«в ремиссии»? Оговорили ли они прием лекарств вне больницы или передали его дело в местную систему поддержки? Билл так не думает. Я пыталась разыскать больничные записи, но все, что осталось, – это один лист бланка с «основанием для выписки».
И все же один психиатр отвел Билла в сторону и сказал: «Знаете, иногда все просто наваливается, и с этим трудно справиться. И хуже всего, когда под этим давлением люди совершают непоправимые поступки».
Билл оценил это наставление. Понятно, что, несмотря на то что Билла выписали, врач переживал, что он не вылечился до конца, что он может покончить с собой, и воспользовался случаем поделиться мудростью в последний момент. На следующий день его выписали. Он провел в Агньюсе девять дней. Это на десять дней меньше нормы псевдопациентов Розенхана, а также намного меньше среднего пребывания в Агньюсе за четыре года до этого, когда пациенты проводили в больнице примерно 130 дней.
В последовавшие за госпитализацией годы Билл выступал на лекциях Розенхана в нескольких учебных заведениях по всей стране. Оказалось, Розенхан не так уж и старался сохранить анонимность псевдопациентов, как я думала раньше. Их популярность позабавила Билла, но он никогда не пытался перевести внимание публики на себя. Со временем опыт Билла стал одной из его калифорнийских историй, о которой он вспоминает так редко, что она практически не затрагивает его нынешнюю жизнь. Когда я спросила об исследовании у дочери Билла, та сказала что и не знала, что отец участвовал в эксперименте.
Билл был одним из последних психиатрических пациентов Агньюса. Через два года больница начала агрессивный ребрендинг в место для людей с нарушениями развития. Всех душевнобольных, некоторые из которых провели там десятилетия, перевели на амбулаторное лечение или отправили в больницу города Напа. В 2009 году больницу Агньюс закрыли окончательно, после чего на всю Калифорнию остались всего лишь шесть психиатрических учреждений, пять из которых заняты исключительно содержанием психически больных преступников.
Один из санитаров увидел, что Билл читает книгу, и завел с ним разговор, будто впервые разглядел в нем человека.
Сегодня от Агньюс остались только однозальный музей, ухоженная территория комьютерной компании «Oracle» и реклама на съезде с автострады о центре лечения нарушений развития Агньюс – месте, которого больше не существует.
17Розмари Кеннеди
Шумиха, последовавшая за публикацией «Психически здоровых на месте сумасшедших» поставила перед Америкой вопрос, который нужно было срочно решать: что с этим делать? Дэвид Розенхан, Билл Андервуд и остальные предоставили журналу «Science» убедительные доказательства того, о чем антипсихиатры и их сторонники говорили уже долгое время: психиатрические больницы – реликты первобытной эпохи, которые должно закрыть на засов. «Теперь у антипсихиатров есть доказательства. Эмпирическое исследование в главном журнале научного сообщества показало, что психиатры не способны отличить вменяемость от невменяемости… Хуже того, сегрегации, бессилия, обезличивания, унижения и дегуманизации… достаточно, чтобы свести с ума нормального человека», – писали Раэль Джин Айзек и Виргиния Армат в книге «Безумие на улицах»[60].
Эксперты в области психиатрии и за ее пределами утверждали, что эти больницы были «излишними» учреждениями с засильем «терапевтической тирании» и «просто симптомом устаревшей системы, молящей о полной перестройке». Их необходимо «ликвидировать как можно скорее». К 1973 году, когда журнал «Science» опубликовал «Психически здоровых на месте сумасшедших», Калифорнией управлял Рональд Рейган. Он закрыл больницы Модесто, Девитт и Мендосино, преобразовал Агньюс в учреждение для людей с нарушениями развития (перемена, которую застал Билл) и объявил о плане поэтапной ликвидации государственных психиатрических больниц к 1982 году. В 1974 году один юрист обобщил взгляды той поры, заявив, что пациентам «лучше без ухода вне больницы, чем без ухода в больнице».
Хотя Розенхан и его исследование наверняка сделали для укрепления общественного мнения против психиатрических больниц больше, чем любое другое, процесс закрытия этих учреждений начался за десятилетия до этого – в первую очередь с рождением сестры Джона Ф. Кеннеди Розмари.
Первые часы жизни Розмари Кеннеди на Земле были невообразимы. Доктор опаздывал, а у Розы Кеннеди уже отошли воды. Чтобы замедлить роды до приезда врача, медсестра велела ей держать ноги вместе. Когда это не помогло, медсестра затолкнула голову младенца обратно в родовые пути, ограничив поступление кислорода в мозг новорожденной.
Очень быстро стало заметно, что Розмари не похожа на своих братьев и сестер. Ей с трудом удавалось держать ложку, кататься на велосипеде, а затем читать и писать. В такой целеустремленной семье, как Кеннеди, Розмари стала помехой. Глава семьи Джо делал все возможное, чтобы скрыть ее состояние («умственная отсталость») от глаз общественности. На всех публичных фотографиях Розмари рядом с ней обычно кто-то из членов семьи. На одном снимке отец сжимает ее руку так, будто удерживает. Но по мере того, как Розмари взрослела, расцветала и ее привлекательность. Она была самой красивой из девушек Кеннеди: с пышными формами, замечательными вьющимися волосами, любовью к красивой и блестящей одежде и с невероятно пленительной широкой улыбкой.
Розмари отправляли в разные школы, где она, в конце концов, научилась читать на уровне четвероклассника. Со временем она стала менее общительной и начала срываться. Живя в монастыре, Розмари могла среди ночи исчезать на несколько часов. Чем бы она ни занималась в это время, это была прямая угроза растущему клану Кеннеди. Если бы ее, скажем, заметили в колонках светской хроники или, боже упаси, она случайно забеременела, эта благочестивая католическая семья никогда бы от этого не оправилась. По мере того как поведение Розмари становилось все менее предсказуемым, Джо Кеннеди искал варианты за пределами монастыря.
Его поиски привели к двум американским врачам Уолтеру Фримену и хирургу Джеймсу Уоттсу, которые занимались лоботомией по методу португальского невролога Антониу Эгаша Мониша, за который тот получил Нобелевскую премию в 1949 году. Он решил попробовать провести радикальную операцию на лобной доле, прочитав о двух экспериментах на шимпанзе, проведенных физиологами Йеля. Мониш испытал свой метод на людях, страдающих сильной депрессией и хронической шизофренией. Пациента излечивала процедура, разрывающая связь между префронтальной корой и остальным мозгом. (Если под исцелением можно понимать недержание мочи, зомбирование и облегченную управляемость.) Невролог Фримен превратил эту изнурительную операцию в куда более простую и быструю процедуру, которую прозвали методом «топорика для льда». Чувства пациента притупляли с помощью электрошоковой терапии, а затем вводили хирургический инструмент через глазницу и – вжик-вжик-вжик! – через несколько минут уже выскабливали кусочки мозга.
Лоботомия не предназначалась для людей с расстройствами, как у Розмари, но это никого не останавливало. Ее использовали для лечения всего, от гомосексуальности до нимфомании и наркомании. Самое разное безумие сваливается в кучу и лечится одной простой хирургической операцией – возвращение к теории «единого психоза» начала XIX века. Шестьдесят процентов лоботомий были проведены на женщинах (одно европейское исследование показало, что 84 %), хотя они составляли меньшую часть пациентов государственных психиатрических больниц.
Сестра Розмари журналистка Кэтлин «Кик» Кеннеди изучила операцию и сказала матери: «Нельзя, чтобы что-то подобное проделали с Рози». Однако неясно, дошло ли решение Кик до отца, потому что он не остановился и в 1941 году записался на прием к докторам Фримену и Уоттсу из больницы при Университете Джорджа Вашингтона. Розмари тогда было всего двадцать три года.
Врачи подробно описывали свои операции, так что мы можем хорошо представить, что пережила Розмари. Доктор Уоттс просверлил трепанационные отверстия по обе стороны головы Розмари в районе висков и сделал надрез, позволивший ввести небольшой наковальнообразный инструмент (совсем безобидный, вроде тех, которыми бармены готовят коктейли), чтобы добраться до префронтальной коры – передней части мозга. Она связана с исполнительными функциями высокого порядка, принятием решений и планированием будущего. Пока Розмари читала стихи и пела, чтобы продемонстрировать уровень своего сознания, доктор Уоттс двигал инструмент туда-сюда. К четвертому разу ее речь стала бессвязной.
Омерзительная процедура. Когда Розмари покинула Университет Джорджа Вашингтона, она не могла ни ходить, ни говорить. Только после месяцев терапии ей удалось вернуть лишь самые основные движения. До конца жизни она хромала на одну ногу, из-за чего практически не могла передвигаться без посторонней помощи. Она общалась с помощью искаженных звуков, а позже освоила несколько простых слов. Розмари напоминала жертву инсульта, «картину, столь жестоко искромсанную, что ее едва можно было узнать. Она вернулась в инфантильное состояние, бормотала какие-то невнятные слова, часами сидела, сверля глазами стену. От девушки, которой она была, не осталось и следа», – писал журналист Лоренс Лимер в своей книге «Женщины клана Кеннеди»[61]. Она была живой, веселой и способной очаровать любого девушкой, любившей танцы и красивую одежду. Один биограф писал, что ее мать так переживала, что, возможно, из-за этого не навещала дочь более двадцати лет. В конце концов, семья перевела Розмари в школу для исключительных детей Святой Колетты в Джефферсоне, штат Висконсин. Это был одноэтажный кирпичный женский францисканский монастырь, в котором Розмари оставалась до самой смерти в 2005 году в возрасте 86 лет. Лечение Розмари Кеннеди легло пятном на ее семью. Позже Роза скажет, что случившееся с Розмари стало первой из многих трагедий, обрушившихся на ее семью. Оно принесло «клан