У Палаты № 11 Агньюса долгая история. К сожалению, Эсален Дик Прайс, вероятно, не успел насладиться скорыми торжествами по случаю начала успешной исследовательской работы. В 1969 году, как раз перед началом проекта, у Прайса случился очередной срыв. Полагая, что воплощает собой целый ряд исторических личностей, включая Наполеона и Александра Македонского, он начал разглагольствовать о том, что «нужно захватить еще больше королевств», и из всех возможных мест провел десять дней в государственной больнице Агньюс. В конце концов Прайс выздоровел и вернулся в Эсален, где спокойно жил до самой смерти в 1985 году.
16«Душа во льду»
Тем временем заключение Билла в отделении неотложной помощи того же учреждения подходило к концу. Он провел там 48 часов, прежде чем больница сочла его здоровым или, лучше сказать, недостаточно здоровым, чтобы перевести его на жилой этаж. Он был меньше похож на больницу. Его «домашнюю» обстановку задавали шезлонги и окна по всей дневной палате, отличавшие ее от темных и мрачных комнат этажа для больных. Открытое пространство было привилегией (пока пациент не перепрыгивал окружавший его деревянный забор). Психиатры редко посещали палаты, а их взаимодействие с пациентами было быстрым и пренебрежительным. Грубый психиатр, провокационные вопросы которого граничили с абсурдом, уже был настроен спросить Билла об употреблении наркотиков и сексуальной ориентации – поспешные заключения, сделанные его коллегой всего за полчаса. Билл до сих пор получал три дозы нейролептиков в день, но после того инцидента в кафетерии он научился правильно избавляться от таблеток.
Другие пациенты были похожи на него, такие же молодые хиппи. Ну, большинство из них. Был один «ползунок», молодой парень лет 25, который большую часть дня проводил на четвереньках, исследуя помещение, как младенец.
– Он и правда был очень странным парнем, – говорил Билл. – Но однажды я разговаривал с другими ребятами, и пока мы болтали, он ползал вокруг. И тут он подполз к нам, поднялся и завел разговор о колледже. Он знал, что я студент, а он учился в колледже[58] где-то неподалеку. Ну и мы поговорили об учебе, о том, как трудно в университете, и все такое. Когда мы договорили, он вернулся на четвереньки и уполз.
– Ого. Забавная история, – сказала я.
– Да, но еще это… То есть я думаю, если многих людей, названных психически нездоровыми, держать подальше от места, зацикленного на их психозе, они могут казаться нормальными.
Это наблюдение стало стержнем работы Розенхана – то, что сумасшедшие не всегда ведут себя как сумасшедшие; что в каждом из нас есть непрерывный поведенческий переход от «нормального» к «ненормальному». В разные периоды жизни мы скользим от одного к другому, и интерпретация поведения часто зависит от контекста.
Под резким светом больничных ламп Билл не мог не пересмотреть свои собственные особенности, например склонность к несвязанным ассоциациям и уходу от темы.
– Когда люди говорят о чем-то, это напоминает мне что-то постороннее, и… я часто упоминаю это в разговоре, – говорит он. – В итоге так можно прийти к звуковым ассоциациям, которые вызывают серьезное психическое заболевание. Где-то здесь должна быть грань. Вы, наверное, возразите, что у всех свои странности. Хочу сказать, что нормально, что не выходит за рамки здравомыслия?
На этаж к Биллу перевели его друга Самсона. Он и еще несколько других пациентов приняли его за журналиста из-за постоянной писанины. «Я не верю, что ты настоящий пациент. Думаю, ты проверяешь врачей», – говорил Самсон, повторяя подозрения, с которыми сталкивался Розенхан. Но Билл заверил меня, что ни один врач так и не догадался.
Однажды утром медсестра разбудила Билла со словами: «Просыпайтесь, мистер Диксон, вас ждет врач. У вас диабет».
Билл был потрясен. Раньше у него никогда не было проблем со здоровьем – почти не бывало даже жара, не говоря уж о диабете. Разве он мог быть так болен, и чтобы никто ему об этом не сказал? Пока он шел с медсестрой в кабинет врача, он вспомнил, что его дядя страдал диабетом с тяжелыми осложнениями. Его пугало осознание того, что теперь тоже болен, особенно потому, что медсестре не было до этого никакого дела. Ему нужно было сделать все, чтобы поскорее выбраться отсюда и сходить к врачу; он должен сказать жене; ему придется каждый день делать уколы. Задумавшись, он с трудом заметил, как медсестра вернулась и сказала, что он может возвращаться.
«Вы не тот пациент», – сказала медсестра. Ее ничего не смущало, и она даже не попыталась извиниться. Билл оказался просто не тем человеком. Видимо, в отделении был еще один Диксон (намного старше, ничем не похожий на Билла и живший в другом корпусе). Такая легкость больничной ошибки обескуражила Билла. «То есть раз я был так близок к лечению диабета, что было бы, зайди речь о лоботомии?»
Ну и мы поговорили об учебе, о том, как трудно в университете, и все такое. Когда мы договорили, он вернулся на четвереньки и уполз.
Мэрион приходила так часто, как только могла, ловко управляясь с детьми и домашними делами, игнорируя соседские вопросы о пропаже мужа. Она не могла расслабиться. «Наверное, я насмотрелась фильмов или что-то в этом роде, потому что знала, что они могут затащить Билла силой и, ну знаете, сделать мозговую… – начала она и вдруг остановилась. Даже находясь в безопасности полвека спустя, ей все еще нелегко говорить. – Что ему могут сделать лоботомию».
Она не сильно преувеличивала. Плохие вещи могли случиться, и они случались. Билл этого не знал, но одного психиатра, который тогда работал в Агньюсе, коллеги прозвали «Доктор Искорка» за любовь к электрошоковой терапии. «Он применял [ее] на всех подряд, даже на работниках больницы, была бы только возможность», – рассказал мне Джо Гэмпон, бывший социальный работник Агньюса. Электрошоковую терапию первым применил итальянский врач Уго Черлетти, пришедший к этой идее, когда его помощник посетил римскую скотобойню, где своими глазами увидел, какими подавленными становились свиньи, когда их били током по пути на забой. Как ни странно, так у него и родилась эта идея. Взлет электрошоковой терапии в Америке пришелся на 1940-е годы, и Агньюс рьяно принял эту процедуру. Санитар отделения психиатрии того времени содрогался, вспоминая еженедельное действо. «Наша работа заключалась в том, чтобы удерживать тела, – рассказал он. – Одно за другим, одно за другим».
Я видела электрошокер в музее истории психиатрии государственной больницы Паттона и была очень удивлена, каким маленьким и портативным оказалось это устройство. Вот эта милая машинка способна на такие вещи? Я вспомнила о фильме «Змеиная яма», в котором у Оливии де Хэвилленд случился приступ за столом: тело напряжено, голова мотается туда-сюда. Оказалось, создатели фильма хорошо постарались, чтобы изобразить эту процедуру. Иногда пациенты ломали спину или шею во время вызываемых током припадков. Некоторые просто прокусывали себе язык. «Ловкая маленькая процедура, – писал Кен Кизи в “Пролетая над гнездом кукушки”, – можно сказать, выполняет работу снотворной таблетки, электрического стула и дыбы».
Врачи рассказали мне, что сегодня этот метод лечения называется электроконвульсивной терапией (ЭКТ) и имеет мало общего с электрошоковой терапией, которую описывал Кен Кизи. Ныне ЭКТ применяется для «резистентных к лечению» пациентов, это треть от страдающих депрессией и не реагирующих на лекарства. Психиатры говорят, что данный способ лечения эволюционировал «до такой степени, что теперь это абсолютно безопасная и безболезненная процедура», его применяют с иммобилизирующим средством для контроля любых движений тела и под общим наркозом, так что в течение всей процедуры пациент находится под анестезией. Сила тока сегодня намного меньше, чем раньше, а нарушения памяти, как сообщается, минимальны. В одном исследовании 65 % пациентов сообщали, что ЭКТ не страшнее похода к стоматологу. Тем не менее яростные протестующие, пикетирующие собрания АПА, говорят о возможных побочных эффектах, включаящих потерю памяти и другие когнитивные дефекты, что делает этот метод лечения «преступлением против человечества». В последние годы он используется больше на Восточном побережье, чем на Западном, – возможно, из-за очернения этой процедуры Голливудом.
«Знаете, иногда все просто наваливается, и с этим трудно справиться. И хуже всего, когда под этим давлением люди совершают непоправимые поступки».
Мэрион тайком принесла Биллу сборник очерков Элдриджа Кливера «Душа во льду»[59], в котором он, находясь в тюрьме строгого режима, описал свой путь от драгдилера и насильника до марксиста и «черной пантеры».
Один из санитаров увидел, что Билл читает книгу, и завел с ним разговор, будто впервые разглядел в нем человека.
– О чем вы говорили? – поинтересовалась я.
– В основном о книге. Ну и о всякой всячине, о жизни в целом, о женщинах.
– Интересно. Я мало слышала о каких-либо взаимодействиях между пациентами и санитарами. Но, похоже, все было хорошо и он относился к вам как…
– Ага, он относился ко мне как к человеку. На самом деле он сказал, что уходит в какое-то другое место и что, скорее всего, и я не задержусь там надолго. Я решил, что он принял меня за нормального, а значит, я скоро выберусь.
Так же как Розенхан ценил ту настоящую, уважительную беседу с санитаром Харрисом (пока Харрис не знал, что Розенхан был пациентом, а не врачом), Билл тоже находил это взаимодествие отрадным именно потому, что оно было столь редким. Ему не хватало нормального человеческого обращения. И тогда он решил, что пришла пора уходить.
С его выпиской не все понятно. Розенхан написал в своей книге только, что через восемь дней Билл «вдруг» вспомнил о мероприятии, на котором он должен присутствовать. Билл сказал, что он просто сообщил персоналу больницы, что хочет уйти. Он действительно планировал попасть на мотогонки по бездорожью к северу от Сан-Франциско, и его отпустили. Судя по всему, его выписали без рекомендаций по дальнейшему лечению и выписка не противоречила советам врачей, как, по словам Розенхана, было со всеми остальными пациентами. Использовал ли его психиатр термин