Псевдопациенты № 5 и № 6 все еще числились пропавшими без вести.
Во время одной из моих предыдущих исследовательских поездок в квартиру Джека я наткнулась на черновик неопубликованной книги Розенхана с рукописными заметками, которые позже привели меня к Биллу Андервуду. Тогда меня заинтриговали еще две подсказки. Красивым, но почти неразборчивым почерком (для расшифровки потребовалась помощь и Флоренс, и Джека) было написано: «Письмо от Лейбовича»; а над ним: «Психотерапия – возьми письмо из Цинциннати».
Глубоко на задворках моей памяти я помнила о них как о возможных зацепках, но не знала, как соединить, пока не наткнулась на серию писем от некой Мэри Петерсон, расположившуюся в черновике шестой главы неопубликованной книги Розенхана. В письмах подробно описывался опыт Мэри Петерсон в еврейской мемориальной больнице Цинциннати.
Цинциннати.
В одном из ее писем Розенхану описывались двенадцать дней, проведенные ей в отделении психиатрии еврейской мемориальной больницы. Мэри записывала историю своей госпитализации на диктофон и отправляла записи Розенхану, а тот поручал секретарше расшифровать их. Законченные наполовину, они содержали подробное описание многих действующих лиц, несколько имен которых подходили под описание пациентов из заметок Розенхана о Саре Бизли, псевдопациентке № 3. Также у Мэри и Сары совпадали описания первой тревожной ночи в палате, когда Сара чуть не проглотила свои таблетки.
«Одна есть!» – нацарапала я на полях своих заметок.
Розенхан сохранил конверт Мэри, так что у меня был адрес, благодаря которому я отыскала ее дом в Кливленде, штат Огайо, – только чтобы узнать, что она недавно умерла, а муж Мэри (Джон, так же звали мужа Сары, псевдопациента № 2) умер еще раньше. Из некролога стало ясно, что эта женщина была полна энергии. Я читала кулинарные колонки Мэри для местной газеты, заказала сборник изданных ею замечательных коротких рассказов о ее жизни в Королевском городе[88]. «Ангел на колесах» – так местный писатель описывал Мэри Питерсон, поскольку ее часто видели на розовом велосипеде. «Иногда мне казалось, что из-за ее спины растут ангельские крылья, когда я видел ее на велосипеде!» Теперь я была вдвойне расстроена: у меня никогда не будет возможности расспросить ее об исследовании и я никогда не смогу познакомиться с этой замечательной женщиной.
Но мое возбуждение маскировало некоторые несостыковки. Во-первых, Мэри Петерсон была слишком молода, чтобы соответствовать описанию Розенхана «седовласой» и «похожей на бабушку» в 1969 году. Профессия Мэри – профессор экономики, а не педагог-психолог – не подходит. Мэри Питерсон пробыла в больнице дольше, чем Сара Бизли, – еще одна проблема. Ее муж, хотя его тоже звали Джон, был архитектором, а не психиатром. Хотя Розенхан мог изменить детали для защиты личных данных, как мы это уже видели на примере его автобиографии и медицинских записей Билла, но возраст, род занятий и описание внешности остались без изменений. Иначе зачем добавлять эти письма к черновикам неопубликованной книги?
Куда важнее было то, что Мэри Петерсон рассказала Розенхану о том, будто давно испытывает депрессию и тревогу. В своих письмах она много писала о том, что последние десять лет употребляла транквилизаторы и регулярно посещала психиатра. Допустил бы Розенхан к участию в эксперименте женщину с психическими проблемами?
Но самый непостижимый факт, который не удавалось вплести в повествование, – это время. Если ее записи верны, то Мэри госпитализировали в еврейскую мемориальную больницу в 1972 году, как раз когда Розенхан передал первый черновик статьи «Психически здоровых на месте сумасшедших» в журнал «Science» – и она не могла быть Сарой Бизли, третьей псевдопациенткой, которая помогла начать эксперимент в 1969 году.
Я связалась с сестрой Мэри и ее лучшей подругой детства. Ни одна из них ничего не знала ни о каком исследовании. Никто из них не слышал о Дэвиде Розенхане.
В конце концов я показала письма Флоренс, хранительнице документов, чтобы узнать ее мнение. Учитывая ее больничный взгляд, отточенный годами работы психологом в отделении неотложной помощи и работой с «мнительными паникерами» в ее частной практике, я поверила ей, когда она пришла к выводу: «Мэри ни в коем случае не могла быть псевдопациенткой. Она была настоящей пациенткой».
Почему же тогда Розенхан поместил это в свою неизданную работу о псевдопациентах? Если бы письмо пришло после окончания исследования, я бы решила, что «взять письмо из Цинциннати» означало, что он планировал дополнить рассуждения в книге опытом Мэри. По крайней мере, это было возможно, хотя в существующих черновиках не использовались никакие заметки о госпитализации кого-либо, кроме псевдопациентов.
Помимо писем Мэри, Розенхан сохранил в своих записях два дневника: первый – сто с лишним страниц от студента Суортмора, который летом 1969 года провел месяц в общеклинической больнице штата Массачусетс, наблюдая за психиатрическим отделением; второй – незаконченные записи двух студентов Пенсильванского университета, которые после публикации исследования Розенхана самостоятельно отправились в психиатрические больницы Пенсильвании. Почему Розенхан оставил эти записи, но не сохранил ни одной заметки своих псевдопациентов?
Все больше вопросов – и никаких ответов.
Несмотря на проблеск надежды, супруги Бизли – псевдопациенты № 2 и № 3 – и Марта Котс – № 4 – оставались вне досягаемости.
Я наивно полагала, что Карла, за которого Розенхан переживал, что этот новоиспеченный психолог становится зависимым от игры в псевдопациента, легко отыскать благодаря отчету, сделанному до меня. Несколько человек предположили, что Мартин Селигман, который ввел термин «выученная беспомощность» и считается «основоположником позитивной психологии», был псевдопациентом. Его биография соответствовала только одному из них: Карл, № 7. Я добралась до него и добилась беседы, но у меня плохие новости: он не принимал участия в эксперименте, хотя и провел два дня под прикрытием в государственной больнице Норристауна вместе с Розенханом в 1973 году, уже после публикации «Психически здоровых на месте сумасшедших», помогая ему собирать материал для книги. Найденные мной медицинские записи подтверждают это.
Так что все вернулось на круги своя. Если верить записям Розенхана, Карл не подходил по возрасту. На вид ему было между тридцатью восемью и сорока восемью – приличный возраст для начинающего психолога, только что закончившего учебу. Я знала, что он не был в Стэнфорде, потому что в нем нельзя было получить степень по клинической психологии. Это означало, что Карл, скорее всего, пришел из другого университета, и, давайте признаемся, это заведение может быть где угодно на Восточном или Западном побережье (или даже между ними). Даже несмотря на то что я сейчас считаю Розенхана в лучшем случае ненадежным рассказчиком, он был моей единственной наводкой. Я часами сидела на телефоне, днями перебирала бумаги и письма, вела сотни переписок со всеми, кто хоть как-то связан с Розенханом, чтобы найти какие-нибудь подсказки, но, увы, уже утратила всякую надежду. Никто не соответствовал требованиям – и вдруг один подошел.
Я все время натыкалась на имя некоего Перри Лондона. Люди постоянно говорили мне: «Очень жаль, что нет Перри. Он знал все». Розенхан и Перри вместе работали и играли, написали дюжину статей (в основном о гипнозе) и два учебника по патопсихологии. Они оба были великими, а Перри в отличие от Розенхана был еще и настоящим великаном; у обоих был громкий гулкий смех успешных людей. Перри должен был знать все, что можно было бы знать об исследовании – если это вообще кто-то знал, – но он умер в 1992 году. Большая часть прошлого была погребена вместе с ним, пока я не добралась до жизни семьи Лондонов, вновь вскрыв старые раны, пытаясь воскресить человека, которого никогда не видела.
Его дочь Мив, психотерапевт из Вермонта, ответила на мое письмо и дала мне контакты своей матери, Вивиан Лондон, бывшей жены Перри. Вивьен хорошенько меня изучила, прежде чем позвонила мне по Skype из ее дома в Израиле. Она напомнила мне мою мать. Не только тем, что они обе родились в районе Бронкса Гранд Конкорс, но и тем, что обе они выглядели круто и надменно. Она рассказала историю продолжительной дружбы Перри и Розенхана. Вивиан познакомилась с ними, когда Розенхан работал вожатым в летнем лагере, которым владела ее семья.
– Все любили Дэвида, – говорит она. Он был тем вожатым, который мог успокоить любого ребенка, скучавшего по дому: сворачивался калачиком рядом с расстроенным малышом и укладывал его спать. Однажды Розенхан не смог приехать и попросил друга подменить его. Но у друга не получилось, и он отправил вместо себя своего друга, шумного юношу по имени Перри Лондон. У Вивиан и Перри начался летний роман, который привел к свадьбе и знакомству Розенхана с Перри.
Он не принимал участия в эксперименте, хотя и провел два дня под прикрытием в государственной больнице.
Когда я упомянула Карла Вендта, седьмого псевдопациента, и его краткое описание, данное Розенханом в его записях, Вивиан остановила меня.
– Бухгалтер из Лос-Анджелеса? – спросила она.
– Вполне возможно.
– Это похоже на хорошего друга Перри из Лос-Анджелеса.
– А как его звали?
Она колебалась. Я настаивала. Она отступала. Так мы проспорили пять минут.
– А может, он не хочет, чтобы его нашли? – возразила Вивиан. – Если он столько лет хранил эту тайну, может быть, он не хотел ее раскрывать?
Я возразила, объяснив, что здесь нечего стыдиться, и если его семья хочет, чтобы он остался неизвестным, я так и поступлю. Наконец она сдалась.
– Мори Лейбовиц, – сказала она.
Имя звучало очень знакомо. Вивиан немного рассказала мне о нем: Мори, как и Карл, оставил прибыльную работу в бухгалтерии и вернулся к учебе, получив докторскую степень по психологии. Он обосновался в Калифорнийском университете, где Перри Лондон стал его учителем, наставником и близким другом. Было вполне вероятно (и даже очень!), что Розенхан обратился к Перри за помощью в поиске псевдопациентов или что Розенхан встретился со студентами Перри, скажем, во время пятничного празднования Шаббата (тогда их было много). Розенхана от Мори отделял лишь один шаг. Мори абсолютно точно подходил под описание Карла. По словам Вивиан, он был фанатом тенниса, что соответствовало словам Розенхана в черновике его книги об «атлетичности» Мори.