит? Да, монархов вполне казнят и даже пытают, но это делают палачи, парии по определению, а благородным сословиям категорически не рекомендуется поднимать руку на помазанных государей. Разве что в битве, где король уравнен со всеми, даже с простыми ратниками. И тем более нельзя мочить венценосцев, когда те уже почти отдали себя на милость победителя. Примерно как в моем случае.
Случилось это так.
После того как основные силы франков были наголову разбиты в битве при Лектуре, я с отрядом наваррских и гасконских рыцарей ворвался в ставку Паука, где в жестокой, но короткой стычке рассеял отряд королевских шамбелланов, до последнего защищавших своего сюзерена. Сам Луи в это время все уже понял и сидел ровненько в своем шатре, дожидаясь, когда его будут брать в плен, абсолютно уверенный в том, что при этом ничего плохого с ним не случится.
Клянусь, я не собирался его убивать при первой встрече, тем более что такой вариант развития событий был очень нежелателен для Феба по многим причинам. Я просто хотел заглянуть ему в глаза. Но когда заглянул, уже почти выветрившийся настоящий бастард опять перехватил управление телом. В общем, к тому времени, как меня от него оторвали, Паук уже стал бездыханной тушкой со свернутой как у куренка шеей.
Однако от клейма цареубийцы все-таки удалось отвертеться. По официальной версии, король Луи помер от огорчения после осознания своего поражения в битве. Что и подтвердила специально созванная комиссия из представителей высшего дворянства и церкви. То есть и в данном случае с меня взятки гладки.
К чему это я? Да к тому, что русские государи каким-то удивительным образом отождествляют себя с европейскими правящими династиями. Притом, что оные в большинстве случаев даже не подозревают о существовании русских коллег. Помре, к примеру, какой-нить король в Европе, на Руси его обязательно поминают как почившего брата государя всея Руси. Короновался – опять молебен во здравие, и так далее. Так что цареубийцу с большой вероятностью погнали бы на хрен. Но, как я говорил, предъявить мне в этом плане нечего.
Следующий сомнительный момент. Я именуюсь графом «божьей милостью», при этом являясь вассалом короля Наварры. Но с формальной стороны правители «божьей милостью» ничьими вассалами не могут быть. Эта приставка к титулу означает, что владетели оного ни от кого не зависят – все, что у них есть, дал сам Господь, а не милость сюзерена.
Признаюсь, чуть не разругался вдрызг с Фебом по этому поводу. Но, к счастью, все-таки нашли компромисс. Правда, пришлось поставить на уши едва ли не всех видных знатоков средневековой юриспруденции в Европе. Договор составлен таким образом, что ни в коем разе не касается моих титульных привилегий, а Арманьяк остался суверенным графством, хотя и связанным с Наваррой жестким союзническим договором. Так что и здесь ко мне не прикопаешься: формально я ровня Ивану Васильевичу, который третий по номеру. И всем государям Европы. Царственная особа, ептыть.
А вообще, зря я беспокоюсь. С того момента, как в Кремле узнали, кто к ним приехал, – вне сомнения, мою личность разобрали вдоль и поперек. А если нашли бы что-либо сомнительное, ни в коем разе не допустили бы в Москву.
Так, что-то долго мы едем. Ага… вроде как приехали…
Возок замедлил движение, потом совсем остановился. Снаружи послышался пронзительный скрип закрывающихся ворот.
Когда вышел, обнаружил, что нахожусь в маленьком дворике, окруженном высокими стенами. Каменной кладки, из белого камня. Гм… неужто в Успенский собор привезли? И ни одной живой души вокруг. Только возница сидит на облучке.
Я еще немного поглазел по сторонам и вручил свою шкатулку секретарю. Пусть сам тащит, мне невместно. Алексей принял ношу как должное и показал на неприметные ворота в стене:
– Прошу вас следовать за мной.
Я молча потопал в указанном направлении.
Узкий извилистый коридор, едва освещенный тусклыми светильниками. Холодно, стены покрыты капельками влаги, пахнет мышами, сыростью и цвелью – обычный антураж для европейских монастырей и замков. Сплошной камень, уютом даже не пахнет.
Шли недолго. Вскоре секретарь остановился перед тесанной из толстых дубовых плах дверью с мощными засовами.
Деликатно стукнул по ней костяшками пальцев, попросил подождать, а когда вернулся, с поклоном пригласил внутрь.
В небольшой келье со сводчатым, чисто побеленным потолком было тепло и приятно пахло ладаном. Несколько масляных ламп в кованых шандалах давали яркий живой свет. Скромную обстановку составляли несколько сундуков со сложенными на них стопками книг, большой стол, заваленный свитками и листами бумаги, гобелен с искусно вышитой на нем какой-то религиозной сценой да пара венецианских кресел.
Возле узенького окна, забранного слюдой, стоял высокий худой старик в рясе из грубого сукна, больше похожего на ряднину, с откинутым на спину клобуком. Своим обликом он напомнил мне одного из библейских старцев – такого же сурового, аскетичного и до предела наполненного святостью, а физиономией – старого, одряхлевшего, но все еще грозного орла.
Сделав шаг вперед, я совершил сдержанный официальный поклон и представился:
– Граф божьей милостью, Жан Шестой Арманьяк, великий посланник его величества короля Наварры Франциска, первого этого имени.
Секретарь было взялся переводить, но митрополит жестом остановил его и показал мне на кресло.
Я облегченно выдохнул. Начало общения с церковными иерархами обычно предваряет лобызание длани, что для меня, как доброго католика, в данном случае недопустимо. А отказ может быть истолкован превратно.
Подождав, пока Геронтий сядет за стол, я тоже присел в кресло. Секретарь занял позицию за креслом митрополита и приготовился переводить.
– Как добрался, сын мой? – На изрезанном морщинами сухом лице митрополита появилось приветливое выражение. Правда, его несколько смазывал пронизывающий взгляд.
– С божьей помощью, ваше высокопреосвященство.
С титулованием не заморачивался, посчитают неправильным – поправят. Да и бог его знает, как правильно обращаться к православному митрополиту.
– Не «высоко»… – Геронтий досадливо нахмурился. – Просто «отче», сын мой, так будет лучше.
– Как вам будет угодно, отче. – Я послушно кивнул. Со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Так все же – что ему от меня надо? Стоп…
Неожиданно я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд сбоку, с левой стороны. Аккуратно скосил глаза, но ничего, кроме гобелена, на стене не узрел. Не понял… смотрят, однозначно, я такое безошибочно чувствую. Исподтишка подглядывают через тайное смотровое отверстие? И кто? Неужто охрана?
– Сын мой, – продолжил митрополит, – как нам известно, прибыв на Русь, ты со своими людьми вступился за православную обитель. Сие весьма похвально, мы по достоинству оценим сей поступок, однако что заставило тебя рисковать своей жизнью за чуждую веру?
В вопросе чувствовался какой-то неясный подвох. Но я предполагал нечто подобное и заранее подготовил ответ.
– Я всего лишь выполнил свой долг, отче… – смиренно ответил я. – Да, я верный сын католической церкви, но при всех различиях в веровании мы веруем в одного бога.
– Но вы поразили своих единоверцев, – вставил Геронтий.
– Посягнувшие на христианскую обитель суть есть нечестивцы и еретики! – твердо отчеканил я. – И не важно, как они веруют.
Митрополит одобрительно закивал, правда, на его лице промелькнуло досадливое выражение, словно он ожидал моего признания в тайном православии.
А вот хрен тебе. В прежней ипостаси – я крещеный православный, в нынешней – добрый католик. Поди разберись теперь. А вот в душе я не разделяю людей по способам верования в Господа нашего. Бог един, а все остальное не важно.
– Ты добрый человек, сын мой. – Митрополит одарил меня благостным взглядом. – Но каким же образом мы можем отблагодарить тебя за сей богоугодный поступок?
– Отче… – Я подпустил в голос оскорбленности.
– Похвально, сын мой, похвально. – Митрополит немного натянуто улыбнулся. – Господь вознаградит тебя…
В этот момент со стороны гобелена на стене послышался едва различимый женский голос. Причем молодой. Да что за наваждение? Откуда в резиденции митрополита возьмется баба?
Сам Геронтий, несомненно, тоже слышал доносящиеся звуки, но даже бровью не повел. Впрочем, я тоже никоим образом не собирался реагировать. Пусть хоть сама Палеологиня в голос песни поет.
Ближе к концу беседы митрополит поинтересовался, не буду ли я против, если падре Эухенио тоже нанесет несколько визитов в епархию. И даже любезно прояснил, зачем ему сдался доминиканец.
– Увы… – скорбно вздохнув, сообщил Геронтий. – Несмотря на различия между нашими церквями, мы сталкиваемся с одинаковыми вызовами. А общение поможет нам их преодолевать.
Ага… как я и предполагал. Ереси, мать их ети. Очень уж хочется православным церковникам перенять у своих коллег немного опыта. Как же мне хочется тебе отказать… Но не откажу. Дипломатия, мать ее ети.
– Не против, отче…
Разговор с митрополитом не продлился долго и был… скучным, что ли? Ненавязчивые попытки выведать, за каким хреном меня послали, несколько вопросов о Фебусе и обо мне лично – вот, пожалуй, и все. Создалось такое впечатление, что меня пригласили на смотрины для кого-то. Того, кто шебуршал за стенкой.
После того как разговор исчерпал сам себя, я взял у диакона шкатулку и положил на стол перед митрополитом.
– Отче, прошу, примите мой скромный дар… – открыл ее и достал переплетенный в кожу толстый фолиант со страницами из пергаментных листов.
В свое время это древнее рукописное Евангелие на греческом языке подарили мне мои левантийские партнеры по торговле. А когда пришло время отправляться на Русь, я вспомнил о подарке и решил передарить – по ситуации – кому понадобится по ходу дела. Надеюсь, старикан оценит. Подарок-то шикарный.