Некоторое время Родогуна смотрит на Деметрия так же плотоядно, как на брата, пока по его лицу не пробегает тень беспокойства. Довольная произведенным эффектом, девушка улыбается:
– О жалости я забыла тогда, в дахме. А ты? Ты ведь вернешься за мной, царь Деметрий? Я по-прежнему хочу именно от твоего семени родить царя Великой Парфии.
Деметрий смущенно почесывает затылок.
– Прости за дурацкий вопрос. А почему ты раньше не беременела? Ну, понимаешь…
– Способов много. Самый эффективный – крокодилье дерьмо! – не смущается Родогуна.
– Прости, чье дерьмо? – переспрашивает Деметрий, меняясь в лице.
– В наш лживый рай исправно поставляли помет крокодила из Египта. Если смешать его с медом и ввести туда, – Родогуна приподнимает подол юбки, – семя гибнет!
Деметрий брезгливо отстраняется:
– И со мной так?
– И с тобой, милый, – смеется Родогуна, – мед делает запах сладким.
– Не продолжай, а то меня сейчас вырвет.
Родогуна звонко смеется:
– Какие вы, мужчины, нежные… Ах да! Ты боишься, что мой брат тоже тебя обманет. Давай спросим его… – Родогуна вновь подходит к Фраату. Тот силится вырваться из пут, сделанных из корней растений. Наслаждаясь своей властью, девушка не спеша ставит ступню на мужское достоинство брата и начинает медленно надавливать. – Поклянись мне огнем и именем Ахура-Мазды, что не обманешь Деметрия и отдашь ему сатрапию!
Фраат пыхтит, но молчит. Родогуна давит сильнее. Юноша кричит от боли:
– Да, да! Клянусь, я сказал!
С победной улыбкой Родогуна убирает ногу с его яиц.
– Раз уж я стала царицей птичьего народа, знай: яд настигнет тебя везде. Попробуй только обмануть меня!
Пока Родогуна пытала брата, Деметрию не давала покоя все та же пикантная ситуация.
– Мне кажется, тут с крокодилами не очень… – возвращается он к выяснению отношений, как только вопрос с клятвой разрешен.
– Посмотрим. Я нашла кое-что. Похоже на помет Рунаншаха. Ну чем не крокодил? – ухмыляется Родогуна.
В это время шаман неожиданно что-то выкрикивает, подходит к Фраату, быстрым движением ножа отсекает от его тела кусок плоти и бросает его в огонь. Переполненный болью и отчаяньем вопль эхом разлетается по пустынному острову и тонет в Гирканском море…
Их отпустили, как только Фраат смог сесть на коня. Родогуна куда-то исчезла, и пленники рады были убраться подобру-поздорову, пока дикари не передумали. После оскопления прошла всего неделя, но огурча, по-видимому, обладали чудодейственным лекарством, способствующим не только затворению крови, но и противовоспалительному процессу. Но все равно Фраат корчится от боли, с трудом находя место в седле.
– Будь ты проклята, Родогуна! – бормочет он.
Деметрий с сочувствием смотрит на покалеченного юношу.
– Прости, Фраат, но ты молишься своему огненному богу, при этом уничтожаешь отца, дважды пытаешься убить сестру… Что ты хотел взамен?
– Я хотел парфянский трон и я его получил! – морщится Фраат.
– Не рановато для подростка? Все равно основные решения принимал бы регент. Кто теперь?
Вдруг вдали появляются клубы пыли. Мужчины вглядываются в них с тревогой и надеждой.
– Если уж ты упомянул моего бога… Это жребий! Чьи люди сейчас попадутся, тот клан и будет первым после Аршакидов!
Всадники приближаются, вздымая облака песка. Путников с гиканьем окружает десяток вооруженных людей в волчьих шкурах вместо плащей. Вперед выдается Галикеш – красивый брюнет около тридцати лет с забранными в пучок волосами и аккуратной короткой бородой. Он пристально всматривается в лица встречных.
– Государь? Это ты?
– Да, – Фраат старается скрыть боль и выглядеть подобающе своему сану. – Вы чьи люди?
– Я Галикеш из волчьего клана Гью! – ловко соскочив с коня, предводитель преклоняет колено. То же делают и другие воины. Фраат знаком велит им вернуться в седла. Деметрий начинает заметно нервничать, поглядывая на одного из воинов, – тот также изучает грека и подъезжает к Галикешу, что-то шепча ему на ухо.
– О! Так это тот самый Деметрий… Мой человек узнал тебя, грек. Ты помнишь, что на твоей совести смерть трех наших людей? – Деметрий понимает, что попал в капкан. – Государь, отдай его нам. Это наша добыча! – почтительно обращается к Фраату Галикеш, но за показной почтительностью скрывается угроза.
– С каких пор люди Гью пытаются оспорить собственность Аршакидов? – пытаясь скрыть боль, неуверенно спрашивает Фраат.
Галикеш нагло приближается к Фраату.
– А с тех самых, как убили твоего отца. Нас тогда не спросили, хотим мы смерти Митридата или нет!
– Заткнись! Жить надоело? – Фраат пытается сохранить подобие царского величия.
Галикеш смеется в лицо юноше:
– Твоя династия как никогда близка к концу. Нет больше твоих верных Суренов! Хочешь знать, что творится в Нисе?
– Что? – Фраат от волнения сглатывает слюну.
– Карены начали мстить. Михраны вступились… Там резня сейчас. Где ты был? Что ты за царь такой?
– А Гью? Что Гью? – от страшных известий Фраат пропускает оскорбление мимо ушей. Не до царского величия.
– А что мы? – пожимает плечами Галикеш. – Мы волки. Плевать мы хотели на ваши распри. Если кто сунется в Горган, сожрем с потрохами, а пока откусываем кусочки с чужого стола…
– Хочешь стать сатрапом Маргианы? – неожиданно спрашивает Фраат.
– Ты серьезно? – Галикеш не ожидал такого поворота. Никто из клана Гью еще не становился правителем крупной провинции. Ну что ж, значит, пришло время! И он, Галикеш, самый достойный!
– Да, – подтверждает Фраат, стараясь как можно более сердечно улыбнуться. – Сам же сказал, что распри. На кого мне еще положиться?
– Но государь… – в отчаянии восклицает Деметрий.
– Один уговор, – продолжает Фраат, не обращая внимания на выкрик Деметрия, – грека не убивать… Пока… – царь выдерживает многозначительную паузу. – Я не скажу! Он по-прежнему мой. А земля – твоя.
Галикеш прикладывает руку к сердцу в знак покорности и почтения, злорадно улыбаясь в сторону поникшего Деметрия.
Глава 19Суд богов
Самарканд, столица Бактрии
Если бы ханьский посол мог знать, что два века назад Мараканда героически оборонялась от лучших воинов мира – армии Александра Македонского, и лишь благодаря жадности и предательству местной знати была покорена и разрушена до основания, он бы сильно удивился, увидев перед собой величественный город, растекающийся своими предместьями с огромного холма, на котором красовалась неприступная крепость.
На миг забыв о всех проблемах, Чжан Цянь с восторгом наблюдает, как по единственной дороге, ведущей в город, движутся нескончаемые вереницы пестро одетых людей, переговариваясь на разных языках. В повозках горы овощей и фруктов, кожи и ткани, посуда и оружие, птица и рыба. Погонщики гонят целые отары овец и коз, стада волов и табуны лошадей. Все это кричит, блеет, ржет, лязгает, скрипит и поднимает пыль. Млада восхищена еще больше – никогда не видела она столь большого каменного города.
– А он действительно не уступит Чанъаню, – голос Ганя возвращает Чжан Цяня к действительности.
Закрыв лица платками, чтобы до поры не привлекать к себе внимание местных, путники сливаются с общим потоком и входят в огромные ворота Самарканда, негромко переговариваясь между собой:
– Надо искать торговую площадь, эти проходимцы наверняка захотят быстро продать коней… – вертит головой Гань.
– И я думаю, что это им удастся… Если, конечно, цену не заломят… – соглашается Чжан Цянь. – Вот что! Мы с Младой найдем тень, а ты ступай, попробуй разыскать конный двор… Прости… Это не приказ… Просто так мы уязвимее…
– Брось! – усмехается Гань. – Я рад слышать голос вождя, а не раба. Конечно, я найду их!
В это время один из стражников, внимательно оглядывающих всякого входящего, пристально смотрит на Младу, замечая ее прозрачно-голубые глаза, и делает движение навстречу – мужчины нервно переглядываются, готовые дать отпор, но стражник лишь широко улыбается незнакомке.
– Боги… Никогда не видела такого… – шепчет Млада, оглядывая огромную вымощенную булыжником площадь и величественный дворец на возвышенности.
Чжан Цянь нервно хватает девушку за руку:
– Сейчас твои глаза – твой главный враг. Тут нет людей с такими глазами… Ни одного… Умоляю тебя, опусти их и смотри в землю!
– Похожих на тебя тоже не видно, – Млада опускает глаза, борясь с искушением полюбоваться на неведомый огромный полис.
На углу площади в тени тростникового навеса толстый смуглый бородач торгует холодной водой. За навесом Цянь видит длинную комнату, где в прохладе спят, да и просто лежат несколько отдыхающих. Цянь протягивает оставшуюся монету продавцу жидкости, жестами показывая на свободные ковры. Местный цокает языком и наливает целый глиняный кувшин воды, указывая пальцем на ложе. Цянь протягивает кувшин Младе, которая снимает повязку с лица и жадно пьет – толстяк меняется в лице и произносит какие-то слова, как заклинания.
– Что он несет? – кивает Чжан Цянь Младе.
Млада отрывается от кувшина:
– Что-то про серебро… Я больше не понимаю…
– Он думает, что ты рабыня, и хочет предложить серебро? – строит догадку Гань.
– Не похоже… – девушка внимательно вслушивается в речь торговца. – Что-то про людей из серебра… Я не понимаю… – разводит она руками.
Цянь бросает грозный взгляд на торговца, заставляя его наконец замолчать, потом берет кувшин и присаживается на ковер, спокойно делая несколько глотков.
– Сладкая вода… Как в Ханьчжуне…
– Я пойду? – решает Гань.
Чжан Цянь протягивает ему воду. Гань делает единственный глоток и возвращает кувшин.
– Здесь каждый глоток стоит денег, вождь!
Разномастная рыночная толпа, словно трясина, поглощает Ганя с головой. Лавки, лавчонки, прилавки, торговцы с лотками, сотни покупателей и продавцов, а между ними мелкие воришки, нищие на обочинах и снующие под ногами собаки. Гань слышит лошадиное ржание и пробирается в толпе на звук, по-прежнему скрывая лицо под шелковым платком.