Внесенная в палату, Морозова перекрестилась большим староверским крестом на образ Спаса, помещавшийся в одном из углов, и затем, слегка наклонив голову, отдала почет сидевшим.
Среди последних послышались недовольные восклицания.
— Негоже боярыня, что сотворила ты властям малое поклонение, — заметил думный дьяк вдове.
Она ничего не ответила и, сойдя с трудом с носилок, села на приготовленное ей место.
Митрополит начал допрос.
— Встань, боярыня, — сказал он ей.
— Не могу стоять, — сухо ответила Морозова, — больна ногами.
Ответ этот не удовлетворил митрополита, и он что-то сказал своему соседу Иоакиму.
Последний повторил приказание митрополита вдове, но она снова отказалась.
Митрополит Павел пожал плечами.
— Ну, коли так, буду вопрошать тебя сидящую. Скажи мне, дочь моя, почто ты отринулась от православной церкви?
Голос вопрошавшего звучал тихо, кротко.
— Не удалилась я от православной церкви, а напротив того, пребываю в ее истинном лоне.
Павел пристально взглянул на вдову.
— Омрачилися очи твои, боярыня, что ты не можешь отличить истины. Все это натворили тебе старцы и старицы, тебя прельстившие, с которыми ты водилась.
— Неправда, отец святой, — горячо возразила Морозова, — не прельщали меня ни старцы, ни старицы, я сама истину познала.
Задумчиво взглянул на нее митрополит и покачал головой.
— Пленена ты, боярыня, лестью Аввакума! Вспомни, какого ты рода! Вспомни про супруга твоего достойного, Глеба Иваныча, про деверя Бориса Ивановича: они оба были верными служителями царя и церкви Христовой, а ты дерзишь государю, противишься обычаям церковным и других совращаешь в раскол.
Морозова хотела что-то ответить митрополиту, но, взглянув на сестру, промолчала.
Павел продолжал:
— Вспомни, боярыня, красоту сына твоего единого. Зачем ты на его имя бесчестие накладываешь своими поступками! Пожалей его и своим прекословием не причиняй разорения его дому.
Недовольно посмотрела боярыня на митрополита и воскликнула:
— О сыне перестаньте мне говорить. Обещалась Христу моему — Свету и не хочу обещания изменить до последнего вздоха, ибо Христу живу, а не сыну.
— Немилосердна же ты к чаду своему, боярыня, — покачав головой, сказал митрополит и повторил: — ох, эти старцы и старицы, много беды навлекли они на тебя!..
Морозова гордо посмотрела на Павла.
Архимандрит Иоаким, подойдя к ней ближе и глядя в лицо, твердо промолвил.
— Коротко тебя спрашиваем: по тем служебникам, по которым государь-царь причащается и благоверная царица и царевич, ты причащаешься ли?
Морозова откинула голову.
— Нет, не причащаюсь, потому что знаю, что царь по развращенным Никонова издания служебникам причащается!
— Дерзка же ты, боярыня! — снова заметил митрополит.
Судьи начали совещаться.
Спустя немного, архимандрит Чудовской снова спросил ее:
— Как же ты об нас обо всех думаешь: стало быть, мы все еретики?
— Ясно, что вы все подобны Никону, врагу Божьему!..
Диакон Иоасаф, подойдя к архимандриту, сказал:
— Благослови, владыко, наказанию ее сейчас подвергнуть, ибо поносит всех нас православных нестерпимо.
Иоаким уже было решился на что-то и хотел отдать приказание принесшим боярыню стрельцам, но митрополит Крутицкий остановил его.
— Пожди мало, отец Иоаким, — заметил он архимандриту.
И с этими словами он снова приступил к допросу боярыни.
— На тебя свидетельствуют, — обратился к Морозовой митрополит, — что ты смутила немало народа.
— Никого не смущала я, а кто к истинной православной церкви присовокупиться хотел, — те, правда, все шли ко мне в дом.
— Какая гордыня у тебя, боярыня! — печально заметил Павел.
Допрашивать начали обеих служанок Морозовой — Ксению Иванову и Анну Соболеву.
Обе женщины отвечали так же убежденно, как и их хозяйка. Понятия Аввакума сильно вкоренились в слабые умы женщин и они, уверенные в правоте своего учителя, твердо стояли за все то, что было невежественно и мало объяснимо.
Допрос Ксении Ивановой и Анны Соболевой также окончился неудачей.
Княгиню Урусову допрашивали меньше, чем ее сестру: ее решили допросить после.
Поздно ночью обвиняемых отправили обратно в дом Морозовой.
Морозову несли опять на носилках стрельцы. Княгиня Урусова шла пешком в сопровождении стражи.
Когда носилки поровнялись с идущею княгинею, Федосья Прокопьевна громко сказала ей:
— Если нас разлучат и заточат, молю тебя: поминай меня убогую в своих молитвах.
В доме их снова заперли в подклеть.
Молодой Морозов знал, что его мать и тетку отправили на допрос, но надеялся, что князь Петр, его дядя, поможет. Юноша отправился в дом князя.
Усмешка пробежала по губам Урусова.
— Сколько ты, племянник, захотел! Пожди, царь строго наказует, но и милует. Сегодня о них у царя в «верху» рассуждение будет. Коль удастся, замолвлю слово. Садись, племянник, что ж стоишь?
И, сев сам у стены, устало потянулся и заметил:
— Замучили нас совсем; каждый вечер собирается дума, немало понакопилось дел-то!
Иван Глебыч решился напомнить дяде о сватовстве его, Морозова, у княжны Аксиньи Пронской.
— Говорил ли ты, дядюшка, с князем Пронским, Иван Петровичем?
— О чем? — изумленно спросил начавший дремать Урусов.
Он уже успел забыть о фантастическом проекте сватовства, которое сам же предложил племяннику.
— А помнишь, ты меня женить на княжне надумал? — робко проговорил юноша.
— Совсем из памяти вон, племянник! Забот не мало было за это время. Но поговорю, сегодня же скажу ему.
— Уж удосужься, князь, — просил его молодой Морозов.
— Раз сказал — исполню! Не проси!
В его голове снова, действительно, мелькнула теперь мысль, нельзя ли, в самом деле, привести этот план в исполнение.
— Что это тебе вдруг вспомнилось, племянник, — шутливо проговорил Урусов, — али княжна тебе в самом деле зазнобила сердце?
Иван Глебыч нерешительно заметил:
— Княжна княжной, дядя, о матушке скучаю; ее мне вызволить хотелось бы скорей.
— Ты добрый сын, Иван! Коли мне удастся тебя на Пронской сосватать, надеюсь, что царь помилует обеих сумасбродок.
Племянник низко поклонился дяде и, еще раз напомнив ему о своей просьбе, отправился домой. После его ухода князь оставался некоторое время в раздумье и затем отправился из дому.
Хотя он и глубоко сомневался в успешности предложенного им сватовства, но он все-таки хотел исполнить данное им племяннику обещание.
Дом князя Пронского находился не близко и, усевшись в расписные сани, Урусов отправился на лошадях к нему.
Неожиданный приезд князя Петра встревожил весь дом Пронского.
— Уж не послом ли едет он от государя? — строил предположения хозяин.
Заскрипели ступени крыльца под тяжелыми шагами прибывшего.
Князь Иван Петрович поднялся к нему навстречу.
Оба князя троекратно обнялись.
Обычай того времени не позволял сейчас-же приступить к разговору, ради которого Урусов сюда приехал.
Поговорили о делах московских, о том, о сем. Хозяин велел подать меду и выпил вместе с гостем по стопе.
— Послушай, князь Иван Петрович, — решился наконец выяснить цель своего приезда Урусов, — имею к тебе великое дело.
Хозяин насторожился.
— Рад тебя слушать князь, сказывай про дело твое важное. Гость в коротких словах, но толково, пояснил хозяину о сватовстве племянника.
Сосредоточенно выслушал последний его и ответил:
— Ты прав, это дело важное, подумать надо!
XX
На другой день после допроса в подклеть, в которой были посажены узницы, явился думный дворянин Илларион Иванов.
— Как почивать изволили? — насмешливо спросил он, — поди, райские сны снились? Аввакумку пса во сне видели?
У Морозовой готово было вырваться резкое елово, но удержалась.
— Отвечать мне не хочешь, кичливая? Ин будет по твоему, помолчим!
И думный дворянин вышел из подклети. Немного спустя он вернулся туда вместе со стрельцами, которые несли два стула с цепями.
— Вот вчера, боярыня, не хотела ты на ногах стоять, больные они у тебя, — снова обратился Илларион к Морозовой, — ноне мы твое желание уважили: стульцы для вас обеих приготовили, да еще какие! Смотри-ка, чтобы не свалились вы с них, цепочкою шею поприхватим, — не опасно будет!
Федосья Прокопьевна, не вздрогнув, посмотрела на цепи и, истово перекрестясь двухперстным крестом, поцеловала железо, промолвив:
— Слава Тебе, Господи, яко сподобил узы возложити на себя!
Стрельцы, сняв оковы с ног обеих узниц, стали заковывать железо вокруг шеи.
Сестры повиновались, помогая накладывать тяжелые узы.
Стрельцов поражала покорность молодых женщин. Многие из стрельцов были последователями Аввакума и неохотно исполняли приказ.
Обеих женщин вынесли прикованных к стульям на стоявшие у входа в подклеть дровни и положили на солому.
Прежде, чем выехать со двора, дровни пропустили мимо себя парадную карету Морозовой, запряженную по обыкновению двенадцатью конями. Спустившись с красного крыльца, поддерживаемый под руку старым служителем, в карету поместился сын Федосьи Прокопьевны, Иван Глебович. Он ехал во дворец по желанию государя, противиться которому он не желал: напротив, он даже стремился скорее свидеться с царем-батюшкою, чтобы попросить его за свою мать.
О том, что она лежит рядом, скованная на дровнях, юноша не знал.
Молодой Морозов полагал, что его поездка во дворец связана с освобождением матери и тетки, а также со сватовством к княжне Пронской. «Спасибо дяде, князю Петру, — думал он. — Не забыл своего обещания».
Старый служитель, усадив боярина в карету, вскочил на узкую доску, тянувшуюся по обеим сторонам полозьев, и крикнул вознице:
— Под царские переходы…
Сытые кони дружно подхватили тяжелый экипаж и вынесли его из ворот.
Около кареты побежала толпа челядинцев, неизбежная принадлежность выездов богатых вельмож того времени.