По мере движения капсулы к центру Земного Яблока Константином овладевало странное беспокойство, природу которого он осознал только тогда, когда его капсула стала приближаться к Сердцу Земли и вошла в его область — это была любовь Земли к Солнцу, которую он теперь ощущал в самом себе как какую-то невыразимо прекрасную музыку. Восторг и безумие охватили его, когда он проходил через самое Сердце, он смеялся и плакал, ему хотелось разгерметизировать дверь и выпрыгнуть из капсулы, чтобы, став капелькой Крови, раствориться в ней до конца и утратить всякую индивидуальность. Он призвал все свое человеческое хладнокровие и твердость, чтобы этого не сделать. Скоро музыка стала тише — капсула стала выходить из Святого Сердца.
После выхода из Сердца Земли Константин обнаружил себя в прозрачной голубой воде и увидел в ней множество обитателей фауны подземного океана, которых никогда не видели «жители поверхности» — ни в глубинах, ни на поверхности земных океанов подобные существа не живут. Это были раки величиной с динозавров, драконы с шестью крыльями, змеи длиной в сто и больше метров с огромной пастью и круглыми глазами. Было и огромное количество обычных рыб и ракушек. Стены подземного потока были покрыты всевозможной невиданной растительностью и кораллами. Эта часть путешествия напомнила Константину другую его любимую книгу, героем которой был плававший на «Наутилусе» мужественный капитан Немо. Этот герой был бы счастлив оказаться на его месте.
Выход Потока на поверхность происходил подо льдами Северного Океана плавно и почти незаметно. Отсюда вода разливалась по всем океанам и морям Земного шара, неся с собой прохладу, и жизнь, и любовь. Константин благополучно вернулся в свой подмосковный городок и нашел своего приятеля Василия Ивановича уже некоторое время сидящим в кресле под стеклянным торшером и ожидающим его. Приятели решили попить вместе чай и поговорить о занимавшей их гипотезе Трепетного Всего.
Тонкие миры, которые посещал Константин Ветров в своих путешествиях, были не похожи друг на друга. Одни из них поражали добродушием и юмором, другие изумляли строгими формами, третьи насыщали экзотическим колоритом. Часто Константин оказывался свидетелем того, как полчища свирепых звероподобных существ пожирали друг друга.
На этот раз он плыл в гигантском облаке, которое возникло в результате столкновения двух галактик на краю Вселенной. Масштабы события его не удивляли, в своих путешествиях он привык к самым разным видам существования — от мира протонов и фотонов, до звездных скоплений и межгалактической пыли, простирающейся на бесконечных пространствах. К тому же он знал, что ни одна даже самая мелкая частика Вселенной не была мертва — она была либо самостоятельной сущностью, либо составной частью большего конгломерата, обладающего Волей, Разумом и Желаниями. Такой была и сама Вселенная, лишь слепым и невежественным существам кажущаяся скоплением косной материи.
Константин проплывал мимо останков разрушенных миров и наблюдал появление новых форм жизни и новых конфигураций смыслов. Две столкнувшиеся медузообразные галактики стали одним огромным шаром, окруженным невероятным облаком раскаленной космической пыли. Похоже было, что одна галактика, как сперматозоид, вошла в другую и оплодотворила ее. В других понятиях, она вошла, как Дух входит в Мировую Душу и преобразует ее, наполняя высшим содержанием и порождая стремления, которых прежде не было в ней. Две галактики слились воедино, как сливаются любящие существа, теряя себя и обретая Новое Тело и Новую Душу. Однако все эти слова едва ли могут выразить то, что видел и понимал Константин, будучи соизмеримым с наблюдаемым им событием, сочувствуя ему и участвуя в нем на равных.
— Кто Ты и чего Ты хочешь? — спросил он вновь возникшее Существо.
И Существо ответило ему музыкой и цветами, и запахами, которые, соединившись, породили небывалую гармонию, равной которой он никогда не знал. Внутри этой гармонии слышались резкие диссонансы и провалы, которые дополняли картину целого, как это происходит и в нашем земном опыте. И тогда он спросил Его снова:
— Чего Ты хочешь?
В музыке Сфер, в бликах Целого, в запахах звезд и межзвездной пыли он услышал ответ:
— Хочу родить Высшее.
Я знал Константина еще со школы и любил его нежно и трепетно, но, конечно же, не был для него достойным собеседником. Из-за своей инертности я мало где за свою жизнь побывал и мало что знал о мире из собственного опыта. Мои познания географии были также крайне туманными, что же касается звездного неба, то на нем я мог различить одну лишь Большую Медведицу, а Полярную звезду, расположенную на расстоянии шести промежутков между двумя звездами этого созвездия, — это запомнилось мне из школьного курса астрономии — я уже был не в состоянии отыскать.
Согласно первоначальному замыслу я намеревался сначала подготовить моего читателя к рассказу о необыкновенных путешествиях Константина Ветрова по Миру Воображения, а потом уже рассказать о нем самом, но получилось все наоборот. Чем ближе я приближался к основному предмету повествования, тем сильнее чувствовал, что никакое предисловие не поможет мне объяснить все дальнейшее, если я не введу своего читателя в глубокий контекст жизненных устремлений моего единственного друга и не расскажу хотя бы коротко о некоторых из его путешествий.
Я уже говорил, что мы с Константином были приятелями с детства, учились в одной школе и в одном классе, и наши матери тоже дружили. Обе они были женами ненадежных мужей, обе были брошены нашими отцами и растили нас, отказывая себе во многом и прежде всего — в личной жизни. Из-за этого горечь наших матерей передалась и нам, их сыновьям, и мы, не зная еще, в чем мы виновны, с детства чувствовали себя ответственными за их несчастливые судьбы. Теперь, когда мы сами уже не молоды, когда его мать давно уже ушла в лучший мир, а моя по-прежнему живет в нашем городе, больная, одинокая и несчастная, пришло время для осознания того, чего же мы с Константином хотели от жизни и чего мы достигли.
В тот вечер дверь в квартиру моего приятеля была приоткрыта, но все же я постучал и слегка покашлял, прежде чем войти. В прихожей я увидел лежащую на раскладушке Матрену в свитере невообразимой расцветки, который служил ей ненадежной защитой от столь любимых Константином сквозняков. О Матрене нужно сказать, что она прибилась к Константину после смерти его матери и занималась его немудрящим хозяйством: покупала продукты, готовила еду, вытирала набегавшую пыль, а главное — умела быть незаметной. Она постоянно разговаривала сама с собой, что происходит со многими одинокими и не вполне здоровыми женщинами, но делала она это так миролюбиво, что мы с Константином давно уже не реагировали на ее бормотание.
Сам Константин стоял в синем облаке возле занавешенного окна и смотрел в стену. Вернее, его лицо было обращено в сторону стены, ноги были полусогнуты, кисти рук лежали на затылке, но куда он смотрел и что он в эту минуту видел, этого я, конечно, не знал. Меня он определенно не заметил, и потому, зная его привычки и обычаи, я прошел к креслу под торшером со стеклянным абажуром. Я успел кинуть взгляд на его жилище: тумбочку с телефонным аппаратом возле потертого дивана и узкий одежный шкаф — больше в комнате ничего не было. Окно, как я уже сказал, было завешено синей простыней. Карта была разложена на полу.
Константин был в бежевой футболке и джинсах и — босой. Он стоял боком ко мне, и я видел, что его глаза открыты и не мигают. Я впервые обратил внимание на то, какие у него худые и прямые плечи. Его острый подбородок казался при этом выпяченным даже больше, чем обычно, что делало его похожим на другого великого визионера — Дон Кихота.
Я начал задремывать под бормотание Матрены и вдруг вскочил от резкого крика: Константин бежал в сторону двери. Я не успел очнуться, как он вылетел в прихожую и растянулся на полу рядом с раскладушкой Матрены. Конечно же, он напугал Матрену и ушиб себе локти и колени. Матрена вскочила и залопотала громче обычного, но постепенно успокоилась и снова легла на свою раскладушку. Я помог Константину подняться, отвел в комнату и усадил в кресло. Пока я смазывал его раны йодом, Константин начал рассказывать мне, что с ним произошло. Это был тот случай, когда, спасаясь от гигантской летучей мыши, Константин вынужден был снова обратиться из летучей сущности в неуклюжую куклу и камнем полететь вниз — в физическом плане его кукла растянулась в прихожей.
Для читателя, незнакомого с внутренней жизнью моего друга, его слова, сказанные в тот необыкновенный вечер, едва ли имели бы какой-то смысл. Поэтому я начал свой рассказ с изложения наших более ранних бесед, которые, я надеюсь, пролили некоторый свет на тайны его путешествий.
Страна иноживущих
Эпидемия, получившая название Синдром Z, началась на острове Скапендр, но скоро вышла за его пределы. Власти спохватились слишком поздно — скапендряне заболевали тысячами, участились случаи заражения и на близлежащих островах.
Все имевшиеся местные ресурсы по борьбе с этой напастью были исчерпаны. Жителей вакцинировали, но никто не мог твердо сказать, что вакцина помогала. Речь шла о вакцине Е-12, расчеты на которую оказались преувеличены. Она как будто бы помогала. Она помогала одним и не помогала другим. Она помогала, но потом симптомы возобновлялись с новой силой. Случаев выздоровления и возвращения в норму практически не наблюдалось. Это случалось, но только один на миллион и независимо от казенной медицины.
Симптомы болезни вызывали недоумение. Больные в течение первой стадии болезни испытывали телесную оцепенелость и умственную вялость, после этого признаки расходились — так что невозможно было сделать описание типичного хода болезни. Симптомы расходились настолько, что у диагностиков ум заходил за разум, особенно когда начиналась заключительная стадия таинственной болезни, во время которой в человеке исчезала те драгоценные скрепы, которые официальная наука ставила превыше всего остального, но о которых в то же время она не могла сказать ничего определенного. В результате больные не умирали, однако их состояние было хуже смерти — заключительная фаза необратимо преображала людей в новые невиданные доселе существа и длилась неопределенно долго. Определить эту фазу было трудней всего: внешние проявления людей, переживших мутацию, тщательно камуфлировали действительную трагедию — мимикрию здоровья нельзя было отличить от здоровья. Только тщательный химический анализ и непостижимо причудливое поведение выдавали наличие у человека синдрома Z в заключительной стадии.