Торговец что-то говорит, несколько раз произнося слово «Самарканд».
– Это Самарканд. А страна называется Согдиана, – переводит Млада.
– Мне кажется или он больше нашей столицы? – подает голос Гань.
Чжан Цянь удивленно оборачивается к нему:
– Нашей? Ты про Чанъань?
– Я, как и ты, соскучился! – невозмутимо произносит Гань. – И не смотри на меня так! Вот, возьми. Мне кажется, теперь он тебе пригодится.
Гань лезет за пазуху и достает конский хвост, привязанный к короткому древку, покрытому искусной резьбой и инкрустированному золотом и серебром.
– Императорский бунчук! Как он оказался у тебя? И почему ты столько времени молчал? – от волнения кровь приливает к лицу Чжан Цяня. Сколько раз он думал, что скажет в свое оправдание императору, если ему доведется вернуться на родину. Как смыть позор от потери знака посольского статуса? И вот, оказывается, этот дикарь десять лет прятал бунчук под своей грязной рубахой.
– Если бы я не забрал его с твоего тела в тот день, – словно читая мысли Чжан Цяня, отвечает Гань, – давно какая-нибудь баба в юрте отгоняла бы им мух со своего спящего пьяного мужа.
На спуске в долину Гань деликатно оттесняет коня Чжан Цяня от Млады и жестом показывает, что надо поговорить.
– Может, скажешь уже, вождь, куда мы путь держим? – негромко спрашивает он. – Ни слова за несколько дней!
– За десять лет я разучился доверять свои мысли языку. Разучился быть свободным. Так хотел, а разучился… А еще я боюсь. Совсем недавно совершал безумные поступки, а теперь смотрю на вас и боюсь… Потерять боюсь… – признается Чжан Цянь.
– О великий Тенгри, что с тобой? – Гань переходит на шепот. – Я уже говорил, что женщина тебя до добра не доведет. Ты сейчас похож на пикирующего беркута!
– Интересно, чем же так плох пикирующий беркут? – улыбается ханец.
– А тем, что видит только добычу. Нет ничего проще его подстрелить! Очнись!
Чжан Цянь с удивлением смотрит на своего спутника.
– Вот скажи, Гань, ты когда-нибудь любил? Я ведь даже не знаю… У тебя в степи была жена, дети?
– Три жены. Детей восемь… Нет, постой, девять! – задумавшись, поправляется Гань. – В хуннском языке нет такого слова, как любовь. Есть выражение «делать потомство»… Даже со шлюхой ты вынужден употреблять эту фразу, если, конечно, не знаешь другого языка…
– Когда не знаешь слов, нечем познавать людей… – задумчиво произносит Чжан Цянь.
– Опять умничаешь, вождь? Опять слова этого старца?
– Да. Ты прав. Эти мудрые слова оставил нам Конфуций. А почему ты называешь меня этим странным словом «вождь»?
– А как? Хозяин? Или по имени? – пускается в рассуждения Гань. – Нет, по имени я точно не привык…
– Ладно, ладно. Вождь так вождь. Смешно, конечно… – добродушно соглашается Чжан Цянь.
К беседующим мужчинам подъезжает Млада.
– Я не помешаю?
– Нет, нет… – смутившись, отвечает Чжан Цянь, на что Гань коротко хмыкает.
– Они хотят спуститься, и это займет время. Ночью тут небезопасно, много лихого люда, говорят. Они хотят остановиться во дворе какого-то местного, он прямо у склона… – указывает Млада на торговцев.
Чжан Цянь молча кивает головой и пристально смотрит на Младу. Гань ухмыляется.
– Что? – резко поворачивается к нему ханец.
– То, чего нет в хуннском!
Неужели это не сон? Он сидит за столом, ест баранину и запивает красным вином. А напротив – самая прекрасная женщина в мире. Чжан Цянь закрывает глаза, щиплет себя за руку и улыбается. И ничего, что они находятся в низкой глинобитной лачуге за грубо сколоченным столом, баранина холодная и, по-видимому, сваренная еще вчера, а вино кислое. Как мало надо человеку для счастья!
Чжан Цянь открывает глаза и обводит взглядом зал.
За соседним столиком расположились торговцы и подозрительного вида тип, с которым они, видимо, обсуждают свои коммерческие вопросы. Торговцы поглядывают на Цяня, улыбаются и раскланиваются, прикладывая руку к сердцу. Гань стоит в стороне и кидает в мишень на стене небольшие топорики, соревнуясь с несколькими посетителями «постоялого двора», как гордо именует себя лачуга. По огорченным возгласам соперников видно, что Гань выигрывает.
– Это хорошо, что нам заплатили… Я не ел мясо примерно год… Честно, целый год! Помню, мы забили раненную лошадь сянь-вана… Праздник-то был…
Млада мечтательно жмурится:
– А мой народ мясо ел каждый день… Мы жили в лесах, где дичь была везде…
– А как ты попала в степь?
Голубые глаза Млады наливаются тяжелой синевой, лицо каменеет. Она надолго замолкает, но потом, встряхнув копной золотых волос, начинает свой рассказ:
– Мы зовем себя венеды. Наш народ раскинулся по всем лесам от Янтарного моря до Скалистых гор. У многих племен тотемами были волк или медведь, иногда вепрь или тур, а наш клан был львиным, и испокон веков шлем вождя делался из львиной головы. Когда умер мой дед, отец отправился на охоту, чтобы добыть своего царского льва. Я уговорила его взять меня с собой. У южных предгорий водятся особые львы с черной гривой и размером с теленка. У них клыки страшнее кинжалов, – Млада показывает спрятанный на груди амулет, изготовленный из клыка саблезубого льва. – Охота была удачной, но на обратном пути мы попали в засаду и, прежде чем наши мужчины смогли дать отпор, хуннские стрелы превратили их в ежей. Меня и голову льва великана привезли в дар шаньюю. Остальное ты знаешь.
Чжан Цянь опрокинул еще один стакан вина.
– Если бы у меня был выбор, избежать плена или встретить тебя, я бы предпочел второе. Мы разделим ложе этой ночью?
– Нет! – коротко отвечает девушка.
– Почему? Я тебе больше не нравлюсь? – удивляется Чжан Цянь.
Млада с улыбкой смотрит на поджавшего губы кавалера.
– Не обижайся. Ты мне нравишься, но я не твой трофей!
– Постой, постой… А все эти встречи, весь этот риск… Ради этих вот слов?
Улыбка сползает с лица девушки. Она пристально смотрит в глаза Чжан Цяня и жестко отвечает, чеканя каждое слово:
– Твой друг спрашивал тебя сегодня, куда мы идем и зачем, я слышала это… Ты не ответил. Я боюсь, что ты просто не знаешь. Что уж говорить обо мне… Мне нужен муж, а не любовник. Прости!
Млада встает и уходит. Цянь смотрит ей вслед, хватает кувшин вина и залпом его опустошает – вино течет по горлу и одежде ханьца. Цянь поднимается, берет у Ганя топорики и удивительно метко со злобой мечет их точно в середину мишени, вызывая гул одобрения.
– Как ты сказал – пикирующий беркут? Ха-ха! А кочевники не так уж и глупо поступили со словом «любовь». Надо было жениться на хуннке… – разгоряченный Чжан Цянь громко кричит и обнимает Ганя. – А ведь сянь-ван мне предлагал. Даа… Говоришь, девять детей… – уже, глупо улыбаясь, бормочет Чжан Цянь. Его язык все больше заплетается. – Эй, хозяин! Где ты? Еще вина мне и моему другу!
– Просыпайтесь! Просыпайтесь же! – Млада пытается разбудить Чжан Цяня и Ганя, громко храпящих в обнимку под столом, но мужчины не реагируют. Млада шлепает Цяня по щекам – тот открывает глаза и стонет с похмелья. – Кони! Наши кони! Их нет! – девушка едва сдерживает слезы.
Цянь вскакивает как ошпаренный, за ним и Гань. У коновязи, где они оставили животных, лишь обрезанные веревки. Цянь садится прямо на солому, хватаясь за голову, потом несколько раз сильно бьет себя по лицу.
– Вы оба спрашивали меня, куда мы идем. Я готов сказать! Эти кони принадлежат императору Поднебесной. Похитили его собственность, что карается смертью, и я готов лично стать оружием правосудия, как человек, которого когда-то отослали с важной миссией. Забыл ли я о ней? О нет! У такого дела нет срока давности! Итак! Мы найдем коней императора, потом мы разыщем «лунных людей» и вернемся на родину с их войском! Мы заставим хунну уйти на север и установим торговый путь с Парканой и Бактрией. Мы будем продавать им наш шелк, наш чай, наш фарфор и получать от них небесных коней и другие полезные для империи товары. А когда придет время, склоним эти страны в подданство Сыну Неба и распространим владения Срединной империи на десять тысяч ли. Исчерпывающе? Есть еще вопросы? – лан говорит четко, как на выступлении при министрах. Гань и Млада переглядываются.
Вдруг хунн прислушивается к шороху за перегородкой, по-кошачьи бесшумно прыгает за полог и достает из-под лавки тощего старика – хозяина постоялого двора, который начинает плакать и причитать. Старик постоянно показывает в сторону города и твердит одно слово – «Самарканд»!
– Эти пройдохи, видимо, сразу приценились к лошадям и даже заплатили, чтобы споить нас… – хмуро резюмирует Гань.
– Спроси у него, что значит на их языке «Самарканд»? – обращается Чжан Цянь к Младе.
Выпучив глаза, старик что-то тараторит, поднимая с земли камень и протягивая его Чжан Цяню. Пока девушка старается понять, что он бормочет, ханец берет камень в руки и внимательно изучает.
– Он говорит «асмара» и «канд». Камень и селение. Каменный город… – наконец понимает Млада.
– Вода камень точит! – задумчиво произносит Чжан Цянь и с силой кидает камень в сторону виднеющихся стен Самарканда.
Глава 17Пятнадцать пальцев
Великая степь. Сакские земли
После бури степь потеряла тысячи жизней, больших и малых, но влага породит еще столько же, а может, и больше. Умирать и рождаться – эти два слова шепчет растрепанный ковыль, щебечут птицы, потерявшие свои кладки, ворчат волки, поглощая падаль, которая еще вчера была живой плотью и радовалась теплым лучам рассвета. Умирать и рождаться – это суть бескрайнего степного мира, вращающегося в лихорадке реинкарнаций.
Их осталось двое, и они заново родились. Марк сильно хромает, зажмуриваясь после каждого шага, Заряна покрыта порезами, словно это ритуальные татуировки.
– Ты сказала, что мы встретим дозор уже на восходе, – Марк падает на траву и разглядывает распухшую лодыжку.