– Он не мог получить от меня точных цифр, потому что я не очень внимательно за этим следил. Я просто рассказал ему, как часто видел в отделении медсестер и санитаров, – сказал мне Билл. Если эту информацию собирал не аспирант-психолог Билл, то кто?
Меня беспокоило, что Розенхан сказал Мэрион, что он подготовил хабеас корпус, но на самом деле не сделал этого. Мне не понравилось, как беспечно Розенхан послал Билла, как плохо он его подготовил, что закончилось большой дозой торазина. Неужели Розенхан ничему не научился с шестью другими псевдопациентами, которых он готовил до него? Очень досадно было, что он не удосужился проверить больницу Агньюс, в которой творился бардак из-за предстоящего закрытия – опасное и неподходящее время, чтобы отправлять туда кого-то ради эксперимента. Хаотичный переход, происходивший тогда в Агньюсе, требовал исключить это учреждение из эксперимента, так как он негативно влиял на его выводы.
Находясь под прикрытием, Розенхан приложил немало усилий, чтобы обеспечить собственную безопасность, предупредив об этом руководителя больницы и даже попросив провести экскурсию по ее территории. Но нет никаких признаков того, что он принял эти меры предосторожности для своего студента. Разве не его долг как исследователя, учителя и прежде всего как человека убедиться в том, что Билл должным образом подготовлен к травмирующему, а может, и опасному эксперименту? Совсем не похоже на того Розенхана, которого я знаю по его дневникам и моим исследованиям. Это заставило меня усомниться не только в образе человека, но и в убедительности представленных им данных. Прежде всего Розенхан ограничил вариативность в представлении симптомов (голоса, говорившие «Стук. Пустой. Полый»), чтобы эти данные что-то означали. Неподготовленность псевдопациентов в той же степени навредила достоверности исследования.
Тем не менее ничто не гарантирует, что Билл точно помнит все, что может объяснить некоторые несоответствия. Поэтому я снова заглянула в папку Розенхана «критика», надеясь, что из хора враждебных голосов на меня выскочит какое-нибудь озарение:
y. «Отмечается недостаток методологии». – Пол Р. Флейшман, кафедра психиатрии Йельского университета.
y. «Как будто псевдопациент собрал псевдоданные для псевдонаучного исследования…» – Отто Ф. Талер, кафедра психиатрии медицинского факультета Рочестерского университета.
y. «Если бы я выпил литр крови и, скрыв это, с кровавой рвотой явился в отделение экстренной медицинской помощи любой больницы, то поведение персонала было бы вполне предсказуемым. Если бы они поставили мне диагноз и назначили лечение, как при кровоточащей язве желудка, вряд ли я смог бы убедительно доказать отсутствие у медицинской науки знаний о диагностике этого заболевания». – Сеймур Кети, психиатр больницы Маклина, изучавший генетику шизофрении.
y. «Говорить о необоснованности выводов Розенхана, исходя из его, гхм, данных, – это все равно что доказывать очевидное… Почему журнал «Science» это опубликовал?» – Дж. Вэнс Израэль, медицинский колледж Джорджии.
Почему журнал «Science» это опубликовал? Я тоже задавалась этим вопросом во время моего исследования и запросила у них информацию о процессе рецензирования статьи перед публикацией исследования. Розенхан не мог просто отправить по почте копию своей статьи и валять дурака, пока престижный журнал строил его карьеру. Ему бы пришлось участвовать в рецензировании, и кто-нибудь из редколлегии поинтересовался бы его данными, псевдопациентами, больницами. Вот как это работает. По крайней мере, так это должно работать.
К сожалению, «Science» не собирался отвечать на мои вопросы. Представительница журнала заявила, что не будет разглашать никакие подробности этого процесса, поскольку они носят конфиденциальный характер, а журнал защищает своих рецензентов. Я обратилась за помощью к социологу Эндрю Скаллу, чтобы он обратился в журнал от моего имени, но его просьбу отклонили по другой причине – сказали, что не хранят записи так долго. В письме коллеге, который хотел опубликовать схожее исследование с участием псевдопациентов, Розенхан писал, что выбрал «Science» «прежде всего потому, что у них очень быстрая система рецензирования. Обычно ответа ждут около двух месяцев и еще четыре-пять, чтобы напечатать статью». У психолога Бена Харриса есть другая теория о том, почему Розенхан представил свое исследование этому изданию. По его мнению, поскольку это универсальный журнал (а значит, его спектр интересов включает не только психиатрию, в отличие от более специализированного журнала, например «Molecular Psychiatry»), возможно, он нашел черный ход к академической славе. «[Возможно], передача статьи в “Science” – это уловка, которая, [вероятно], помогла избежать рецензий ведущих специалистов в области клинической психологии», – сказал Харрис.
Из-за статуса журнала, опубликовавшего статью, кажется, что никакая профессиональная критика не достигла своего, но это не совсем так. Психиатры походили на голодных пантер, набрасывавшихся на добычу, которая увела их слишком далеко от сородичей, а жертва (психолог, что только хуже) прихорашивалась, хвасталась и получала больше внимания, чем кто-либо из них когда-либо. А обыватели, которые, отчасти благодаря растущему антипсихиатрическому движению, и так подозрительно относились к этой области, вряд ли стали бы сочувствовать портящейся репутации недовольных психиатров. И чем больше те скрипели зубами, тем больше крепчала работа Розенхана.
Это заставило меня усомниться не только в образе человека, но и в убедительности предоставленных им данных.
И все же одно критическое мнение, похоже, вывело Розенхана из равновесия. Я знаю об этом потому, что в своих документах он сохранил пять его копий, но, я напоминаю, не сохранил никаких данных о псевдопациентах. Роберт Спитцер, человек, который помог убрать из DSM-II термин гомосексуализм, написал статью «О лженауке в науке», очень привлекательную своей едкой стервозностью – это самая забавная научная литература, которую мне доводилось читать. Это гнусно. Это смешно. И это бьет наотмашь.
«Некоторая еда очень хороша, но оставляет неприятное послевкусие, – начинает Спитцер. – Так же обстоит дело и с исследованием Розенхана, которое силой престижа и широкого распространения журнала “Science”, опубликовавшего работу, вызвало фурор в научном сообществе». Он назвал статью «лженаукой, называющей себя наукой» и заключил, что «это приводит к диагнозу “логика в ремиссии”». Затем Спитцер разобрал по кусочкам каждый аспект эксперимента Розенхана («даже не знаю, с чего начать»), от его исследовательских методов, которые он называл «ненаучными», до использования терминов «вменяемый» и «невменяемый», которые являются юридическими понятиями[63], а не психиатрическими диагнозами. Розенхан защищал использование этих терминов в письме психиатру Александру Нису из Вермонта в 1973 году: «Вменяемость ближе всего подходит к тому, что мы имеем в виду, говоря “нормальный” (представьте себе суету из-за этого слова)».
Спитцер утверждал, что «в ремиссии» – это редкий термин, который применяется к каждому из восьми псевдопациентов исследования (но, видимо, не к Биллу), – лишь доказывает, что врачи знали, что эти псевдопациенты отличались от остальных. Он обличил Розенхана в сокрытии данных и источников. Спитцер подразумевал, что Розенхан умышленно скрывал информацию от читателей. «До сих пор я предполагал, что псевдопациенты называли только один симптом психического расстройства. На самом деле мы точно не знаем, что они говорили. О чем же сообщали псевдопациенты в исследовании, о котором писал “Science”, когда их спрашивали, как и должны были, о том, как влияли эти галлюцинации на их жизнь и почему им так необходима госпитализация?» – спрашивал Спитцер.
Розенхан был особенно возмущен утверждением Спитцера о том, что он отказался поделиться медицинскими записями псевдопациентов и себя самого. Я знаю это благодаря другой папке «спитцер, роберт», в которой собрана их яростная переписка.
Розенхан и Спитцер начали переписываться через год после публикации «Психически здоровых на месте сумасшедших», когда Спитцер наполовину закончил свою критику и помогал организовывать симпозиум по исследованию Розенхана, спонсируемый изданием «Journal of Abnormal Psychology».
Первое письмо начиналось со слов «Дорогой Дэйв», и это странно, потому что Розенхана не часто звали Дэйвом. Это была псевдодружелюбность, больше похожая на удар под дых, чем на рукопожатие. Сперва Спитцер искренне попросил у Розенхана список ссылок, упоминаемых в исследовании. Но, внимательно прочитав полученный ответ, я разглядела в нем скрытую злость. Воображаю, как Розенхан сидит за заваленным бумагами столом и читает это послание с указательным пальцем на виске, его лицо становится все краснее и краснее. А Спитцер радостно печатает свои страницы и улыбается, думая о колких фразочках, может быть, он даже исправляет свои слова, чтобы они звучали острее и достигали самого сердца недостатков работы.
Сам Спитцер долгое время был одержим точными данными и классификацией. Ходили слухи, что еще мальчишкой он ходил в поход с ночевкой и разработал рейтинговую шкалу, чтобы отслеживать сексуальность соседок. В подростковом возрасте у него возник интерес к психоанализу, в частности к психологии Райха и его терапии оргонного аккумулятора[64] – популярное в 1940-1950-х годах псевдолечение, якобы использовавшее вселенскую энергию жизни для облегчения психических заболеваний (а также поддерживавшее веру в представителей внеземных цивилизаций). Спитцер подверг оргонный аккумулятор ряду экспериментов и обнаружил, что эта коробка была ничем, кроме коробки, и никак не влияла на находящегося внутри человека. Свое исследование он завершил еще до того, как смог легально употреблять алкоголь.