Значительно больше, кстати, византийских монет было найдено в бывшей Петербургской губернии. В кладе из мызы Боровская под Ораниенбаумом в 1846 году был найден клад, в котором их было целых 11. Опять-таки вместе с ними нашлись арабские и англосакские.
Есть еще три византийские монеты близ Рязани. Их дата 969–976. Опять-таки с ними были зарыты 933 дирхема 908–996 годов и 14 немецких 962—1002 годов.
В Белоруссии, по утверждению Алексеева[140], византийских монет найдено всего восемь. Причем, три — в Брестской области, то есть на пути Висла — Буг — Припять — Днепр. А еще одна — под Минском (Днепр — Березина — Свислочь— Вилия — Неман). То есть основная часть — не на «пути из варяг в греки» по Днепру даже на Западную Двину, не говоря уж о Ловати. И вообще: «Находки византийских монет IX–X веков в Киев… крайне редки (их всего штук 40 против сотен восточных дирхемов). Малое число монет Византии свидетельствует о незначительных связях с Византией»[141]. К тому же, если судить по датам самых поздних монет в упомянутых кладах, захоронены они были не раньше второй четверти XI века. То есть опять-таки после того, как перестал действовать путь «из варяг в греки». Скорее всего, все византийские монеты попали на Русь не раньше начала XI века.
При этом, как указывает Сергей Цветков, только в Прикамье (на Балтийско-Волжском пути) археологи обнаружили около 300 византийских монет. Вот арабских дирхемов на Руси — огромное множество. В Новгороде в слоях X века их около тысячи, в Гнездове — более тысячи, в Тимиреве — более четырех тысяч. А всего в землях Руси найдено около 40 тысяч мусульманских дирхемов.
Так что с нумизматикой, как средством доказательства существования пути из Скандинавии в Византию, думаю, все понятно. В Халифат — это, пожалуйста, и при этом по Волге. А на Черное море — увольте.
А ведь надо еще помнить и о том, что дата последней монеты не всегда говорит о том, когда она попала в землю. Это очень хорошо показал, к примеру, В. М. Потин в своей статье «Нумизматическая хронология и вопросы истории Руси и Западной Европы в эпоху раннего Средневековья»[142]. Он исследовал западноевропейские монеты из Новгорода, обнаруженные между слоями деревянной мостовой, которые можно датировать с помощью дендрохронологии. И оказалось, что если в X веке между временем чеканки монеты и датой ее попадания в землю проходило 10–20 лет, то в конце XI уже около ста (!). Для арабских монет — около 70 лет. Просто, как заключил историк, если идет активное обращение товаров, то монета имеет возможность быть утеряна или зарыта быстро. А если товарооборот тормозится, то старые монеты долго остаются в обращении. Плюс еще и зарытые достают. И тогда в курган X века вполне может попасть дирхем VIII века (такой пример, ссылаясь на С. И. Кочкуркину, Потин тоже приводит). К тому же он может «откочевать» далеко от первоначального торгового пути. Так что с нумизматикой, как маркирующим признаком, нужно быть осторожным.
Б. Захоронения и другие находки
Понимая, что клады упорно не желают работать на их концепции, сторонники хождения скандинавов по пути «из варяг в греки» предпочитают больше говорить о могилах, расположенных на этом пути и имеющих скандинавские черты или содержащих скандинавские вещи. Таковые обнаруживаются в Ладоге, Городище под Новгородом, в ряде мест Приладожья, в Гнездове, Тимиреве, у Сарского городища и так далее.
На самом деле проще всего было бы эти могилы не рассматривать, поскольку захоронения отдельных скандинавов на Волхове, Днепре и Волге ничего не говорят о том, какими путями люди эти сюда попали. Опять приходится обратить внимание читателя: я не утверждаю, что людей с Севера не было в этих краях. Я говорю: нет никаких доказательств, что они в более или менее массовом порядке ходили из Новгорода (Ладоги) в Киев по рекам.
Но все же рассмотрим столь любимые норманистами захоронения поближе. И начнем с Ладоги.
Для начала: самые старые следы относятся все-таки не к Ладоге, а к Любше. Древнейшее на Руси фортификационное сооружение с использованием каменной «панцирной кладки» из плитняка, свойственной западным славянам, а точнее жителям Южной Прибалтики, датируется первой половиной VIII века (а земляной вал с тыном и того раньше). При этом «горизонт «периода существования каменно-земляной крепости» характеризуется широким использованием плитняка (в том числе для печных конструкций), лепной керамикой «ладожского облика» (типичной для нижних слоев Староладожского Земляного городища) и большим количеством индивидуальных находок (свыше 1000 предметов). Среди них — литейные формы и украшения из цветных металлов, тигли, льячки, серебряные, бронзовые и свинцово-оловянистые слитки, полуфабрикаты и отходы, шлаки; десятки железных изделий, крицы и шлаки характеризуют развитое кузнечное ремесло (в частности, овладение техникой «трехслойного пакета», представленной в самом раннем горизонте Ладоги). Височные кольца, в том числе спиралеконечные, характерные для раннеславянской культуры во всей «северославянской этнокультурной зоне», лунничное кольцо типа известных в Подунавье, пластинчатые височные кольца, типичные для Верхнего Поднепровья, убедительно обосновывают, безусловно, славянскую принадлежность укрепленного поселения»[143]. Правда, дальше Глеб Сергеевич тут же пытается привязать к Любше своих любимых варягов, утверждая, что находки ладейных заклепок свидетельствуют о связи любшан со Скандинавией. Как будто, кроме скандинавов, никто суда делать не умел или доски на них как-то по-другому, не заклепками связывал. Ну это на его совести.
А вот еще одно замечание знаменитого археолога крайне любопытно. Он пишет о находке в Любше «наборных поясов», известных в Прикамье с VI века. Оттуда они распространились вплоть до Северного Кавказа и Средней Швеции. «Распространение их — проявление активности восточнофинских купцов — permi, бродячих торговцев-коробейников», — признает Лебедев[144].
Здесь важно отметить несколько моментов. Первое — мы опять видим маршрут с Волги на Приильменье и дальше в Скандинавию. Второе — идут по нему не скандинавы, а финны. И наконец: товары одной культуры уже в VI веке могут достаточно широко распространяться по Северу, не указывая при этом на переселение их создателей.
Вообще именно с Любшей связано формирование так называемой культуры новгородских сопок. Именно коллективными курганами-сопками представлен погребальный обряд словен VIII–IX веков. Это большие насыпи высотой от 2 до 10 метров и диаметром от 12 до 40 метров. Как правило, раположены они вдоль берега водоема. Иногда это до дюжины насыпей, расположенных на определенном расстоянии одна от другой, но часто встречаются и одиночные сопки. Первоначально, обычно, устраивалось кольцевое ограждение из крупных валунов. В нем разжигался ритуальный костер (это след финского влияния). Затем насыпалась нижняя часть сопки. Насыпь накрывалась дерном. Некоторое время в сопке хоронили покойных, потом снова зажигали костер, досыпали новый слой земли и опять покрывали дерном. И так несколько раз.
При этом умерших сжигали на стороне, а их кости погребали без урны (чаще всего) или в глиняных и берестяных горшках. Финское влияние проявлялось и в том, что для некоторых погребений делали каменные настилы для урн, ниши, стенки. Все это вполне естественно, если учесть, что жили-то в Приладожье раньше только финны. Да и Любша, ставшая славянским центром, стояла на месте финского селения.
Теперь, собственно, Ладога. Начать нужно, пожалуй, с цифр, характеризующих ее изученность. «В целом площадь первоначального Староладожского поселения, видимо, не превышает 2–4 га. Раскопками Репникова-Равдоникаса-Рябинина на Земляном городище («раскоп 3-х Р») исследована площадь 2300–2500 кв. м; раскоп А. Н. Кирпичникова 1984–1998 гг. вскрыл 250 кв. м в северо-западном углу Земляного городища; раскоп 1999—2000-х гг. увеличивает на 130 кв. м площадь «раскопа 3-хР»; с учетом слоя, вскрытого В. П. Петренко на Варяжской улице у противоположного берега р. Ладожки (600 кв. м), общая исследованная площадь Староладожского поселения не превышает 3400 кв. м, что составляет 8—16 % территории, заселенной в VIII–X вв.; при этом, однако, ранние горизонты VIII–IX вв. выявлены лишь в «раскопе 3-х Р»[145].
Это, в принципе, обычная ситуация. Хедебю в Дании исследовано на пять процентов, шведская Бирка, над которой работало несколько комплексных экспедиций, немногим больше. Вот на основе раскопок столь незначительной части территорий и делаются выводы о жизни города и о его жителях. Честно говоря, как математик, занимавшийся в свое время математической статистикой, я бы не взялся делать заключения на основе такой «выборки». Но у археологов свои правила.
Итак, древнейший слой Ладоги — около 760 года по дендрохронологической шкале. Кстати говоря, для Ладоги археологи предпочитают пользоваться этим «деревянным» календарем (на основании вида годовых колец). Поскольку сами-то прекрасно знают: одно время популярный и до сих пор преподносимый как решающий аргумент непросвещенной публике радиоуглеродный метод дает погрешность, измеряемую веками. Хотя и дендрохронологию не все ученые признают до конца надежной. Все-таки годовые кольца зависят не только от общих погодных условий, а и от того, где именно росло то или иное дерево. Это как со знаменитым определением севера-юга по густоте веток на дереве. Авторы разного рода рекомендаций забывают сказать читателям, что принцип «где веток больше, там и юг» действует только на одиноко стоящие деревья. В лесу же больше веток там, где светлее, а это не обязательно на юге.