DSM‐II. Прежде всего ему необходимо было дать определение. «Если некоторые люди говорят, что гомосексуализм – это не психическое расстройство, тогда что же такое психическое расстройство?» – вопрошал Спитцер. Он изучил DSM-II, чтобы увидеть, есть ли что-то общее во всех состояниях. «Я пришел к выводу, что психическое расстройство должно быть связано либо с расстройством, либо с общим нарушением», – говорил он позже. Примерно в то же время секретная Ассоциация гей-психиатров пригласила Спитцера на их собрание, и это стало переломным моментом. Если такие успешные люди могут быть геями без каких-либо явных расстройств или нарушений, то как можно называть это расстройством? Результатом стало то, что АПА вычеркнула гомосексуализм из нового издания DSM, хотя его следы и остались в диагнозе «нарушение сексуальной ориентации», который описывал людей, страдающих от своей сексуальности (честно сказать, это было вполне возможно у любого гея во времена, когда это считалось преступлением или болезнью). Местная газета высмеяла это исключение заголовком: «Двадцать миллионов гомосексуалистов получили мгновенное исцеление». Другие заинтересованные группы приняли это к сведению: ветераны выступали за добавление посттравматического стрессового расстройства и получили свое в руководстве 1980 года; в то же время феминистки выражали обеспокоенность по поводу таких диагнозов, как «мазохистическое расстройство личности» – болезнь, обвинявшая жертву, что, по их мнению, обеспечивало научную основу патриархального угнетения. «Не только женщины наказываются (диагнозом) за то, что ведут себя не по правилам (не как женщины), и не только традиционные роли сводят женщин с ума, – писала психолог Марси Каплен, – но и мужчиноцентричные допущения – темные очки, через которые мы смотрим друг на друга, – заставляют врачей видеть в нормальных женщинах ненормальных».
Если такие успешные люди могут быть геями без каких-либо явных расстройств или нарушений, то как можно называть это расстройством?
Психиатрия даже не пыталась скрыть панику.
Другие ученые колонизировали космос, пересаживали сердца, дарили глухим людям способность слышать с помощью кохлеарных имплантатов. Врачи сообщали об успешной пересадке костного мозга женщине с лимфомой Ходжкина. Маммография дала врачам неинвазивный способ взглянуть внутрь организма, чтобы обнаружить рак молочной железы. Мы постигаем великие тайны мира: покоряем космос, боремся с раком и бесплодием. Но мы все еще не можем точно ответить на вопрос: «Что такое психическое заболевание?» Или даже: «Что им не является?»
13У. Андервуд
Это было захватывающее время для тех, кто требовал революции в области психиатрии, а Розенхан и его исследование были на передовой этой войны. И все же, как это ни странно, на пике успеха Розенхан уходит в тень. К примеру, почему он так и не закончил книгу? Он заключил выгодную сделку о публикации (первая выплата в одиннадцать тысяч долларов была равна годовому окладу помощника профессора) и даже написал восемь глав – больше ста страниц. К 1974 году Розенхан уже поделился несколькими из них с редактором издательства «Doubleday» Лютером Николсом, который остался в восторге и ждал новых подробностей. В своем письме Николс обещал безусловный успех. «Продолжайте в том же духе, и книга допишется, прежде чем вы это поймете, – писал он. – Затем, если сохранится нынешний интерес и будут расписаны некоторые детали, как описано выше, вас ждет приятное денежное вознаграждение. Оно будет вполне заслуженным». Но Розенхан так никогда и не получил его. Он заслужил то, чего добивались немногие ученые, – всемирное внимание и обожание, обеспечившее ему место среди других великих в этой области знания. Но по словам его сына Джека, исследование «отравляло его существование».
Этот внезапный инстинктивный уход от славы встал в один ряд с другими странностями в его личных бумагах, которые я никак не могла понять. Он прикладывал такие усилия, чтобы сохранить детали эксперимента в секрете, что использовал псевдонимы даже в личных записях. Кого он хотел защитить?
Я вернулась в Пало-Альто и навестила сына Розенхана, Джека, в надежде, что он сможет дать мне подсказки, чтобы лучше понять мотивацию его отца. Джек – милейший человек, которого невозможно не обнять при первой же встрече. Он обожал отца, но спокойно признается в том, что не разделял его любовь к науке. Джек – живой парень с заразительным смехом; человек, таланты которого не остались в стенах школьного класса. Ему удобнее в спортивной форме и бейсбольной кепке, чем в костюме и галстуке. Джек любит свою семью, у него две дочки, жена Шери и тренируемая им футбольная команда, которую он довел до чемпионата штата.
Мы сидели за обеденным столом, и Джек раскладывал фотографии, письма и книги из гаража – все, что сохранилось после переезда отца в дом престарелых больше десяти лет назад. Ничего из этого я до сих пор не видела. Джек делился смешными и остроумными историями и рассказывал о том, как отец нежно, но твердо воспитывал их. Джек рассказал, как, будучи подростком, тайком ушел на вечеринку, а вернувшись домой, обнаружил, что заперты все двери, кроме одной раздвижной, ведущей в спальню родителей. Он вошел и увидел, что отец не спит. Розенхан поздоровался с Джеком, не вставая с кровати, спросил, хорошо ли он провел время, и попросил закрыть за собой дверь. Джек не спал всю ночь, переживая, что сильно вляпался, но наутро отец не злился, а даже разрешил ему приходить домой попозже. Из-за всего этого Джек так распереживался, что больше никогда не уходил из дома, не предупредив.
Мы просмотрели фотоальбомы: фотография Розенхана с Джеком на свадьбе сына: их руки вытянуты в торжественном жесте, в бороде Розенхана появилась седина, а Джек совсем молодой и розовощекий; Розенхан после окончания Иешива-университета в академической шапочке и мантии, в очках с черной оправой и с озорной усмешкой он, двадцатилетний, кривляется перед камерой; Розенхан и Молли в день своей свадьбы; маленький Розенхан улыбается, сидя в лодке с мамой, она хмурится, а младший брат улыбается, как Дэвид. Жизнь.
Разбирая коробки в гараже, Джек обнаружил еще несколько дневников времен госпитализации Розенхана в Хаверфорд и письма, которые он писал ему оттуда. При беглом взляде они не отличались от других рукописей – красивый, но неразборчивый почерк с шифрованным письмом.
И вдруг подсказка.
Я чуть было не забыла о ней, решив, что это еще один план неопубликованной книги «Одиссея в мир безумия», пока не заметила, что это рукописный, а не печатный текст, что лежит в его документах. Следом за подпунктом, напоминавшим ему добавить ссылки на исследование, Розенхан написал: «Смотри список [?] сексуальная озабоченность (Я обязан этим У. Андервуду)».
У. Андервуд. Он показался мне знакомым, но во время моего расследования я уже видела столько имен, что не могла сказать, откуда я знала его. Только через несколько недель, роясь в своих записях, я наткнулась на список аспирантов факультета психологии, копию из фотоальбома выпускников Стэнфорда 1973 года, которую я сделала в университете. У. Андервуд был там.
Поиск в PubMed[51] по имени «Уилберн Андервуд» выдал прямую ссылку на Дэвида Розенхана. В 1973 и 1974 годах они были соавторами двух исследований по аффекту и альтруизму детей, измеряя, насколько щедрыми будут второклассники и третьеклассники в зависимости от их настроения, подстроив игру так, чтобы каждый ребенок был или победителем, или проигравшим. Такую же игру в боулинг Розенхан проводил в исследовании детей в Суортморе. Вторым автором в списке значился человек по имени Берт Мур. Это дало мне очевидную подсказку – он был деканом Школы бихевиоризма и когнитивной психологии Университета Далласа. Я немедленно взмолилась о помощи, понимая, что Берт вряд ли помнит человека, с которым работал сорок лет назад, не говоря уж о том, чтобы поддерживать связь с ним.
К моему счастью, Берт уже через несколько минут ответил на электронное письмо и прислал контактные данные «Билла». Позже я узнала, что Берт Мур писал это, страдая от мучительных последних стадий рака поджелудочной железы.
Теперь у меня было имя одного псевдопациента – Билл. Он полностью подходил под описанного Розенханом тихого рыжебородого аспиранта по имени Билл Диксон. Розенхан считал, что Диксон был «человеком, которому, скорее всего, не удастся добиться госпитализации. Преподавателям не следует пытаться объективно оценивать своих студентов. Но как бы там ни было, Билл уже тогда поражал меня как человек с невероятным чувством равновесия. Он усердно трудится и не боится никаких трудностей». Это все, что было написано о нем, но и этого мне показалось достаточно.
Я подавила свой нарастающий энтузиазм, напомнив себе, что Берт не подтвердил, был ли Билл Андервуд псевдопациентом, а только что он существовал и все еще живет где-то в Техасе. Я написала Биллу и через пять дней, в день моего рождения, получила вот такой подарок:
Здравствуйте, Сюзанна.
Я действительно принимал участие в эксперименте с псевдопациентами. Не представляю, что я могу к этому добавить, но если вы хотите побеседовать, я только за.
Вот и он. Мой первый настоящий псевдопациент.
Вот и он. Мой первый настоящий псевдопациент.
14Сумасшедшие восьмерки
Месяц спустя я взяла напрокат машину в аэропорту Остин Бергстром и отправилась к дому Андервудов на Остин-Хилс. Я опустила стекла и впустила невыносимую техасскую жару – настоящее облегчение после мартовского морозильника Восточного побережья. Отстукивая ногой под Тома Петти, я свернула на проезд к дому Андервудов.
Побежавшие по телу мурашки заставили меня остановиться перед домом. Такое же чувство у меня было в первые дни работы новостником в газете «New York Post». Я все еще нервничаю, если мне предстоит брать интервью у незнакомцев, но теперь я достаточно опытна, чтобы понять, что это чувство – хороший знак. Без него я не справлюсь.